Предыдущая часть:
Письма. Июль 1941
Здравствуйте, дорогой брат Никита Андреевич! Братский привет от Николая! Сообщаю, дорогой брат, что я жив здоров, в настоящее время нахожусь на фронте. Четыре раза был под бомбардировкой, имею два боевых вылета. Письмо я это пишу из Москвы, в которой я буду находиться несколько суток.
По дороге в Москву я вам со станции Дно послал по телеграфу сто рублей, больше не мог, потому что я всего командировочных получил двести рублей. Жив буду, буду помогать всем, чем смогу, деньги мне теперь всё равно не нужны. Война. Всего я успел маме послать денег четыреста рублей, не знаю, получила она их, или нет? Насчёт отпуска к Вам мне теперь и думать не приходится, ведь как интересно получилось, всё обещался, обещался, а тут тебе на. Третий год уже как я уехал от Вас, и чёрт его знает, может быть и вообще не придётся встретиться?!
Я не знаю, брат, как ты, призываешься или нет, и вот я пишу в сомнении, захватит моё письмо тебя, или нет! Дорогой брат, если со мной что случится, то ты не обижай и не кидай мать до смерти, а я полностью отдамся на защиту родины, с собой считаться не буду, а хоть часть всей пользы принесу стране, чувствую, что несколько врагов будут уничтожены мной. Прошу маму, чтобы она не горевала и не плакала, я ещё буду здоров. И жить да жить.
На этом, дорогой брат, я писать кончаю. Передаю привет маме, Марии Игнатьевне, Коле, Толе. До свиданья, остаюсь жив здоров, того и Вам желаю всем.
Ваш брат Николай. 1.07.41 год, Москва.
Письма. Март 1945
22/III-45 г.
Здравствуй дорогой любимый мой братишка Коля. Привет от вашего брата Никиты Андреевича привет от дорогой мамаши и также от Марии Толи.
Посылаем горячий привет и желаем вам всего наилучшего в вашей жизни. Дорогой мой любимый братишка Коля ото всей души пишу вам письмо даже никак не вериться нам что вы живы. Мы все уже давно считали нет в живых. Мы писали об вас неоднократно в Москву но ответ был но для нас это всё не устраивало нас. Это я ещё хлопотал ещё до мобилизации меня в армию в 1943 г. Но с тем и решили что вы погибши. Нет ни одного дня и минуты чтобы мы вас не помянули. Всё стоишь в душе в нашей как будто бы ты с нами. Дорогой братишка Коля кто бы знал бы и верил бы мне как я переживаю об вас. Ну неужели мне придётся встретиться с вами даже не верится. Я думаю не доживу до той минуты когда нам с тобой встретиться после такого переживания тяжелого. Дорогой братишка Коля Коля Коля неужели ты жив мне не верится что я читаю ваше письмо второе первое вы писали на Павла второе на мамашу получили 22/III-45 г. Читал я целый день потому не мог читать смывал я слезами ваши залитые буквы с вашего письма нет больше во мне сил дорогой братишка Коля брат дорогой мой брат любимый мой брат. Неужели я вас дождуся неужели ваш голосок вслышу.
Дорогой братишка вы не верите нам что мы все живы да живы дорогой братишка верь мне опишу я обо всей своей жизни и здоровье. Да здоровье моё неважное пишу это письмо в чужой в квартире потому что стою временно на квартире хожу в больницу лечиться здоровье моё неважное на рентген был признали заболевание сердца расширение лёгких и также с желудком сердца очень у меня слабое. Тоже много пришлось принять горя я был тяжело ранен имею четыре ранения был контужен лежал долгое время в госпитале почти десять месяцев. Дорогой брат Коля как мне хочется мстить за своих братьев за своих любимых товарищей а также за свою пролитую кровь. Бил не считаясь ни с чем я их тоже бил бл**ей бил и если потребуется ещё буду бить дорогой брат бить надо мерзавцев до самой последней капли крови они у меня тоже есть на счету смерть фашизму смерть проклятому Гитлеру отомстят наши друзья наши любимые товарищи. Дорогой брат кто бы знал как меня волнует прости меня братишка я сердечно больной.
Дорогой братишка мама жива здоровье хорошее живёт у меня слова ваши помню не оставлю без внимания Толя пока дома Мария тоже они также совместно со мною заливаются слезами около вашего письма.
