Всем утра доброго, дня хорошего, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute, или как вам угодно!
- Весна, любезнейший читатель, как известно - время обновлений. Не стал исключением и РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ, вознамерившийся предложить этим мартом целых две премьеры, одна из которых - о театре двухсотлетней давности - совсем недавно уже состоялась. Да, русская История - бездонный прапрабабушкин сундук, в котором, хорошенечко порывшись, помимо любимого моего черепахового лорнета, сквозь который так способно разглядывать Прошлое, можно обнаружить в число прочего и были с небылями о персонажах последнего. Tὸ ἀνέκδοτоν с греческого - "неизданное", на французском же языке слово "anecdote" приобрело несколько иное значение - небольшой рассказ о некотором интересном событии или случае. В Российской Империи жанр этот был весьма уважаем, так что задача вашего автора кажется по первости необычайно лёгкой, ибо первоисточников - величайшее множество, начиная от кургановского "Письмовника" и завершая бытописателем прошлого Пыляевым, среди коих значатся также и Пушкин, и Волков с его анекдотами о Петре I, и, конечно же, князь Пётр Андреевич Вяземский, имевший замечательную привычку многое фиксировать в своей "Старой записной книжке". Мы не станем здесь изобретать ни велосипеда, ни даже шишковского "шаропиха" вместо "бильярда". Что-то я переозвучу, что-то оставлю в прелестном натуральном естестве... Суть нового цикла до смешного проста в своей милой наготе и бесхитростности: это - всего лишь очередной повод коснуться "старины глубокой", пусть даже и столь беззастенчиво и по-эпигонски, как вы и сами сможете убедиться ниже, за что и прошу меня простить с тем же великодушием, с каким любезнейшие подписчики терпят канал уже без самой малости пять лет.
Начнём, пожалуй, вот с какой истории - собственно, и натолкнувшей меня на собрание коллекции подобных ей. Описана она у М.И.Пыляева - в томе, касающемся Санкт-Петербурга. Итак...
После ряда послаблений при царствовании Екатерины II проезжающим через городские заставы стало необязательным называться и сообщать цели отъезда или въезда, что в корне поменялось при восшествии на престол её сына: тогда приезжающих подвергали едва ли не допросам, а выехать из города без подорожной и вовсе стало невозможным. Как ни странно, при Александре Павловиче строгостей хоть и поубавилось, но записываться по-прежнему осталось необходимым. Заведённый порядок, знаете ли, на нами придумано, не нам и менять... Кружок светских шутников, при Павле Петровиче и пикнуть не смевших, по-видимому, сговорившись, стали называться на заставах самыми нелепейшими и смешнейшими именами, на что не могло не обратить внимание начальство, отдав приказ задерживать таких господ для выяснения их личностей. Едва не первым под удар попал весьма важный господин - государственный инспектор, член Государственного Совета и сенатор Балтазар Балтазарович Кампенгаузен. Караульный офицер (видимо - весьма "русопятый"), уже натерпевшись от начальства, весьма грубо велел задержать "шутника" и отправить "шута горохового" к коменданту. Что происходило далее - пожалуй лучше даже и не представлять...
Не жаловал, кстати, будочников и саму морально отжившую своё систему застав и пикетов и князь Пётр Андреевич Вяземский, сравнив с нею людей, без конца задающих странные вопросы из одного только желания поддержать светскую беседу.
Много скучных людей в обществе, но вопрошатели для меня всех скучнее. Эти жалкие люди, не имея довольно ума, чтобы говорить приятно о разных предметах, но в то же время не желая прослыть и немыми, дождят поминутно вопросами кстати или некстати сделанными, о том ни слова. Не можно ли их сравнить с будочниками, которые ночью спрашивают у всякого прохожего: кто идет? Единственно для того, чтобы показать, что они тут.
Не мог, конечно, остаться в стороне и не напроказить по юности и лицеист Пушкин. Решив поехать из Царского Села в столицу и немного там погулять вместе с Кюхельбекером, он пытается отпроситься у гувернёра по фамилии Трико, но получает отказ. Впрочем, кого это может удержать? Подъехав к заставе первым, Пушкин записывается там как "Александр Однако". Следовавший за ним Кюхельбекер - как "Григорий Двако". Понятно, что преследовавший их Трико вызвал самые серьезные подозрения караульного и попал в кутузку на целый день, который Пушкин с приятелем великолепно провели в Петербурге. Впрочем, это, конечно, всего лишь позднейшая выдумка - вроде баек о Потемкине, которые, спустя какое-то столетие, и невозможно трактовать без гримасы сомнения - вто там вымысел, а что нет, и - уж верно - правда "где-то посередине"... Какой уж там Петербург! У юного Пушкина (как и у Кюхли) при известной скупости Сергея Львовича денег не водилось вовсе, кроме того, поездка на ямщике из Царского в столицу и обратно обошлась бы им в весьма круглую сумму, которой у них уж точно... (смотри п.1). Так что - не могло такого быть, хотя - забавно, да!..
