«Жена — это судьба», — перебила она Сталина, а он назвал ее «морячкой»…
Клавдия Андреевна производила впечатление волевой женщины с сильным характером. Еще будучи совсем юной хохотушкой из Богом забытого сибирского городка, она вытащила счастливый билет: вышла замуж за человека, которому предстояло спустя десятилетия возглавить Советское правительство. Вот только ее высокопоставленный супруг всегда считал, что повезло в браке именно ему…
Поговаривали, что Алексей Николаевич Косыгин, такой жесткий и неуступчивый в работе, полностью подпал под влияние супруги и не принимал ни одного кадрового решения, не узнав ее мнения. Клавдия была человеком прямым и контактным, она моментально завоевывала расположение собеседника своей открытостью, совершенно нехарактерной «кремлевским» женам. Косыгина умела дружить и находила общий язык с самыми разными людьми. Сам Иосиф Виссарионович был ею совершенно очарован.
Нас поразило, что женщина пьет коньяк… На ее красивом, скуластом лице отражались и ум, и властность, — вспоминала о Клавдии Косыгиной невестка легендарного члена Политбюро Нами Микоян.
В сталинскую эпоху Алексей Николаевич считался одним из самых молодых и перспективных руководителей. Он был компетентен, чужд интригам и взяткам, однако постепенно ему стали открываться сложные отношения между «соратниками» Сталина. Многие считали, что Косыгин лишь чудом избежал тогда репрессий. Возможно, помогла в этом именно интуиция супруги. Как знать!
— Это не для тебя, Алеша. Это не твой мир, — предостерегала Клавдия мужа.
Хохотушка и кооператор
Косыгин познакомился со своей Клавочкой, так он ее всегда называл, в гостях у друга — будущего первого секретаря Ленинградского обкома Алексея Кузнецова, жена которого приходилась Клавдии двоюродной сестрой. Шел 1926 год, тогда судьба их всех занесла в сибирский городок Киренск.
Алексей всегда был очень сдержанным, даже замкнутым, Клава же — общительная хохотушка, певунья и душа любой компании. Ему — 23, ей — 19. Оба — сильные, волевые и абсолютно разные личности, но с самого начала они тонко чувствовали и дополняли друг друга.
Клава была из довольно обеспеченной семьи. Отец ее умер рано, а отчим до революции управлял большим имением в Сибири, близ Киренска. Человек он был зажиточный, и в новых политических условиях тоже не растерялся — стал нэпманом. Отчим пользовался в семье непререкаемым авторитетом. Он был строгим и занятым человеком, но к Клавдии и ее двум сестрам относился очень хорошо, а они и не могли помыслить выйти замуж без его благословения. Перед тем, как познакомить своего избранника с родителями, девушка очень волновалась и, как выяснилось, совершенно напрасно.
Косыгина пригласили на семейный обед. Он пришел минута в минуту, в хорошем, отутюженном костюме и при галстуке. Алексей рассказал, что родом из Ленинграда, окончил там кооперативный техникум и был направлен в Киренск возглавить орготдел Ленского союза кооператоров. Это была его первая руководящая должность. Будущий тесть сразу увидел перед собой такого же делового человека, как и он сам, чему очень обрадовался. И уже под новый 1927 год отгуляли шумную свадьбу. Прекрасные отношения у Косыгина с родственниками жены сохранились на всю жизнь.
«Уезжай, иначе затопчут, а для борьбы ты не создан!»
Вместе с еще тремя коллегами Алексея молодожены сняли большой двухэтажный дом и зажили коммуной — Клавдия была и казначеем, и поваром, и домохозяйкой. Через год у Косыгиных родилась дочь Людмила. Супруг от темна до темна мотался по селам. Он вступил в партию, стал быстро делать карьеру и очень прилично зарабатывать.