Домашнее обстоятельство очень хорошо продукты в достаточном количестве как картофель так и остальные овощи. Имеем хорошую корову они купили ее без меня за 23 тысячи есть ещё бык годовалый и нонечный бычок одна овца с двумя ягнятами было две чушки но я их порезал а также по части одежды все одеты обуты в общем ни в чём не нуждаемся. Я с семейством жил на границе японской около Амура работал там в качестве директора з/сено. 20/II-43 г. меня призвали РККА после моего ухода в армию и моего сына Коли они выехали в Сибирь где в настоящее время проживаем. Дорогой братишка Коля в общем всё отписал но жди следующее письмо. Жди деньги высылаю 500 рублей числа 27/III-с/г. Я вам выслал давно три письма не знаю вы получили или нет. Ещё пропишите как ваше здоровье и во што был ранен и чем нуждаешься в каких может быть документах я постараюсь выслать. Посылаю вам фотокарточки шесть штук то есть семь и ваше письмо с фронта. Я ваши письма получил.
До свидания до свидания любимый мой братишка и победа будет за нами фашист будет разбит.
Это письмо высылаю вам которое вы писали из фронта дорогой братишка. Сын Коля он где-то сейчас находится в Арханске на севере он из города Петропавловска на Камчатке проехал водным транспортом он находится в секретной части. Письма мы ему не пишем потому что он на одном месте не находится адресов он нам не даёт так как он на одном месте не живёт.
Дорогой братишка вы пишете получали от вас письма из фронта да получали. Одно письмо получили в котором вы писали что при боевом сражении с четырьмя самолётами противника вы один с ними дралися из них два сшибли и самого ранили в правую ногу причём попал на территории оккупированной немцами откуда пришлось пробираться семь суток раненым и голодным и холодным. После того вы лежали в госпитале.
Второе письмо вы писали очень болен болят зубы дёсны после этого письма до сего времени мы не получали. За тем пока до свидание враг будет разбит победа будет за нами.
После войны. Маресьев
Здравствуй, Николай!
Извини, что пишу тебе с некоторой задержкой. Празднование юбилея потребовало больших усилий и затраты времени. Комитет принимал двадцать семь зарубежных делегаций. А теперь вот я выезжаю за границу дней на 20.
Ты, Николай, когда будешь в Москве, непременно заходи ко мне, я всегда рад встрече со старыми добрыми друзьями.
Если мне удастся поехать в Комсомольск на Амуре, я непременно заверну к тебе.
Спасибо тебе за адрес Толи Кожевникова я, непременно, напишу ему письмо. А вот я не смогу тебе написать адреса других наших ребят, как-то растерялись мы, не поддерживаем связи друг с другом.
Большой привет твоей семье.
Желаю всего лучшего!
А. Маресьев
18 ноября 1967 г.
г. Москва
***
Здравствуй, Николай!
Провинился я перед тобой, дружище, не ответил сразу на твои письма. Дело в том, что сразу же после юбилейных праздников мне пришлось выехать в две зарубежные командировки.
Вернулся – работы много, а тут ещё заболела жена, пришлось уложить её в больницу. Дома остался вдвоём с Алёшей, а ему ведь только 9 лет. Вот я и "крутился". Так, что извини, пожалуйста.
Твоё сообщение относительно фотографии очень интересно. А вот на днях я тоже получил хорошее письмо от Ивана Неешхлеб. Помнишь его? Они с Анатолием Кожевниковым в 1965 году, в день победы, были в Батайске. Пишет, что многие ветераны училища собрались тогда и вспоминали добрым словом всех нас.
Как-то зимой был у меня сотрудник Батайской городской газеты "Вперед". Он беседовал со мной, спрашивал о годах, проведенных в Батайском училище, о том, с кем я поддерживаю связь, приглашал в гости в город. В номере этой газеты за 23.II-1968 г. была опубликована запись нашей беседы. Так, что, видишь, интересуются нашим выпуском и поныне.
Конечно, мне очень хотелось бы поехать в Красноярск, но как-то всё не могу выкроить время, да и здоровье не всегда позволяет. Но все-таки я такой надежды не теряю. Тогда обязательно встретимся. Однако, конкретных сроков назвать не могу. Ну, а если ты будешь в Москве, то обязательно заходи ко мне, поговорим обо всем.
Спасибо за фотографию и газету. Извини, что я пишу тебе не от руки: почерк у меня такой, что не разберешь скоро.
Большой привет супруге и сыну. Крепко жму руку.
А. Маресьев
27. YI-1968 г.
г. Москва
Записки на листочках
….После расконвоирования работал я вместе с другими на рытье котлованов под фундаменты зданий (город Сталино, лагерь 240). Готовил бетонную смесь на бетономешалке, таскал бутовый камень, разгружая вагоны цемента, металлолома. Уже работая расконвоированным, задался целью удрать домой, в Сибирь. Я восемь лет не видел маму, брата. Очень скучал по ним, часто видел во сне их. Нестерпимая была тяга на Родину.
Попросту сбежав, без документов, без прав. Домой вернулся в шинели, одна пола которой была пришита от другой шинели (по-видимому, солдатская шинель побывала в жестоком бою, вся была в заплатках). На ногах – на одной ботинок, на другой сапог без голенища. Добирался до дому на "максимке", почти голодом.
Описать встречу с матерью и братом тяжело. Мать старенькая, сгорбившаяся старушка, исхудавшая, сколько бессонных ночей с думой о сыновьях. Мать была набожная и после всё говорила, что молилась много за сыновей, за то чтобы Гитлеру-антихристу скорее пришёл конец. (Все же бог молитвам матери не внял, средний брат Павел погиб под Полтавой, самый старший, Никита, был тяжело ранен на Курской дуге и пролежал полтора года в госпиталях, вернулся домой покалеченный. Дожив до пенсии, Никита так и ушёл на тот свет с незажившими, всё время сочившимися ранами.
Ну а я, не имея паспорта и других документов, вернувшись домой, начал "хождение по мукам".
Но за эту опрометчивость (побег из советского лагеря) я дорого поплатился. И вообще, как и все, дорого поплатился я за то, что попал в плен и остался жив.
На всю жизнь остался у меня в памяти и тот период, когда в 1941 году 11 октября был сбит под Можайском (в то время и я сбил одного Мессера). Вернувшись в свою часть, помните, где я описал выше о просьбе к Вам снова взять меня на фронт, попал под унизительную слежку (об этом мне сознался сержант Зажидский, которого подставили ко мне для этой цели). Вначале вгорячах я хотел застрелиться, потом хотел было метнуться и застрелить этого опера, который учредил слежку (фамилии и в лицо его я до сих пор не знаю), но меня удержал тот же Зажидский, который тут же слезно взмолился. По-моему, это работа опера с Сазоновым.
Я страшно и до конца болезненно это унижение переживал. Как-то смяк, безразличен и замкнут стал. Как все же отдельные "дубы" подминали инициативу, вселяли неуверенность. Но за то они отмечены боевыми орденами Красного Знамени. (Помню, вначале 1948 года в Чите я встретил Сазонова в чине майора, на груди орден боевого Красного Знамени, за боевые вылеты в аэродромных землянках.)
Встретил он меня тогда надменно, свысока, только и спросил: "Ты как сюда попал?"
Выглядел он холеным, сытым и довольным собой. Нелепо и глупо все построено. Не тщеславен я, но действительность порой смешна и нелепа.
Ну, а дальше что?!
Вплоть до 1953 года полное недоверие. Зная мое положение, каждому поощрялось глумление. Речи о защите достоинства своего и быть не могло. Но тут много встретилось: подлецов, шкурников, самодуров, дельцов всяких, людей с разными наклонностями и пороками, хамов и интриганов. Много встретилось и людей с чистой совестью – настоящих коммунистов-ленинцев.
Много пришлось пережить, передумать, взвесить. В конечном счете остался с дырявым здоровьем, без друзей и без родственников (братовья и дяди ушли по здоровью в загробный ящик).
Да и что теперь друзья! Это совсем не то слово, что было раньше, до войны и в войну. Мера дружбы теперь измеряется бутылкой, истинные друзья для меня это однополчане и "друзья по несчастью".
В конце августа месяца (после статьи в "Комсомолке") "друзья по несчастью" решили встретиться где-то в Ворошиловграде. Приглашают и меня. Но мне с моим дырявым здоровьем добираться до них, что до луны. Чистая совесть осталась при каждом из нас, и ее ничем не вытравишь.
Но случилось так, что мне-то пришлось испытать давление и унижение там, на чужбине, от наших же перерожденцев – потерявших честь и совесть гражданина СССР и по истечении времени реабилитированных в гражданстве через десяток лет. Дело шкурное, они сумели приспособиться и здесь, у себя на Родине, под видом тыла, пристроиться к выполнению плана производственного, они, как и там, служа фашистам, готовы тебя придавить, пригнуть, ошельмовать. Мелочная месть под всякой маскировкой.
Там было проще. В логове врага мы их вешали под всякими предлогами или топили в сортирах.
Те, сохранившие совесть, и те, потерявшие ее ранее, не лишены интуиции, чувства различия (хотя побывали в одном пекле), а отсюда и предвзятой неприязни.
За, может быть, излишнюю вспыльчивость, за лобовую атаку, мне иногда дорого обходится – приходится платить здоровьем.