Кстати, вновь о Вяземском... Как известно, он водил самую тёплую дружбу со всеобщим enfant terrible - графом Фёдором Ивановичем Толстым, прозванным "Американцем", про которого ходило столь много самых ужасающих слухов, что со стороны Толстой казался уже и не вполне человеком, скорее - каким-то мифологическим существом вроде кентавра. Граф - со своей стороны - сплетни эти и не пытался развеять, скорее, поддерживал их, что - вкупе с весьма буйным характером и пристрастием к карточной игре - и в самом деле создавало ему в свете не самый выгодный и весьма шокирующий ореол, к чему, правда, аргументов было более чем довольно. Например, в 1809 году, служа в финском Або, граф умудрился, дуэлируя, смертельно ранить одного за другим сразу двоих (не одновременно, правда, и по различным поводам, но с единственною причиною - изводил будущих соперников шутками, на это он был великий мастер), за что несколько месяцев просидел в крепости, после был разжалован в рядовые и сослан в собственное калужское имение, откуда прямо в солдатской шинели отправился на Бородинское поле, за необычайную храбрость получил Георгиевский крест 4-й степени, высочайшее прощение, а в 1813-м - чин полковника. Чтение точно не было коньком Фёдора Ивановича, но в 1818-м были опубликованы первые восемь томов карамзинской "Истории государства Российского", которые - по словам Вяземского - "он прочел... одним духом, и после часто говорил, что только от чтения Карамзина узнал он, какое значение имеет слово Отечество, и получил сознание, что у него Отечество есть". Вот уж и в самом деле - "о сколько нам открытий чудных..."
Старый и самый преданный москвич, Вяземский сохранил множество историй о населявших её чудаках и оригиналах. Например, эта - с участием- Василья Львовича Пушкина, дяди поэта, и почтеннейшего баснописца (побывавшего после даже министром) Ивана Ивановича Дмитриева. Слово князю Петру Андреевичу:
В Москве до 1812 г. не был еще известен обычай разносить перед ужином в чашках бульон, который с французского слова называли consomme.
На вечере у Василия Львовича Пушкина, который любил всегда хвастаться нововведениями, разносили гостям такой бульон, по обычаю, который он, вероятно, вывез из Петербурга или из Парижа.
Дмитриев отказался от него. Василий Львович подбегает к нему и говорит: «Иван Иванович, да ведь это consomme». — «Знаю, — отвечает Дмитриев с некоторой досадой, — что это не ромашка, а все-таки пить не хочу». Дмитриев, при всей простоте обращения своего, был очень щекотлив, особенно когда покажется ему, что подозревают его в незнании светских обычаев, хотя он большего света не любил и никогда не ездил на вечерние многолюдные собрания.
Не думаю, что прямо с порога, на премьере надобно сильно утомлять любезного читателя, а потому завершу первый выпуск нашего собрания прелестнейшей и весьма трогательной историей о Николае Павловиче в изложении автора книги, вышедшей в 1897 году за авторством М.Г.Кривошлыка, чьей коллекцией, полагаю, мы ещё не раз воспользуемся.
Великим постом, в самую распутицу, император Николай Павлович ехал в санях в одиночку по Невскому проспекту. Он ехал тихо, потому, что снегу было мало, а воды и особенно грязи — пропасть.
Государь заметил, что все, кто шел ему навстречу, снимая шляпы, улыбались.
— Не забрызгало ли меня грязью? — спросил он своего кучера.
Кучер обернулся и видит, что за царскими санями прицепилась девочка лет десяти, в изношенном стареньком платье, мокрая и грязная.
Кучер, улыбаясь, сказал государю, в чем дело. Когда Николай Павлович сам повернулся к девочке, она, не робея, сказала:
— Дядюшка, не сердись… Видишь, какая мокрота, а я и то вся измокла. — Император приказал остановиться, посадил ее рядом с собою и ответил:
— Если я тебе дядюшка, так следует и тетушку тебе показать. В Зимний дворец — приказал он кучеру.
Во дворце государь ее сам привел к императрице Александре Федоровне и сказал:
— Вот тебе еще новая родственница.
Государыня обласкала бедную девочку, и узнав, что она круглая сирота, поместила ее в Дом трудолюбия и положила на ее имя в опекунский совет 600 руб. асс. на приданое.
Надеюсь, в апреле мы вновь соберёмся этак, знаете, запросто у камелька, да и вспомним ещё несколько курьёзных случаев. Почему бы и нет?
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Всё сколь-нибудь регулярное на канале - в каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE