Вступительное слово автора.
Дорогие друзья!
Только что мой друг писатель Илья Дроканов обрадовал меня новостью о том, что шеф-редактор канала «Бонд Вояж» принял решение публиковать мой роман «Харбин».
Авторам всегда хотелось вмешаться в редакционную политику, но редакции охраняют свою политику, как последний бастион. Так и проходит книжная жизнь в этой борьбе: Ян и Инь, курицы и яйца, дела и слова, мол, вначале было… И со стульев вскакивают оба и главный редактор и автор, и застывают в этой вечной позе, потому что без редакции автор это… а без автора редактор, это…
В нашем случае шеф-редактором является наш замечательный Александр , который к нашему счастью и сам автор, с чем нам очень повезло, потому что он все знает и понимает, поэтому, наверное, и пришло время опубликовать третьим по очереди мой первый роман, такие ещё называют дебютными.
На одном писательском мероприятии (как вы понимаете, я в таких текстах пользуюсь только словами из обихода Малого театра, на худой конец, БДТ), когда все замёрзшие уже согрелись, а один чуть даже перегрелся, он-то и заявил мне, что я «всё равно не буду как они!» А было это в издательстве толстого (без комментариев), старого (и тут комментарии излишни) журнала, прямо рядом с моим домом на Арбате. Я удивился, мол, почему? Писатель, он же замглавреда, сказал влажным от слезы голосом: «Потому что ты, как мы с 14-ти лет не бегал по редакциям!»
Истина сказанного до меня дошла сразу, писатель высказался прямо из души, тем более что на тот момент у меня было уже три литературных (денежных) премии, и я подумал, как хорошо, что я начал писать в 50! Когда уже был опыт и читательский, и человеческий! А когда в 59 дописал «Харбин», то понял, что что-то получилось, что информационная задача выполнена. Как старый информационщик, я знал это точно, и тогда в сознание вползла дерзкая мысль, что будет странно, если при удачной первой попытке, я останусь автором одного романа. В голове во множестве ещё роился не использованный материал, но не было главного – героя, а без героя нет романа, даже если это продолжение! Однако никто из главных в «Харбине́» не годились. И тогда пришла мысль, мол, надо бы отдохнуть, а там посмотрим, может кто и постучится. Целый месяц я мучительно отдыхал безделием, потому что писать романы оказалось не вдохновением, а работой, и вдруг… тук-тук-тук! Постучался! Мне стало интересно – кто? На пороге стоял поручик Сорокин, Михаил свет-Капитонович!
Так случился роман «33…»
Он рассказал мне свою историю и в конце выбросил фляжку леди Энн, а фляжка не разбилась, и тогда я понял, что работа не доделана и взялся за Первую мировую войну, потому что они все, все мои герои-персонажи из неё вышли и отправились в трагическое путешествие на Восток!
Так получились четыре книги и если их читать в хронологии событий, а не писательских причуд, то первыми должны быть «Хроники…»
Потом «Харбин», а потом уже «33…», т.е. одна история, разбитая на части, гигантский человеческий материал, никем до меня в таком объеме и на этом направлении не тронутый, но пришла мысль, что писать каждую книгу надо как самостоятельную и… сперва вы прочитали первую по хронологии событий книгу, потом третью, а теперь «Бонд Вояж» предлагает романом «Харбин» все связать воедино!
Хотелось бы пожелать Вам, каждому, интересного чтения, надеюсь, что так и будет, а это уже наше писательское счастье не в 14-ть лет!
Ваш, Евгений Анташкевич.
Пролог романа.
Я думала, Россия — это книжки.
Всё то, что мы учили наизусть.
А также борщ, блины, пирог, коврижки
И тихих песен ласковая грусть.
И купола. И тёмные иконы.
И светлой Пасхи колокольный звон.
И эти потускневшие погоны,
Что мой отец припрятал у икон.
Всё дальше в быль, в туман со стариками.
Под стук часов и траурных колёс.
Россия — вздох.
Россия — в горле камень.
Россия — горечь безутешных слёз.
Ларисса Андерсон. Харбинская поэтесса
Если укреплять своё сердце решимостью каждое утро и каждый вечер, человек сможет жить так, словно тело его уже принадлежит Вечности, Путь будет для него свободен.
Ямамото Цунэтомо (Бусидо, кодекс чести самурая).
…Так души смотрят с высоты
На ими брошенное тело!..
Ф.И. Тютчев
КНИГА ПЕРВАЯ
Cтепан Фёдорович Соловьёв поднялся по ступенькам огромного холла управления и протянул прапорщику паспорт. Стоявший на расслабленных ногах прапорщик взял, среди бумажек на столе выбрал заказанный пропуск, и вдруг зацепился взглядом за широкую, в две ладони, орденскую колодку Соловьёва, и распрямился:
— Проходите, пожалуйста! — Козырнул он. — А что в такую рань, товарищ полковник? Не спится?
— Бывший полковник, знаете ли… старая привычка, я уже много лет встаю рано… И акклиматизация даёт о себе знать, с Москвой всё же семь часов разница…
— А бывших у нас не бывает, товарищ полковник! — Сказал прапорщик и заулыбался. — А по поводу акклиматизации, конечно, знаю, сам летал, а потом мучился!.. Проходите.
Степан Фёдорович посмотрел на прапорщика, поблагодарил и пошёл налево к лифту: «Разговорчивый! Застоялся! Небось, за всю ночь ни с кем словом не перекинулся!»
Вчера вечером полковник Соловьёв прилетел из Москвы по приглашению Совета ветеранов на празднование семидесятилетия Хабаровского краевого управления КГБ. У самого трапа его торжественно, с цветами встретили молодые сотрудники. В гостиничном номере Степан Фёдорович только-только успел разложить немногочисленные вещи и ополоснуть лицо, как зазвонил телефон. «Литерный, что ли? — Он усмехнулся. — Да нет, менято чего слушать, тем более одного?»
Он снял трубку:
— Слушаю!
— Степан Фёдорович, извините за беспокойство, я подумал, что минут пятнадцати—двадцати вам хватит, чтобы распаковаться и привести себя в порядок. Вы потом могли уйти в город, вы же местный, хабаровский, поэтому я решился вас побеспокоить! — Голос в трубке был молодой и очень громкий.
— Хорошо, хорошо, — Степан Фёдорович немного отстранился, — беспокойте! Только представьтесь!
— Ой, извините, это я только что встречал вас в аэропорту, я Евгений Мальцев, лысоватенький такой…
Степан Фёдорович вспомнил, что среди встречавших был один такой — разговорчивый и весёлый.
— Слушаю, Евгений… как вас по отчеству?
— Да можно просто Женя!
— Слушаю вас, «просто Женя»! — Соловьёву стал нравиться задорный голос позвонившего.
— Степан Фёдорович, вы меня извините, когда мы ехали в машине и вы узнали, что я из Москвы, както разговор невольно перешёл на меня, и не очень удобно было…
— Помню, мне, хабаровчанину, стало любопытно, как ты, москвич, сюда забрался в такую даль?
— Да! Так вот, мне неудобно было вас перебивать, а вы просили кое-что по архивам... Мы нашли. Так что, если вы не особенно устали, можно было бы посмотреть…
— Ты имеешь в виду прямо сейчас?
— Нет, сейчас, — в трубке замялись, — вы, наверное, хотите отдохнуть или прогуляться по городу…
Соловьёв не дал ему договорить:
— Да, Женя, ты правильно рассуждаешь, давай завтра! Я действительно немного устал, поэтому сегодня — мэй ёу фа́нцзы! Хорошо?
— Что? Как вы сказали?
Соловьёв на секунду задумался.
— Нет, нет, ничего! Давай завтра!
— Ну конечно, Степан Фёдорович! Тогда до завтра! Отдыхайте! Я вас утром побеспокою!
Соловьёв попрощался, положил трубку и повернулся к окну.
Окно его одноместного номера в гостинице «Центральная» выходило на площадь Ленина, он её помнил с детства ещё немощёной. С четвёртого этажа было хорошо видно, как, теснясь около плескавшегося струями нарядного фонтана, в мареве сгустившейся за день жары медленно гуляли, будто плавали, хабаровчане с детьми. Там же, рядом с большими стендами, увешанными фотографиями, сидели ленивые, разморённые солнцем фотографы с массивными аппаратами, свисавшими между колен толстыми черными объективами.
Номер был тесный и душный, но Соловьёв не стал открывать форточку, чтобы не налетели комары, а ещё хуже мошка, которая летом — так в Хабаровске было во все времена — не даст продыху. Только что был тяжёлый перелет, целых восемь часов… и возраст — уже далеко за семьдесят… Стало побаливать сердце; Степан Фёдорович вынул из пакетика таблетки, которые положила ему жена, и не глядя сунул одну под язык.
***
Утром он проснулся рано, на часах было около пяти, он понял, что больше не заснёт, оделся и вышел.
Город ещё только розовел в рассветных лучах, солнце поднималось изза спины, изза здания гостиницы, поэтому дома напротив, через площадь: Высшая партийная школа и недавно построенная, облицованная белым мрамором городская больница — стояли наполовину закрытые тенью. Степан Фёдорович любил эти ранние часы, эту нежную без озноба прохладу только что ушедшей ночи и это небо синее и бесконечное.
Он оглянулся, от гостиницы, на ступеньках которой он стоял, налево и направо расходилась похожая на коромысло, разделённая площадью надвое, улица Пушкина: налево она спускалась к Уссурийскому бульвару, когдато там тонким ручейком протекала речка Плюсни́нка и на берегу стоял его дом; направо она тоже спускалась, уже к Амурскому бульвару, там тоже когда-то протекала тоненькая речка называвшаяся Черды́мовка.
Степан Фёдорович посмотрел налево и увидел свой дом — кирпичный, красно— коричневый, крепкий, такой же как и был, только не стало деревянной лестницы, когдато он по ней бегал. К дому можно было подойти, но чтото внутри подсказывало: «Не надо! Там уже всё чужое!»
Он постоял на крыльце ещё секунду и пошёл на площадь.
Перед самым вылетом из Москвы Степан Фёдорович подумал — узнает он город или не узнает: «Может — узнаю, а может, и нет! А может — город меня не узнает! Мэй ёу фанцзы! Ихх@у мать!»
«Узнаю?! — думал он сейчас. — А сколько я тут был? Родился, крестился, учился… потом в Москву, в начале тридцатых! Потом снова сюда — в сорок пятом. А потом? А потом Китай, Харбин! А потом нас оттуда попёрли, то ли в пятьдесят седьмом, то ли в пятьдесят восьмом? Когда нас из Харбина-то попёрли?.. — Он на секунду остановился около фонтана, в котором в это раннее время ещё не включили воду. — Вот, кажется, в пятьдесят восьмом и попёрли. После этого год здесь сидел — отписывался!»
Большая асфальтированная площадка перед управлением на Волочаевской была пустая, стояли три дежурные машины: светло— серая «Волга» ГУВД, уазик управления особых отделов Краснознамённого Дальневосточного военного округа с чёрными военными номерами и чёрная «Волга» УКГБ. Прапорщик, несмотря на раннее время, впустил и даже не стал звонить и спрашивать разрешения у дежурного.
Старый железный лифт с узорчатой дверью одино́ко прогромыхал на пятый этаж по всей вертикали пустого и тихого управления; Соловьёв вышел из кабины, забыл придержать тяжёлую дверь, и та оглушительно бабахнула: «Чёрт бы тебя побрал, старый хрен, сейчас ещё дежурного разбудишь! Потом будет жаловаться!»
По скрипящему паркету пустого, гулкого коридора он прошёл в левое крыло, туда, где находился кабинет сотрудника разведподразделения Хабаровского управления Евгения Мальцева; посмотрел на старую эмалированную дощечку на двери «555» и вытащил из-за верхней притолоки ключ.
В узком высоком кабинете, куда он вошёл, стояли три рабочих стола и три сейфа; он огляделся и увидел слева большую, даже огромную, во всю стену, от потолка и до пола, от входной двери и до самого окна карту:
«СССР и прилегающие территории»
«Ты смотри какая!.. — Соловьёв подошёл и задрал голову. — От Северного полюса и до… — он опустил голову, — Бомбея и Калькутты. — Потом посмотрел слева направо и справа налево: — Надо же? От Англии и до Японии!..»
Карта смотрелась очень красиво ⸺ яркими красками рельефно изображены горы, реки, озёра и леса и тонкими, почти незаметными красными линиями толькотолько обозначены государственные границы. Степан Фёдорович был приятно удивлён и несколько минут стоял и любовался. Ему нравилось, что границы на карте помечены едва заметно и не мешают, поэтому можно было, как бы не нарушая их, перемещаться по всей Европе и Азии куда хочешь, в любом направлении, хоть целыми племенами и народами.
«И название правильное: «ЭсЭсЭсЭр и прилегающие территории!» — с улыбкой подумал он, повернулся и на противоположной стене увидел другую карту; на которой в правом верхнем углу было написано:
«Карта Северной Маньчжурии.
Издана Экономическим бюро КВЖД
1926 год».
Она была меньше, но тоже большая и не цветная — Соловьёв подошёл ближе, — но и не чёрно-белая: бумага, на которой тушью были нарисованы города, дороги, водные пути, телеграфные линии и многое другое, уже утратила белизну; от старости она приобрела мягкий оттенок слоновой кости и поэтому больше напоминала древний, пропитанный временем пергамент.
Степан Фёдорович смотрел, и ему стало казаться, что карта эта ему знакома, что он её когда-то уже видел. Он был в кабинете один, но на всякий случай оглянулся, вытащил кнопку, крепившую нижний край к стене, и заглянул на оборотную сторону. Нет, он не мог её видеть, — на обороте, на старой, уже ставшей ломкой марле, на которую были наклеены листы, стоял выцветший фиолетовый прямоугольный штамп «УНКВД ДВК» с регистрационным номером за 1946 год. Эта карта могла попасть в управление с трофеями, а в 46— м он уже работал с китайскими коммунистами там, в Харбине, и вообще к трофеям не имел никакого отношения. Чуть выше штампа он обнаружил резолюцию «Уничтожить», написанную толстым синим карандашом, и рядом неразборчивую, витиеватую закорючку подписи.
Да, в сорок шестом он точно работал в Харбине и то ли её видел, то ли не видел, но что-то такое от неё исходило…
— Степан Фёдорович! Вы уже здесь?
Соловьёв вздрогнул и обернулся, в дверях стоял запыхавшийся Евгений Мальцев.
Степан Фёдорович посторонился, уступая ему место в узких проходах между столами:
— Да, Женечка! Спасибо тебе! Ключ я нашёл, как договорились. А ты что же так рано? Почему не дома?
— Да вот, Степан Фёдорович, я сейчас с дочкой один кукую, жена в больнице на сохранении. — Вошедший молодой человек небольшого роста, с улыбчивым круглым лицом и ранней лысиной переводил дыхание. — Бегал за питанием в молочную кухню.
— А сколько дочке? — поинтересовался Степан Фёдорович.
— Годик с небольшим. Замотался я с ней, надо кормить, поить, спасибо соседке, что помогает.
— Молодая соседка? — поинтересовался Соловьёв.
— Да! — удивлённо ответил Мальцев.
— Так, беги домой! Корми и пои, а то ей, бедняжке, и пописать будет нечем, я имею в виду дочку!
Мальцев прыснул:
— Хорошо, спасибо, Степан Фёдорович! Вот архивные дела, — Мальцев вытащил из сейфа две папки, — а я пошёл?
— Постой! — остановил его Соловьёв. — Откуда это? — Он показал на карту Маньчжурии.
— Ааа! Я знал, что вам понравится, а есть ещё одна, карта Харбина́ тридцать восьмого года издания, на русском языке, со всеми русскими названиями, эмигрантская, хотите, покажу?
«Харбина́» Мальцев произнес с ударением на последний слог.
— Да? А где ты их добыл?
— Архивные, точнее, трофейные! Эта, — он показал на карту Маньчжурии, — досталась мне от моих предшественников, старших коллег, а харбинскую я сам откопал.
— Вот как? — удивился Степан Фёдорович. — Ну, давай, показывай!
Мальцев полез в нижний ящик стола, вытащил сложенную карту, начал разворачивать, но Степан Фёдорович его остановил:
— Вот что, молодой человек! Эдак ты дочьто голодом заморишь, мы тут до вечера не закончим. Я вижу, ты ко всему этому тоже с интересом!
Мальцев согласно пожал плечами.
— Ты мне это всё оставь, а сам беги, потом обсудим, а то и соседке, сам понимаешь… — Степан Фёдорович многозначительно сдвинул брови, — будет нечем! Мэй ёу фанцзы!
Мальцев снова прыснул:
— Как вы сказали — «мэй ёу фанцзы»? А что это?
— Потом объясню, беги!
«Оперок! Хороший оперок. ⸺ Подумал он, когда Мальцев вышел. ⸺ Были когда— то и мы!..»
Соловьёв взялся за стул, сел, сдвинул на край чёрную, на изогнутой шарнирной ноге настольную лампу и начал разворачивать эмигрантскую карту Харбина: «Харбина́! Правильно! Ударение на последний слог!» Он стал её рассматривать, водил пальцем по линиям улиц, читая знакомые названия: «…Артиллерийская, Казачья, Диагональная, Виадук, а вот Больничная, на ней была миссия, Большой проспект…», и снова, как бы в подтверждение, почувствовал, что обе — и та, что висит у него за спиной, и эта — на столе, — в его руках уже были.
«Ладно, это карты, а что ещё нам приготовили?»
На столе одна на другой ровненько лежали две папки: он взял верхнюю, тонкую, когда-то она была нежно-голубого цвета, но выцвела и от множества фиолетовых штампов приобрела архивный вид. На обложке от руки печатными буквами было выведено:
УНКВД СССР по Хабаровскому краю.
Спецотряд № 16.
Контрольно-наблюдательное дело
«Императорская японская военная миссия»
г. Харбин. Маньчжурия.
Сотрудники.
Капитан Коити Кэндзи.
Том № 38.
1946 г.
Он хмыкнул: «Коити Кэндзи! Ну— ну! Интересно!» — он отложил эту папку и взял другую, толстую, увесистую, бурого цвета, на её лицевой стороне тоже была надпись фиолетовыми чернилами:
Дело
оперативной разработки
«Патрон».
Том № 1.
Начато: 1922 г.
Окончено: 1946 г.
«Патрон»! Вот это да! Вот это, точно, молодцы!»
Степан Фёдорович развязал тесёмки, открыл, и из-под обложки выпорхнул небольшой листок; он чуть было не слетел со стола, и Степан Фёдорович прихлопнул его ладонью. Листок был из настольного календаря со следами двух оборванных дырочек; Соловьёв прочитал:
1938 год.
23 февраля.
Среда.
День Рабоче-крестьянской
Красной армии
и флота.
20я годовщина.
И ниже мелким шрифтом: «Восход солнца… заход… продолжительность дня…» Соловьёв с удивлением перевёл взгляд на папку — на ней значился год 1946-й.
«Откуда же ты такой вылетел? Из тридцать восьмого!»
Он положил листок на стол, снова посмотрел на папку и медленно откинулся на спинку стула.
«Патрон»! Вот так— так!»
Соловьёв почувствовал, как в груди что-то шевельнулось, чтото тяжёлое, ему стало трудно дышать, он удивился и подумал: «Ах, этот чёртов перелёт!» Его лоб и щёки покрыла холодная испарина, во вспотевшей ладони оказалась гильза с нитроглицерином; он положил таблетку под язык и начал рассасывать; через несколько секунд по телу пошла горячая волна, немного замутила голову и сошла; для верности он посидел ещё несколько минут, встал и вышел из кабинета. Медленно, давая возможность успокоиться сердцу, он пошёл в дальний конец коридора, к лестничной площадке с большим окном и боковым лифтом, который он помнил и который почемуто, как ему казалось, никогда не работал. Через окно был виден кусочек синего утреннего Амура и в белёсой дымке — дальние сопки Хехци́ра.
«Патрон»! Не ожидал! — подумал он. — Александр Петрович! Барон фон Адельбе́рг! Как же вы долго, Александр Петрович, пылились в архиве…»
Он постоял, подождал, пока успокоится сердце, и вернулся в кабинет.
За первыми ветхими страницами: «Опись документов», «Список лиц, знакомившихся с делом» и «Постановление о заведении дела» — была подшита «Анкета»:
«Патрон
Фон Адельберг Александр Петрович, барон.
Год рождения — 1885-й.
Место рождения — г. Митава.
Происхождение — потомственный остзейский дворянин…»
Евгений Анташкевич. Редактировал BV.
Все главы романа читайте здесь.
======================================================Желающие приобрести дилогию в одной книге "Одиссея капитан-лейтенанта Трёшникова" и её продолжение "Судьба нелегала Т." обращаться ok@balteco.spb.ru
======================================================
Дамы и Господа! Если публикация понравилась, не забудьте поставить автору лайк и написать комментарий. Он старался для вас, порадуйте его тоже. Если есть друг или знакомый, не забудьте ему отправить ссылку. Спасибо за внимание.
Подписывайтесь на канал. С нами весело и интересно!
======================================================