Бывало, на фронте я мог Юнкерса перехватить, подкараулить, внезапно в упор его бить. А вот сейчас не могу, опять же мешает все та же совесть...
***
…Долго, до 1948 года я не имел паспорта, а справку-бумажку менял каждые три месяца. Специальности, профессии нет. В 1947 году седьмого ноября женился (очень хотелось иметь семью). Чтобы приобрести специальность, пробовал пойти учиться в техникум (но для этого надо было скрыть, что был в плену, иначе бы не приняли). Проучился год, но сказалась контузия, начались сильные головные боли, пришлось бросить.
Всю жизнь не покидало желание вернуться в авиацию. Два десятка лет видел сны, что мечта сбылась, летаю. Только во сне ликовала душа, а когда проснешься – всё то же: неинтересная жизнь, не жизнь, а существование.
Вырывая время перед обедом, в воскресенье быстро добирался до аэродрома ДОСААФ, прибежишь, попросишь своих друзей, чтобы дали подлетнуть. И друзья давали, с риском для себя, без ведома начальства, подлетнуть на спортивном Яке. Двадцать минут сходишь на высший пилотаж в зоне над Лысой горой, и скорее домой, на работу. И так длилось до 1950 года...
***
...11 ноября получил Ваше письмо с поздравлением и стихами "Верность", "Я не боюсь". Очень вам благодарен.
Несколько раз проштудировал "Верность" …по содержанию оно в какой-то степени касается не только кого-то из однополчан дивизии, но и, похоже, коснулось и моей фронтовой судьбы.
Разнообразны людские нравы. Один склонен к склокам, к демагогии. Другой занят престижем. Третий увлечён навязыванием саморекламирования. Другой завистлив и мстителен. И всё это заметно отражается в печати. И всё же здорово, метко: "Боюсь присевших сзади на запятках попутчиков, что тут же предают…" Или: "Я не боюсь в бою с крылом пробитым лететь навстречу гибели своей, боюсь исчезнуть, Родиной забытый, боюсь пропасть из памяти друзей…" Как всё жизненно точно! Доступна пониманию идея автора. И хочется добавить: и тех, прикрывшихся за спиной твоей в глубинке, стреляющих наветом, клеветой в тебя…
Стихи Ваши значимее по цене чем те, что порой приходится читать.
Я, как и все, интересуюсь в познаниях многих сфер. Хочу открыться о себе. Я очень люблю живопись, особо золотого века: Поленова, Шишкина, Левитана, Репина, земляка Сурикова и других того времени живописцев. В детстве, в юности имел самое страстное увлечение рисованием, даже маслом. Что-то и получалось с натуры.
Не прочь послушать из классики, хотя примитивно в ней разбираюсь. Но есть любимое: Бетховен, Моцарт "Реквием", Глинка "Иван Сусанин", Чайковский. Недавно прослушали с женой Рахманинова. Мы с женой затаили дыхание, слушая её. Раньше любил Рейзена, Михайлова. Берёт дрожь, когда слушаешь Шаляпина...
***
…её очень, не меньше чем меня, волнует наша беспомощность в оказании сыну, семье его каких-то хотя бы рядовых благ. Её так же тревожит ущемлённость в возможности чем-то по порядочному приукрасить жизнь семьи сына. И все наши потуги маловажны, малозначимы. Вот и выливается у ней досада на мужа. Вечные упрёки и намёки на мои приобретённые в войну заболевания. Так больно ранят мои незаживающие душевные раны, что порой не находишь места и не знаешь, что делать с собой.
Моё понятие выслеживается так: её ошибка в избраннике, в оставшемся в живых фронтовике, но уже больном, мало дала ей счастье в семейном отношении, а главное, в материальных благах. Как тут не понять, здесь все резко выражено. Я и сам это понимал. Я тоже так же думал раньше, оставшись в живых. Думал что теперь всё для нас, фронтовиков, будет всё нипочём, все блага, тебе необходимые, живи и радуйся. А ведь получилось все крайне наоборот. В награду досталась одна наивная издевательская надпись: "никто не забыт, ничто не забыто". Чистой воды пропаганда, формальность для отвода глаз. На тебе всё и ничего.
Где же я смогу стоять и давить душу в очереди, выбивать что-то, если нет на что. Что это – деньги, материальная обеспеченность. И на кой же черт ради чего-то отнимать у желудка, дабы выглядеть респектабельным, тянуться к равенству, благополучию устроенных, зачем? Смешно...
***
...Как молоды мы были, как искренне любили, как верно мы служили Родине.
Другие рассказы автора на канале: