В тот серый рассвет Зинаида вдруг заметила, что в зеркале над раковиной нет её отражения. Её кожа покрылась мурашками: ещё вчера утром она видела своё сонное лицо, а теперь на холодной поверхности лишь отблеск ванной комнаты. Словно какую-то деталь тщательно стерли из картины жизни.
Сначала она решила, что это просто сон. Но сон не может тянуться так долго. Наспех накинув пальто, Зинаида ринулась к зеркалу в прихожей — результат тот же. Там, где должна была быть её фигура, зияла пустота, пропитанная бледным, как сами сумерки, светом. В панике она захлопнула дверь квартиры и выбежала на улицу, надеясь, что обман зрения рассеется на свежем воздухе.
Город серел на глазах. Казалось, дождь готов сорваться с неба ежеминутно, а деревья застыли, ожидая чуда или приговора. Миновав витрину булочной, Зинаида мельком взглянула на отражение прохожих — они там были, каждый со своими чертами, осунувшимися или довольными. Но отражение Зинаиды… отсутствовало. Сквозь неё словно мог посмотреть любой прохожий. А ведь никто не замечал её: люди шли мимо, не оборачиваясь, даже когда она пыталась заговорить.
Вечером следующего дня она всё же отыскала единственное место, где её по-прежнему видели — старушка у автобусной остановки рассеянно пробормотала: «Дитя моё, ты, верно, между мирами застряла», — и не сказала больше ни слова. «Значит, я мертва?» — пронеслось в голове Зинаиды, и мир качнулся, словно колокол. В памяти всколыхнулись образы: пустая больничная палата, тусклый свет лампы, чьи-то влажные от слёз глаза, смотрящие на неё в последний раз…
Тогда она поняла: она умерла, но почему-то не ушла туда, куда уходят души. Вместо этого бродит по городу, где её никто не видит и не слышит, блуждая как эхо по знакомым улицам. И это осознание обжигало страшнее любого огня.
Оставалось лишь найти выход из этого зазеркалья. По ночам она слышала странное пение в трубах старого дома — будто зовы неизвестного голоса, который манил её вглубь. Иногда она видела блики, похожие на силуэты людей, которые давно ушли из мира живых. Они, казалось, показывали ей путь, но всякий раз, когда Зинаида пыталась к ним приблизиться, силуэты рассеивались, точно тусклые призраки.
Однажды, когда все её надежды почти растворились, Зинаида набрела на полуразрушенную церковь на окраине города. В окнах не горел свет, двери были выломаны, а внутри всё заросло сорняками. Но в дальнем углу уцелело зеркало в деревянной раме, потускневшее от времени. Она не хотела смотреться в него — слишком тяжело было видеть, что отражения там нет. Однако странное чувство вело вперёд.
Приблизившись, она ощутила, как сквозняк стих, а всё вокруг погрузилось в тишину. И в тот момент, когда Зинаида остановилась у зеркала, внутри вспыхнули искры — сначала слабые, а потом всё ярче. Они складывались в образ женщины, которая смотрела на неё тревожными глазами. Это была она сама, живая и мёртвая одновременно.
Зеркало словно дышало, приглашая её войти. Зинаида, пересилив свой страх, протянула к нему руку. В миг касания её грудь обожгла волна воспоминаний и слёз, а затем… мир вспыхнул.
А когда вспышка прошла, она поняла, что стоит уже не в заброшенной церкви, а в чём-то похожем на залитую мягким светом станцию, где не было ничего, кроме бесконечно уходящего коридора. Теперь Зинаида видела себя целиком: руки, ноги, облик — всё вернулось. Но вернуть это означало сделать следующий шаг. Шаг в новый путь, туда, где душам, сумевшим отпустить своё прошлое, открывается путь в иной край.
Закрыв глаза, она пошла вперёд, слыша тихий шёпот: «Не бойся. Ты нашла свой путь».