Сибирские годы, по словам самого Косыгина, стали для него богатейшей жизненной школой. В Киренске он развернул сеть потребительских магазинов, предлагавших товары преимущественно английского и американского происхождения. Но самым значительным его достижением стала реализация концессии английской компании «Лена Голдфилд» — создание совместного советско-британского золотопромышленного предприятия. Работало оно эффективно и приносило значительную выгоду как иностранцам, так и местным кооператорам.
Вскоре ситуация в стране стала меняться, период НЭПа подходил к концу. Набирали силу политические процессы против «буржуазных специалистов», да и на золотодобывающих предприятиях в Сибири было не все ладно — начались разногласия между английским офисом и советским правительством, последовали обыски и аресты.
— Уезжай, иначе затопчут, а для борьбы ты не создан, — шепнул Алексею первый секретарь Сибирского крайкома Роберт Эйхе.
Таким образом, уже в начале 1930 года Косыгину «пришлось покинуть ряды кооператоров» и вместе с семьей вернуться в родной Ленинград. Здесь он по совету все того же старого большевика Эйхе поступает в Текстильный институт, а главной кормилицей становится Клавдия.
Клава подставила плечо
Супруга моментально поняла всю серьезность их положения и подставила плечо. Оставив сытую и налаженную жизнь в Киренске, Клавдия безропотно переехала с ребенком в ленинградскую коммуналку и устроилась бухгалтером в плавающие мастерские в Кронштадте. Работа была хорошо оплачиваемой, но очень непростой: пока Алексей учился, жена могла на много дней уйти в очередной рейс. С маленькой Люсей в это время сидела няня Аннушка, которая переехала вместе с Косыгиными из Сибири и жила с ними на правах члена семьи.
Трудный финансовый период закончился через несколько лет. Алексей отучился и стал очень быстро расти по карьерной лестнице. Успех супруга несомненно был заслугой и Клавдии — неунывающая женщина могла наладить быт при любом достатке. Когда же 33-летний Косыгин «дорос» до должности директора ткацкой фабрики, их семья переехала в отдельную квартиру. А Клава со спокойной совестью ушла с работы и полностью посвятила себя заботе о близких.
И заботиться было о ком. После кончины отчима Клавдия перевезла к себе из Киренска мать, а еще в их семье постоянно жила родная сестра Алексея — Мария: она родилась больной и нуждалась в пожизненной заботе. Клава ее всячески опекала, и это во многом повлияло на решение Косыгиных ограничиться одним ребенком.
А вот отец Алексея Николаевича наотрез отказался переезжать в семью сына — не хотел никого обременять. Николай Ильич овдовел очень рано, оставшись один с тремя маленькими детьми. Повторно жениться не стал, а остаток жизни посвятил детям: работал с утра до ночи на заводе, но всем смог дать образование. У Косыгиных всегда вспоминали о нем с глубоким уважением.
Не поехал Николай Ильич за младшим сыном и в Москву. Даже когда тот стал занимать высокие посты в правительстве, отец продолжал жить в коммуналке. Трудился дворником, сидеть без дела никак не мог.
О своем назначении Косыгин узнал из газет
Стремительный взлет Алексея Николаевича по партийной линии начался еще в Ленинграде, чему немало поспособствовал его старинный друг Алексей Кузнецов. Вернувшись тогда вместе с Косыгиными из Киренска, он стал работать под началом Сергея Кирова. К 1938 году сменивший Кирова на посту первого секретаря Андрей Жданов назначил Кузнецова вторым секретарем горкома, фактически – своим заместителем. Он и рекомендовал Косыгина на пост председателя исполкома Ленсовета.
Однако уже через полгода Алексей оказался в Москве…
Особое время требовало молодых, толковых и лояльных вождю специалистов. Косыгин тогда получил заманчивое предложение от Микояна — возглавить главное управление текстильной промышленности, но… вежливо от него отказался и вернулся в Ленинград. Алексей, от природы осторожный человек, хорошо понимал, что в тех суровых условиях никто не был застрахован от произвола, а его выдвижение в столицу эту опасность только усиливало. Хотя Сталина он не боялся, он его искреннее уважал.
