– Да кому ты нужен? Ты на хер никому не сдался! Гена, мать твою, перестань ты уже шарахаться!
Помогало ли это? Конечно, нет. Моя сверхчувствительность к миру – а точнее, к людям вокруг – от этих криков матери только росла. Мне всегда казалось, что со мной что-то не так, и люди вечно глядят на меня с недоброй улыбкой и перешептываются, подмечая мои торчащие уши, усеянное ржавыми пятнами – веснушками – лицо или чересчур длинные, а в какой-то период мне казалось, что и толстые, ноги. И стоило мне только как-то ужаться, постараться спрятаться от посторонних взглядов и шепотов, как тут же в затылок мне летело, бодрое:
– Да кому ты нужен, Гена?! Чё сжался как креветка?!
Прошло несколько лет со дня смерти матери, а я всё ещё слышал эхо её слов. Будто в полях моего мозга мать оставила глубокую ядовитую борозду, что напоминала мне о моей ненужности, при этом никак не лишая меня чувствительности к чужим взглядам.
Но если ко взглядам я привык, то смешки в спину, оказались чем-то непреодолимым. Особенно те, что тут же пропадали, стоило мне обернуться на насмешников. Самые хитрые из них любили состроить невинный вид, будто вообще меня не заметили, хотя я четко слышал их мерзкое, будто полночный скрип гнилой половицы, хи-хи...
Хи-хи, хи-хи-хи!
Всегда и везде. Из-за углов, из окон машин, с задних сидений автобуса, со встречного эскалатора в метро. И почти всегда, стоило мне пересечься взглядом с насмешником, один и тот же вид: отрешённое лицо, полное, якобы, сугубо личных проблем.
Кого они обманывают? Я с детства усвоил неприязнь внешнего мира к своей скромной персоне. Высокий рост, веснушки, бледная кожа. Природа сама сделала из меня мишень, так чего же она играет в приличие? К черту маски, думал я, но каждый раз видел лишь мнимое безразличие, напускную бездумность, нелепое и молчаливое согласие с моим существованием.
Я сознательно устроил жизнь таким образом, чтобы не сталкиваться с большим количеством людей. Оторваться от социума насовсем я тоже не решался, однако мне удалось свести живые контакты к минимуму. Работал я в ночную смену в котельной. Жил тут же неподалеку в квартире, что осталась от матери. Еду я брал в круглосуточных магазине в том же доме, где и жил.
Несмотря на это затворничество ехидные смешки сумели-таки пробиться до моего слуха. Последний год я часто просыпался по ночам от смеха за окном, но стоило мне выйти наружу, как вокруг оставался лишь гул котельной. И больше ничего. Оттого ещё ядовитее казался следующий смешок, что снова раздавался за окном, стоило мне вернуться на раскладушку.
Как я ни пытался поймать наглеца, удавалось схватить лишь ночную стужу и хитрые алмазные глазки звёзд над головой.
В один из дней, когда нужда все-таки вывела меня на улицу – наравне с особой чувствительностью к чужим взорам, я иногда страдал жуткими головными болями – я снова услышал этот смех. И снова недалеко от котельной.
На обратном пути из аптеки, когда я уже проглотил сразу три таблетки цитрамона, смех послышался еще раз. Отчетливо снизу. Из-под земли. Не поверив ушам, я замер и уставился на бугристую текстуру асфальта. Черные пупырышки напоминали мне кожу тропической жабы. И откуда-то из-за неё, из прожорливых недр земли, до меня снова донёсся смех.
Смех надо мной!
И не обычный: то был унисон сплетенных голосов. Звуковые пучки сошлись в едином акустическом стволе, что истончился до размеров самой тонкой иглы и, пройдя перепонку и каскад костей, ударил точно в мой мозг. И вместе со звуком возник образ.
Глубина. Тягучая, зловонная и темная. И где-то там, среди лабиринта из останков, в тесных железных кишках города застыл он. Он! Самый главный насмешник. Соорудил себе гнездо у меня под носом, чтобы давить на мой разум фантомным смехом, что, кажется, летит из ниоткуда.
Но он просчитался. Он не знал, что выдаст себя средь моей головной боли. Видимо, возбужденный едким страданием разум нашёл путь к убежищу главного насмешника. И теперь живо указывал мне обиталище этого гада, что смеялся не только на выдохе, но и на вдохе.
Тварь мне виделась чем-то вроде доисторической змеи или червя, что застрял в земных полостях, где гнил и перерождался, влияя на чувствительные умы своим языком-смехом.
Хи-хи-хи-хи...
Я вернулся домой. Прихватил нож, затем сходил до работы, где прихватил кое-какие инструменты. Мой сменщик даже не проснулся от грохота, прихваченного мною, железа.
Люди смотрели на меня. Человек с кухонным ножом в одной руке и монтировкой в другой, вызывал у них неподдельный интерес, но я больше не обращал на это внимания. Я знал, что они очарованы этим подземным червём, что обитал где-то на границе с адом. Физиология твари заставляла их смеяться над теми, кто был способен слышать подлинный голос твари. Они не виноваты, они инструменты, куклы, жертвы.
Я нашел подходящий канализационный люк. Спустился в теплую и зловонную утробу. Пользуясь остатками света, что падал сверху, выбрал один из ходов, откуда, как мне казалось, доносились смешки, хотя в этом подземном царстве, смех бился о стены напуганной крысой, а потому несколько раз я думал, что бреду не туда. Стоило мне это помыслить, как смех становился громче. Тварь смеялась над моей неуверенностью, выдавая тем самым себя саму.
Тоннели сужались. Мне пришлось оставить лом позади. Я двигался вперёд, склоняясь все ниже и ниже, точно согбенный еретик в соборных катакомбах, что намеревался осквернить оссуарий. И смех становился все ближе. Каждый раз, мне казалось, что ещё один поворот, ещё какой-нибудь один уровень сужения, и я доберусь до древнего черного тела. Но раз за разом оказывалось, что есть ещё куда повернуть, и можно смеяться ещё громче.
Наконец, теснота труб дошла до возмутимой первородной узости. Я и превратился сначала в подобие коротколапой рептилии, а затем и вовсе в червя, что мог проталкивать себя только волнообразным движением тела.
Смех стал еще громче. Труба изменила ход, пошла чуть в сторону, затем вверх, и сузилась так, что тело мое изогнуло в двух местах. Я постарался толкнуться, но железные стенки сжали меня со всех сторон.
Смех стал невыносимо громок, но за ним появился другой звук. Что-то двигалось мне навстречу, какой-то дикий поток ветра или... И тут я сам рассмеялся. Какой ещё ветер? Откуда в подземных недрах ему взяться? Лишь одно могло меня ждать во тьме впереди.
Я засмеялся еще громче. Засмеялся в так с тем подземным смехом, что больше не тянулся с глубины, но звучал вокруг меня. И волна нечистот, что неслась мне навстречу, уже говорила о себе дрожью в трубе, ставшей мне последним домом.
Ты победил, великий насмешник. Я так и не донёс до тебя свой нож. Так поприветствуй же меня в своем царстве смеха и смерти, ибо одно я получил сполна, а второе получу вот-вот.
Хи-хи-хи….