И все же в канун Нового, 1939 года, Косыгин вновь получает срочный вызов прямо в Кремль. Уже на вокзале, купив утреннюю газету, Алексей узнает о своем назначении наркомом текстильной промышленности. Он сразу же попадает в поле зрения Сталина и окунается в бурный водоворот событий. К 1946 году Косыгин — уже один из заместителей Иосифа Виссарионовича на посту председателя Совета министров, а в 1948-м — член Политбюро.
Косыгины были равнодушны к роскоши
К тому времени все большое семейство уже давно обосновалось в Москве, пользуясь благами, положенными высшей советской номенклатуре: квартирой в правительственном доме, дачей в Архангельском, личной охраной, служебной машиной и… казенной мебелью с инвентарными номерами.
Многие отмечали удивительную непритязательность Косыгиных к быту и их полное равнодушие к роскоши. Клавдия была естественна и скромна, при всех возможностях не стремилась быть на виду, не носила дорогих нарядов и драгоценностей. Остроумная, неунывающая и такая домашняя, она любила по-простому сесть и пощелкать семечки. Обожала их, покупала кульками на рынке, жарила и ела. А супруг их не выносил, к его приходу с работы тут же все убиралось.
— Клавдия, перестань есть семечки, что ты здоровье себе портишь! — упрекал ее Алексей Николаевич.
Клавдия Андреевна была широко образованным, эрудированным человеком, могла состояться во многих сферах, но предпочитала оставаться вдали от всеобщего внимания. Дом и семья стали для нее безусловным приоритетом.
У Косыгиных всегда было много гостей — в основном, сибирских родственников Клавдии. Она заботливо принимала их всех — и близких, и дальних. Родня могла появиться на пороге без звонка, некоторые о чем-то хлопотали для себя, но со временем поняли, что за протекцией сюда стучаться бесполезно — не в характере Алексея Николаевича были такие дела.
Работу он всегда оставлял за порогом дома, что распространялось и на застолья с коллегами. Поговаривали, что этому противилась супруга: выпив лишнего, Председатель Совета министров становился чересчур разговорчивым и терял присущую ему осторожность. Клавдия Андреевна, зная слабости мужа, всегда была начеку и посторонних в доме не любила. Время такое было.
«Значит, вы, Клавдия Андреевна, морячка?»
Сталин относился к их семье с симпатией и однажды, узнав, что Косыгины отдыхают неподалеку, пригласил всех в свою резиденцию в Крыму. Во время ужина велись непринужденные беседы. Иосиф Виссарионович стал рассуждать о роли жены в жизни мужчины. И тут Клавдия неожиданно прервала его:
— Жена – это судьба!
А ведь точнее и не скажешь, глава государства остался доволен и ответом, и той естественностью, с которой с ним говорила эта мудрая женщина.
Косыгины в тот вечер много рассказывали о жизни в Сибири и непростом периоде после их возвращения в Ленинград. Клавдия обмолвилась, как работала на плавающих корабельных мастерских.
— Значит, вы, Клавдия Андреевна, морячка? — сказал Иосиф Виссарионович, увлеченный ее историей.
Засиделись далеко за полночь, а рано утром командующий Черноморским флотом доложил Сталину, что флагман эскадры крейсер «Молотов» прибыл в Ливадию и готов принять на борт пассажиров.
— Ну, что, морячка, может быть, пойдете с нами в эскадре? — обратился глава государства к Косыгиной.
Клавдия напомнила, что присутствие женщины на военном корабле — плохая примета, это может не понравиться морякам.
— Товарищ Октябрьский, – обратился Сталин к адмиралу, — может быть, команда сделает исключение, ведь Клавдия Андреевна — морячка!
Шутка была хорошо воспринята, и «морячка» присоединилась к мужской компании.
«Знаешь, Алеша, они тебе этого приближения не простят»
Вскоре во всех газетах появились фотографии с крейсера «Молотов». В окружении Сталина зашептались, что вождь слишком приблизил к себе Косыгина.
Клавдия, хорошо разбиравшаяся в людях, почувствовала беду и сразу сказала тогда супругу:
— Знаешь, Алеша, они тебе этого приближения не простят.
И, как всегда, оказалась права! В последующие годы Алексею Николаевичу пришлось очень непросто: не только его карьера, но жизнь висели на волоске.
«В мужья ты можешь выбрать, кого хочешь, но выбираешь его один раз!»
Осенью того же, 1947 года, Косыгины выдали свою единственную дочь замуж. Людмила тогда была студенткой 2 курса МГИМО, где и познакомилась со своим будущим избранником — Джерменом Гвишиани, сыном генерала НКВД. Родителей не смутил столь ранний брак, ведь и самой Клавдии было всего 19, когда она вышла замуж, однако в назидание дочери они все же сказали:
— Люся, в мужья ты можешь выбрать, кого хочешь, но выбираешь его один раз!
У Людмилы Гвишиани-Косыгиной была интересная судьба (почитать о ней можно по ссылке в конце этой статьи). Забегая вперед, ее брак с Джерменом оказался счастливым. Их свадьбу отмечали на даче в Архангельском. Было шумно, но по тем меркам довольно скромно. За большим столом собрались родственники и самые близкие друзья, но одного гостя вспоминали потом особо…
«Случилась большая гадость!»
На свадьбу приехал все тот же старый друг Алексей Александрович Кузнецов, с семьей которого Косыгиных десятилетия связывали родственно-дружеские отношения. К тому моменту он тоже перевелся из Ленинграда в Москву, был секретарем ЦК, отвечал за кадровую политику, что очень не нравилось некоторым старым членам Политбюро. В ту сложную эпоху многие чиновники становились жертвами внутрипартийных интриг, вот и Кузнецов не смог вовремя заметить удар в спину.
— Случилась большая гадость — Алексея Александровича арестовали, — сказала однажды Клавдия Андреевна домочадцам.
По переменам, которые произошли с главой их семейства, они понимали — случилось нечто чрезвычайное. Косыгин очень многое держал в себе, но сейчас просто не смог скрыть от родных весь ужас от произошедшего с его другом.
Кузнецова арестовали в августе 1949 года. Однажды он просто не вернулся с работы домой. Судебный процесс над ним и еще несколькими известными фигурантами впоследствии получил название «Ленинградское дело». Всем им было предъявлено обвинение в измене Родине, «вредительско-подрывной работе в партии». Алексея Александровича расстреляли через год, пострадала и его семья. Супруга Зинаида, двоюродная сестра Клавдии Косыгиной, как жена «врага народа» была отправлена в ссылку. Долгое время сидела в одиночке, а после в одной камере с Лидией Руслановой и Зоей Федоровой. Она не подписала ни одной бумаги против мужа, лишь повторяла:
— Ленюшки нет, но я его не хоронила, и для нас он всегда живой.
«Извини меня, я очень боялась за Алексея»
На свободу Зинаида вышла уже в хрущевское время, тогда же был посмертно реабилитирован и ее супруг. Поговаривали, что Клавдия Андреевна прислала сестре в подарок шубу, сопроводив запиской: «Извини меня, я очень боялась за Алексея».
Смогла ли Зинаида простить сестру — вопрос риторический. Над Косыгиным тогда нависла реальная опасность. Вся его ранняя деятельность в партии была связана с Ленинградом, о родственных связях с Кузнецовыми знала вся партийная верхушка, а некоторые руководители имели личные причины недовольства Алексеем Николаевичем и откровенно пытались воспользоваться положением. На Косыгина активно выбивались показания, во всех протоколах его фамилия была подчеркнута красным карандашом.
«Сталин был введен в заблуждение»
— Меня никуда не приглашали, не давали читать никаких документов, даже пытались снимать с меня допрос, — рассказывал Алексей Николаевич много позже. — Сталин был введен в заблуждение, послушал наговорщиков, интриганов, вот я и попал в такое положение.
Косыгин выбросил в реку пистолет, оставшийся с войны, чтобы в случае ареста ему не предъявили еще и покушение на вождя. Каждое утро, уезжая на работу, он напоминал домашним, как себя вести, если он не вернется.
— Прощайте, — неизменно говорил он, обнимая жену, как в последний раз.
В неопределенности тянулись месяцы, а потом на каком-то совещании Сталин вдруг подошёл к Алексею Николаевичу, тяжело положил руку ему на плечо:
— Ну как ты, Косыга? Ничего, ничего, еще поработаешь.
А ведь уже был готов проект постановления о выводе его из политбюро, но что-то тогда спасло Косыгина. В решающий момент Анастас Микоян отправил его в длительную поездку по Сибири и Алтайскому краю по делам кооперации. А с «Ленинградским делом», в числе других, было поручено разбираться генералу Михаилу Гвишиани, «по совместительству» — свату Алексея Николаевича.
Косыгин был выведен из-под удара, но закончилась сталинская эпоха и под ударом оказался сам Гвишиани…
Незаменимый
После ареста своего начальника Берии Гвишиани-старший был лишен генеральского звания, однако высшей меры смог избежать и даже благополучно встретил пенсию в родной Грузии. Такое вот «алаверды» от свата.
Сам Косыгин после смерти Сталина потерял пост заместителя председателя Совета министров, но оставался в правительстве, сменив несколько министерств. Ни Хрущев, ни Брежнев не питали к Алексею Николаевичу особых симпатий и достаточно ревниво относились к его популярности. Однако времена требовали опытных людей у руля страны, и Косыгин оказался незаменим.
— Знаешь, Алексей, 50-летие Советской власти нам с тобой встречать вместе. И дальше работать, — сказал ему как-то Брежнев.
С 1964 года и уже до конца жизни Алексей Николаевич работал Председателем Совета Министров СССР, а Клавдия Андреевна постоянно сопровождала супруга в зарубежных поездках, но однажды поехать с ним не смогла…
«Разрезали — переглянулись — и опять зашили»
Летний отпуск 1966 года Косыгины провели в Абхазии. Клавдия часто жаловалась на жару и усталость, а после возвращения многие заметили, что она сильно похудела.
— А я именно этого и хотела, — бодрилась Клавдия Андреевна. — В Пицунде мы с Алексеем Николаевичем много ходили, плавали.
Однако причина перемен была совсем иной. Кремлевские врачи проглядели у нее онкологию, а когда все выяснилось, было уже поздно. Осенью Косыгину положили в больницу, пытались лечить: «разрезали — переглянулись — и опять зашили». Время было упущено, и родным сказали готовиться к неизбежному.
Услышав вердикт, Алексей Николаевич заплакал, но каждый раз входя в палату к супруге, мгновенно брал себя в руки. Он стремился как можно чаще быть со своей Клавочкой, и даже дома о болезни старались не говорить. Так тянулись месяцы… Клавдия Андреевна, конечно, обо всем догадывалась и на Новый год уговорила врачей отпустить ее домой. Для Косыгиных это всегда был двойной праздник — в этот раз они отмечали 40-летие совместной жизни.
«Горько!»
В Архангельском собрались все родные и друзья. Клавдия сделала красивую прическу и бодро вышла к гостям в нарядном платье. Косыгин был счастлив снова видеть ее такой. В тот вечер звучали трогательные тосты и неизменное «Горько!»: все как тогда, сорок лет назад…
— Мама, а помнишь нашу первую елку в Ленинграде? — Людмила крепко обняла заметно уставшую Клавдию Андреевну.
Расходиться не хотелось. Та новогодняя ночь с 31 декабря 1966-го на 1 января 1967 года прошла в теплых семейных воспоминаниях.
Врачи настаивали на возвращении в больницу, но Клавдия Андреевна все откладывала отъезд, предчувствуя, что домой больше не вернется.
— Вот Танечку поздравим, тогда…
Волевым усилием Клавдия дождалась Дня рождения внучки, и только после этого сдалась докторам.
Визит к королеве
А Алексей Николаевич полетел в Лондон, на встречу с королевой Великобритании. Этот визит готовился загодя, по протоколу Клавдия должна была его сопровождать, но она уже не вставала. С отцом поехала Людмила. Это было непросто, но в бесконечной череде официальных мероприятий Косыгины ни единым жестом не выдали свою тревогу за самого родного человека. Лишь в редкие моменты они могли позвонить в Москву.
— Клавочка, ну как ты? — и только тогда голос Председателя Совета министров мог дрогнуть, когда трубку передавали жене.
Вернувшись в Москву, отец и дочь поспешили в больницу с фотографиями и подарками. Как же Клавдия Андреевна гордилась ими! От нее многое скрывали, но она понимала, что осталось недолго:
— Не бойтесь, ничего страшного нет в том, что человек уходит, — говорила она, до конца оставаясь в сознании.
«Ну что же вы…»
В последние недели Косыгин буквально поселился в больнице: приезжал по вечерам, ночевал в соседней палате, а утром уезжал на работу. Накануне Первого мая Клавдии Андреевне стало совсем плохо, но супруга ждали дела государственные — надо было присутствовать на трибуне Мавзолея.
— Если что, звоните, — сказал он, уезжая.
Клавдия его не дождалась. После парада узнав о несчастье, Алексей Николаевич бросился к автомобилю и очень быстро оказался в больнице.
— Ну что же вы… — в отчаянье произнес он.
До конца жизни Косыгин сожалел, что не смог проститься с женой, а Первое мая с тех пор стало для него самым грустным днем в году.
«Хозяйкой дома теперь будет Люся»
Из больницы Алексей Николаевич в шоковом состоянии уехал в Архангельское. Ходил там кругами вокруг дачи, не в силах успокоиться. Потом начали приезжать с соболезнованиями, был Брежнев — несмотря на их сложные отношения, он умел разделить чужую беду. После похорон Косыгин сказал:
— Хозяйкой дома теперь будет Люся. И так будет до конца моей жизни.
Так и произошло. Людмила взяла на себя все бытовые хлопоты и стала жить на два дома. Несмотря на то, что дочь бережно сохранила все семейные традиции, уход Клавдии Андреевны многое в доме изменил. Люся была человеком совсем другого эмоционального склада: сдержанная, даже замкнутая, в этом она больше походила на отца.
Алексей Николаевич со всеми домочадцами переехал из опустевшей без жены квартиры поближе к дочери: и няня Аннушка, и сестра Маруся, и теща жили с ним до конца дней. Евдокия Прохоровна на много лет пережила свою дочь Клавдию. Косыгин, очень рано потерявший мать, отдал всю свою любовь и заботу этой доброй женщине. Но с потерей так и не смирился. Каждый раз гуляя по новому, сверкающему Калининскому проспекту, он вспоминал жену и слышал ее голос:
— Алёша, давай построим такой проспект в Москве, чтобы были высокие дома, магазины, чтобы можно было выйти с покупками и в кафе посидеть, попить чаю, мороженого поесть.
Этот проспект был мечтой Клавдии Андреевны и он ее исполнил.
Клавдия ушла рано, ей не было и 60. Косыгин пережил супругу на 13 лет. Он был однолюбом, и время никак не смягчило ему боль потери — до последних дней он хранил искреннюю преданность дорогой Клавочке. Случалось, она приходила в его сны, где все также щелкала свои любимые семечки. Только он больше не ругал ее за это.
Читать о единственной дочери Косыгиных: