Во мраке сдавленного нёба,
Под плясом бархата Ульгéня:
Ты слышишь вой чужой себе на злобу.
Со смехом вспоротой гиены.
Турá — священный круг.
Запри все двери, младая рука…
Голодный вор, проклятый Бук,
Откусит нежные малюточки бока.
Бук
Утренний сквозняк пробежался по кончику мальчишеского носа, из которого капнула кровь. Въелась в дерево несуразным пятнышком и стол сразу затрясся: по голове с размахом вдарила отцовская рука.
— Вьюник, паразит.
Батька не говорил — рычал. Вечно голодный бурый медведь с тоской по дикой берлоге — не нравилась ему выхоженная матерью просторная айлу, их общий дом вот уже как пятнадцать лет после перехода через речку-плясунью Чемал.
— Слушайся отца. Уже одиннадцать песен прошло, ты всё дурью маешься.
Наставления матери были с запахом укора, недовольств и сожалений. И ещё подгорелой каши с мясом — вязкий навар склеивал зубы.
— Не выспался… — бурчал Вьюник, пытаясь заглушить звон в ушах.
— Ночами никому спать не даёшь. Бестолковый.
— Да не я-то, пап!
Ошибка. Встал из-за стола раньше отца и получил ещё один шлепок. Обидно до сдавленной груди и поджатых губ…
Вьюник перестал быть ребёнком, как только родилась его сестрёнка Сынмá: большие наливные щёчки, добротные ножки, что стучали по воздуху как ошалелые и благозвучный детский смех… На зависть духам гор и водоёмов. Сокровище семьи, талисман счастья.
И подлинное проклятие.
Казан вылизали, за собой прибрали. Настала пора работы, свои поручения Вьюник выполнял быстро и сразу же сбегал: его следы скрывали облака. Пока тени кусают огород и стойла — взор отца рассредоточен. По числу углов жилища, что напоминало деревянную юрту, можно судить о благосостоянии семьи. Айлу Бату, отца двух детей и мужа, была одной из самых больших. Но все богатства омрачались единственным жителем…
В защищённой горной «змеей» долине спокойно только утром: животина лениво машет хвостом, хвастаясь, у кого кучи больше. На южных полях раскинулись вольные пастбища и манили своим простором лукавый ветерок, прибившийся из каменных трещин.
Восседавшие под шатром ткачихи уже с утра провожали Вьюника громким молчанием: подбородок как сушёная курага только и кривился, если мальчишка зыркнет куда не надо. Не любили селяне «дурачка-вьюнка», неспокойным он был, с гаденькой коркой. Все дети как дети: купаются в речке, гоняют горностая и радуются сжиганию чучела на ярмарке Дьылгаяк, провожая год.
А этот… Суетлив. Проблемное дитя. Ни с кем не мог найти общий язык.
Сам Вьюник прекрасно знал, что о нём думают, но плевался как чертёнок, строя рожицы.
«Вьюнок вонючий черенок! Загнанный в пещеру, сдох!», — прибежала местная ребятня и стала распыляться любимым стишком, дразня горе-мальчонку, что нёс ведро с подгнившим сычугом и шкварками.
— Ну, прочь! Уроды! — кричал прокажённый вниманием, замахиваясь ведром.
Все в рассыпную. Смеялись, дурачились и пытались выхватить ручку.
— Сдох!
— Сдох наш вьюнок!
Терпение как натянутая нить. Ткачиха зевнула — нить порвалась. И Вьюник разозлился: свободной рукой схватил камни и стал швырять в обидчиков, целясь в спины. И больно, и неопасно.
Один из камней попал в нос неугомонному сыну кузнеца, слишком дохленького, но чересчур чувствительного. Завопил, да как схватился за голову, падая на землю… Всё озорство так и потухло. Уходя, Вьюник только и слышал: «У него кровь! Зовите старших!».
В остальном день начинался с обыденной встречи охотников, что несли капканы и ставили новые ловушки. На участках стучали мотыги, а рыбак на коне вовсю скакал к речке, чтобы проверить сети.
На уединённом холме, где недалеко в норках жили упитанные суслики, красовалась размашистая лиственница. От неё веяло надеждой, словно второе солнце над селением.
Листва скрыла шёпот детских губ:
— Ээзи, прими подарок и защити мой дом.
Божество, хозяин Золотых Гор, Его представляли стариком в белых одеждах. Считалось, что увиденный во сне Хозяин одаривает поддержкой в любых делах.
Печально поглаживая кору, Вьюник достал из-за пазухи белую ленту и привязал её с восточной стороны. Цвет молока, жизни — лента присоединилась к своим подружкам и кончики столкнулись на ветру. Огорчённый, что уже завешенное дерево всё никак не призывает светлого духа, Вьюник сел и заклевал под колыбельную природы.
Впервые за много ночей, ему не снились кошмары, только журчащие ручьи и улыбка родителей. Как давно он её не видел? Да, как родилась малышка… Она получала всё, и винить её в этом — страшное злодеяние.
Во сне тоненькие ручки касались кончиков полыни, мягких и душистых. Наперегонки с бликами, он купался в прохладном блеске чистой воды. Синяки под глазами исчезли, нездоровое покраснение глаз ушло, а вечный холод на коже сменился жгучей теплотой. Вьюник смеялся. До тех пор, пока голову не раздробил плач младенца.
— Соня!
Над ним нависла тень единственного друга, который появлялся по сезону: он жил у кочевников, коих не жаловала долина Еландá. Вот и сегодня тайно пробрался повидаться с Вьюником.
— Токо! Давно стоите?
Друзья обнялись.
— Две луны. Меня сюда еле отпустили, ваш главный, заноза-учурлý, совсем с нашими рассорился. Так и знал, что опять здесь будешь! Мать ещё не заметила, как ты её сорочку рвёшь?
— Ну, тиха! — испугался Вьюник. Большого труда стоит «терять» на стирке белую одежду, чтобы потом нарезать побольше лент, — Сам знаешь: надо.
Испарился весь задор долгожданной встречи. Оба выдохнули и присели друг напротив друга как зашуганные лягушата.
— Он всё не отстаёт? — спросил Токо, снимая любимую шапку с рожками забитого телёнка.
— Каждую ночь приходит. Пытается зайти внутрь. Я пока гоняю, но устаю.
— Отцу…
— Нет, пытался! Не верит. Однажды почти увидел… Тварь сбежала.
— У, погань! У нас все знают, что просто так Бу...
— Не произноси вслух!
— Ай, да-да. Береги Сынму. Это он за ней приходит.
Вьюник стиснул зубы и ударил кулаком о землю.
— Знаю! Не позволю. Трупом лягу, но не позволю.
Подарив Токо ведро, мол: дар одной общине от другой, они распрощались. Условились встретиться на следующий день, чтобы порыбачить по другую сторону холмов. Токо часто звал Вьюника погостить, старейший мог бы помочь ему в страшной беде мудрейшим советом. Но запуганный ягнёнок никогда не покинет материнское стойло, пусть в нём и остался лишь один запах.
Темнело в краях Еланды быстро: короткие закаты проносились под стук кремня и первой искрой огня. Пушистый бражник дразнил притаившегося манула трепетом крыльев, пока жёлтые очаги с хищностью гипнотизировали пространство перед собой. Ступала мягкая лапа кротко, как и сапог изгоя — оба были осторожны и недоверчивы.
Под звёздный свод запела красавица-Инар, прижимая свои длинные косы к телу, что по красоте напоминали здешние пейзажи. Её голос достигал пиков, уносился за пролежни веков, где люди отдавали почёт божествам, веря в ответное благословение.
Чистая песня — доказательство их любви, невинной и покорной. Люди сидели неподвижно и боялись шевельнуться, самые потаённые душой и вовсе закрыли глаза. Ослеплёнными видели, как Природа-мать и Хозяин-отец невесомо целуют их макушки, шепчут сказки их детям и одаривают скотину здоровьем.
Вечерние песнопения Вьюник пропускал, у него были иные ритуалы. Для зависти нет часа. Он возвращался домой, околдованный своим крепким дневным сном.
Отец стоял на пороге и держался за топор, пока во тьме блестели глаза, налитые гневом. Грубые пальцы поглаживали обух, и сын остановился, пытаясь сохранить силу духа и не заплакать. Рот открывался и беззвучно замирал, пока тяжёлый шаг приближался.
Его схватили. Уволокли внутрь, чтобы глухие удары топорищем не помещали Инар и её любви миру. Схватившись за порог, Вьюник возжелал одного: пусть смерть придёт за ним и поскорее укроет своей периной, чёрной, как погребённый уголь. Тогда в тепле безжизненного холода он заснёт.
Он худ, напуган и болен, но всё же пытался защититься, выставляя руки. Его не щадили в силу возраста — суровая школа. Отец брал топор только при самых крайних проступках. Неужели сломанный нос сына кузнеца стоит кровавых отплёвываний своего дитя, за которым всего одиннадцать лет учебы жизни?
После нового удара Вьюник увидел золотые переливы шепчущего ковыля, поросшего в несколько стеблей и махающего своими кисточками. Такой рос за границей Еланды, высокий, что можно затеряться. Появившаяся длинная фигура стояла поодаль и содрогалась… Смеялась? Больно. Жгуче больно. Извечный страх, что эта кара станет его последним воспоминанием, не исчезал. Вьюник зашмыгал носом, и тогда отец остановился, вытирая липкий лоб.
Как только мальчишечья дрожащая рука, что волочилась за животом, стала тянуться к двери — тотчас и пригнулась ковыль-трава, превращая шёпот в дикий вой. Призывал.
Вьюник встал, тяжело дыша и размазал свою кровь из разбитой губы по доске, запирая все замки. Песня закончилась, и он сел на пол.
Родители, отделённые навесом из толстых шкур, готовились ко сну: целовали Сынму, пока она сосала румяный пальчик и прыскала пузырями во все стороны. Их умилила эта непотребность. Души не чаяли в своей дочурке, словно познав любовь материнства и отцовства впервые. Заснули быстро, пока сын сторожил порог подобно избитому щенку, что вернётся к хозяевам с камнем на шее.
Скрежет появился глубокой ночью и тогда Вьюник схватился за топор, даже не веря, что поднимет его. Но твари об этом знать не обязательно. Дыхание участилось, отдаваясь тянущей болью между рёбер. Снаружи мелькали тени: играли в щёлочках, чьё-то дыхание целовало жерди, пытаясь попасть в тепло.
«Уйди…».
Тощие пальцы обольстительно постучали длинными ногтями, просили пустить внутрь. Так скребётся кот, когда замёрз, но никак не пожиратель.
«Чудище! Оставь нас в покое!».
Удар.
Настойчивый! Такой размах не терпит отказа.
Вьюник подтянул колени и уткнулся опухшим лицом, сдерживая трусливую дрожь. Снаружи хрипло смеялись, улюлюкали, дёргая за ручку двери. Ночь только начиналась… Дозор тяжёл, но оправдан, ведь неподалёку мирно посапывает малютка-сестрёнка.
Тишина наступила после двух часов, и Вьюник позволил себе прикрыть колючие от усталости глаза, не выдерживая горячий натиск Ночи: «Всего минутку… Можно? А потом снова в бой. Прошу тебя, Хозяин, защити мою сестрёнку».
Тотчас под лёгкий скрип и открылась дверь, впуская непрошенного гостя. Рваный подол огладил пол и беззвучно пронёсся мимо заснувшего стражника, что держал орудие, которого боялся больше, чем тот, кому оно предназначалось. Хищная тень пробралась в спальню и застрекотала над спящими головами родителей, хаотично шевеля ногтями.
Сынма стала ворочаться и отвлекла на себя внимание оборотня из страшных сказок.
Бук.
Он втянул дырой, что заменяла ему нос, манящий запах молочка со сладким маком. Плавно навис над колыбелькой и задрожал, смакуя нежную кожу в своей дряблой руке.
Вьюник поднял голову и первое, что увидел: два горящих красных глаза. Они отдалялись… Дверь открыта… Сестра…
— Сынма! — вскочил мальчишка и схватился за стену, чтобы не упасть: комната потемнела. — Это Бук! Бук!
Живот скручивало от спазмов, хотелось изрыгнуть из себя всё слабое, вылезти из молодого тела и стать крепким, как отец. Вьюник помчался в ночь, за алыми факелами. Он истошно кричал, пытался разбудить селян, но ветер наглухо дул в другую сторону. Неожиданный противник!
Его единственные ориентиры: огни и редкие вскрики сестры, что, должно быть, звала брата. А он бежал, падал, разбивал коленки, но вставал и пытался не сбиться с пути, пока глаза щипала солёная влага. Смог! Добрался до границы, где перед высокой травой, что окружал дикий вой, стоял оборотень.
— Верни её! Умоляю! Бууууук!
От протяжённого «у» разбежались каменные куропатки, недовольно вертя крохотными шеями. Бук, замотанный в бирюзовую рванину, что струилась как по магической призрачной воде, медленно повернул закрытую капюшоном голову.
Его бледные костлявые руки любовно прижимали ребёнка к себе, а из покрытой мраком рожи слышался шелест крыльев. Колыбельная монстров усыпляет крепко, но на то и навсегда.
Сынма удивлённо открыла пухлый ротик, доверчиво прижимаясь к Буку. Её уши щекотали крылышки, и девочка морщилась, стуча пяточками.
— Прошу… — Вьюник протянул руку со сдавленном писком-мольбой. Бук сразу скрылся: подобно эфирному духу шмыгнул к земле и поднял столб пыли.
Вьюник неестественно выгнулся вперёд, оставляя шею позади и повис на мгновенье в воздухе, хрипло зовя на помощь. Как неугомонную мошку, некая сила припечатала его к земле и ударила изнутри. Ощущая прохладную почву под щекой, лишённый последней надежды, Вьюник уснул.
Самая долгая ночь в его жизни сопровождалась жутким сном.
Их домик одиноко стоял на объятом снегом пустыре. Вокруг — мёртвая тишина и лишь короткие всхлипы. Дрожащие острые плечи нарушали трупный покой — впереди сидела девушка и гладила грубо отрезанные патлы, в прошлом: шикарные локоны.
«Почему ты плачешь?».
Вьюник не узнал свой голос. Будто простуженный, схваченный за горло. Такой звук может только напугать…, и он был знаком заблудшему в иллюзиях. Девушка повернулась: красивое лицо, всё те же пухлые лепестки с запёкшейся кровавой коркой и любимая родинка матери над верхней губой.
«С-Сынма?», — не мог поверить Вьюник. Такая взрослая, незнакомая. На ровной коже нездоровые испарины, а ресницы дрожат на морозе. Вокруг неё разбросаны алтайские тюльпаны — обряд «чистоты» перед замужеством, но кто посмел лишить её источника женской силы?
И тогда она завопила, закрывая лицо. Защищалась. В мучительных воплях трудно расслышать: «Нет!», «Прости меня!», «Я не хотела тебя позорить!», но не невозможно. Плох покровитель рода Вьюника, раз наяву и во сне заставлял бедную Сынму страдать.
Проснуться от мягких поглаживаний по волосам — мечта брошенного дитя, что уже позабыл о ласке. Вьюник с трудом разлепил веки, но рядом никого не оказалось. Только неизвестное наваждение. Рассвет обрушился на Еланду: заблеяли бараны, на улицах развешивали шкуры для проветривания — шаманы предсказывали солнечный день.
Массивные столбы с вырезанной фигурой у каждого дома манили свою семью для утренних молитв. Золотой край оживал, пока долина купалась в лучах ясного солнца.
Тогда и обнаружили, что Сынма пропала.
Немедля разожгли большой костёр и по очереди стали бросать куски мяса и выдержанное пойло — отдавали дань духу огня и молили его о спасении девочки, чтобы та вернулась, узнав родной огонь отца и матери.
Те опустили головы и вынашивали тоску. Ни одна собака не залаяла, никакой сверчок не прыгнул на спящий народ — не было предупреждения. Тогда-то и посчитали, что великий Хозяин наказал нерадивую семейку, послал им испытания. Собрались старшие шаманы и пальцами обвели долину, разделяя людей на поиски.
Гнусные слова в спину врезались как укусы насекомых: все гадали, за какой проступок могли так наказать Бату. Вьюника никто не замечал, специально отводили взоры подальше, боялись быть проклятыми. Мальчик ходил в стороне и слушал урчание своего живота, ведь не ел уже более суток. Хранил страшную правду, в которую всё равно никто не поверит.
Жители Еланды обошли реку Катунь, залезли почти на самый верх окружающих посёлок гор, вышли за пределы поселения и постоянно молились: останавливались и начинали петь. Но духи молчали, отворачиваясь от голосов.
На второй день зарезали добротную белёсую кобылу во славу Ульгеня, исполнив обряд «тайатан мал», а копыта вставили в землю, дабы вызвать грозу с молнией, чтобы демиург увидел послание о помощи.
Но в небе не появилось ни тучки.
«Прокляты» — говорили женщины, опасаясь за своих детей.
«Духи тут не причём» — решили мужчины и созвали земельный совет, готовясь раскрыть правду и организовать ещё одно жертвоприношение.
Тогда-то подали голос сами дети, показывая пальцем на притихшего Вьюника, что брёл со своего любимого холма в гордом одиночестве.
Мальчишка сразу понял: что-то не так. На него таращились не с привычным омерзением, а скорее… Удивлением. Обходили стороной и шептались, не переставая!
Главный старший шаман был стар, но плотно сложен и загородил путь считающему камни под ногами мальчику.
— Вьюник, ребёнок, что родился в бурю. Неугомонный дикий кот. Посмотри на меня.
Сзади появились фигуры родителей: мать скривила рот и еле держалась, а отец разрезал ноздрями воздух, пытаясь совладать со злобой, что бушевала вперемешку с кислой обидой.
Шаман спросил:
— Любишь семью свою? Почитаешь отца и мать?
— Д-да... — почтительно поклонился Вьюник.
— Тогда посмотри на меня и скажи правду. Куда ты дел Сынму?
Шаман был строг: хмурил разросшиеся брови, дёргал жилами и индюшачьим подбородком, пока маленькие глазёнки метали искры. Его яркие одеяния пугали, на каждом лоскутке было вышито почтение и при том вложенный страх.
— Б-б….
— Говори. Не мычи, как недоношенный телёнок. Перед тобой посланец Хозяина.
— Бук. Её забрал оборотень. Я сам видел!
Мать обессиленно упала и закричала, хватаясь за подол шамана. Мужчины подняли её и увели подальше. Толпа загудела неодобрительно, Вьюник понял: никто не доволен его ответом.
— Лжёшь, отродье Эрлика. Говори, якшался с кочевыми? Тебя видели с их ребёнком. Отдал им Сынму? Что они тебе пообещали? — руки схватили Вьюника за плечи и стали трясти, — Отвечай!
— Нет! Нет, клянусь! Я не…
— Лжец! Кумыс с губ не сошёл, а уже лжец! Камней блестящих дали? Одёжку крепкую?! Отвечай!
— Дяденька, я говорю правду!
Напуганный Вьюник пытался воззвать к родителям, отчаянно хотел спрятаться за них.
— Злой дух растёт в тебе! Бук не владеет этими землями, нас не окружают леса. Отдал сестрёнку, обиженный телёнок. Плохо. Плохо! Страшным предательством своей семьи ты проклял весь наш дом, отравил еду и воду. Проклятие владыки подземного мира может очистить только кровь виновного.
Тут же хрупкое тело подхватили и накинули верёвки.
— Нет! Молю! Мама! Мамочка!
Жители Еланды потащили вьюнка-дурачка за холм «вторая голова», что отростком была тенью «брата-змеи». Поцелуй Светила с горизонтом сдерживало четыре ладони. Не мешкая, шаманы повелели привязать мальчишку к месту очищения. Вьюнику завязали рот, ведь крики неминуемы — все знали, для чего поодаль селения был воткнут испачканный чужими грехами столб, что купался в выгоревшей жёлто-бурой низкорослой траве.
Старшие встали по кругу и приготовили натянутые в жажде избавления бубны, изгоняющие комусы. Ритуальный кнут быстро опалили огнём и передали главному шаману, чьи длинные перья филина на голове подрагивали от предвкушения.
Широко распахнув напуганные до ужаса глаза, Вьюник пытался выбраться, пока с него сдирали одежду, оголяя тощую спину.
— Семь ударов. Выйдите те, кто верит в злой умысел сына Бату и Шырынкай. Мы давно не пожимали руки кочевникам, вот и случилось страшное. И с них спросим, но сначала изгоним семя Эрлика из уязвимой плоти.
Первым вышел сам Бату, не сомневаясь, что каждую ночь собственный сын шептался с царством зла.
Тогда шаман благословил его:
— Если мальчишка примет семь ударов и продержится ночь, то будет прощён, а проклятие исчезнет. И… Пусть будет воля светлых духов, малышка Сынма вернётся домой.
Под грохот бубнов и горловые пения, кнут коснулся девственной спины, что уже была покрыта недавними синяками. От боли Вьюник зажмурился, мыча в пропитанную слезами тряпку. Всё лицо залило по́том. Маленькие ладони обнимали столб и молили, чтобы он взмыл вверх, к самым звёздам.
Край вечной свободы затаил дыхание, пока слушал, как сыпались удары кнутом… Как боль семикратно доставалась их ребёнку, что всем израненным сердцем умел любить.
Хлёсткие раны сопровождал звон бронзовых колокольчиков на полах халата шамана: его лик был невозмутим, а трость стучала с каждым счётом.
Кровавые струи обняли своим жаром Вьюника, что уже терял сознание от боли. Быстрые мучения кончились, впереди холодная решающая ночь.
Все стали расходиться и только мать задержала шаг, пытаясь понять: всё ли правильно? Муж увидел ненужные сомнения и наказал немедленно вернуться в дом и дождаться, какой ответ даст Великий. В ту ночь никто не замешкался перед мягкой постелью и не подумал о брошенном Вьюнике.
Пока Еланда отдала его жизнь в чужие руки судьбы, Вьюнику чудилась песня Инар, что сопровождала его последние вздохи.
С большим трудом подняв голову, в черноте он приметил знакомый силуэт.
Бук стоял рядом. А его алые огни пульсировали, освещая чудовищное лицо: чёрная впадина посередине и словно обмотанный нитками рот.
Тогда-то столб и верёвки исчезли, а Вьюник освободился и от неожиданности замер перед двухметровым оборотнем, что тянул к нему костлявую руку, пригибаясь перед младым изувеченным телом.
Поражённо открыв рот, мальчик рискнул дрожащими пальчиками коснуться капюшона и узреть опечаленное лицо пожирателя.
По мертвецкой коже текли чёрные слёзы. Он плакал.
За то страшное зло, что сотворили люди с невиновным.
Вдали ещё слышалась прекрасная песня и Вьюник осознал, как хотел ринуться в объятия оборотня. Холодной ладонью он огладил его подобие лица, утешая за страшный грех своего народа. И вмиг поле преобразилось: залилось золотом, заискрилось горячим светом, что проглотил боль от ран. Порванная тряпка Бука побелела, а морда стала мужским седовласым лицом.
— Вы… Он?
Старец кивнул.
— И всегда были? — с надеждой спросил Вьюник.
Тогда облачённый в свет Хозяин погладил чёрную макушку и позади появилась Сынма: прекрасная женщина со здоровыми длинными волосами и счастливой улыбкой. Она упала на колени и прижала брата к себе, благодаря за спасение.
Вьюник показался себе совсем маленьким, а вспоминая кровный дом, ещё и беспомощным, что постоянно молил божеств о спасении. И они были рядом, пытались помочь. Но изувеченный злобой и ненавистью, что исходили от самых страшных монстров в мире, не смог разглядеть красоту своего бога и превратил её в уродство.
Все трое взялись за руки и воспарили по золотым коврам — души переродятся и встретятся в новом будущем.
В ту ночь духи отвернулись от Еланды, закрыли свои глаза и уши по велению творца, обернувшись неминуемой карой. Проклятие снимается кровью виновных — неизменная истина. Ульгень позволил вмешаться рогатому Эрлику и открыть врата в царство мёртвых, дабы свершилось подлинное очищение.
* * *
Кочевники заметили свободно гуляющую скотину далеко за пределами Еланды и поняли: случилось страшное. Прибыв на место, южный народ обнаружил разрушенные дома и кучу тел, которые одолела страшная болезнь: лица людей почернели, покрылись гнойными пятнами, а глаза иссохли. Все шаманы лишились языка, а руки семерых были оторваны и утеряны — поговаривают, что Эрлик превратил их в чёрных бобров, на которых возлёг ко сну.
В живых никого не осталось.
И только лиственница на холме осталась неизменной: белые ленты развевались по ветру, а крона всё ещё хранила покой мальчика, что так любовно заклинал её каждый день, убегая из дома.
Юный воин Токо положил любимую шапку, подаренную дедушкой, к стволу дерева. Ему показалось, что рядом кто-то смеётся и отчего-то на сердце стало спокойнее.
Уважаемый читатель!
При подсчёте учитываться будут баллы только зарегистрированных пользователей, оценивших не менее десяти работ. Голосовать за собственные конкурсные произведения и раскрывать тайну авторства нельзя, но участвовать в голосовании авторам — необходимо.
Помним:
► 1 – 3 балла: – работа слабая, много ошибок;
► 4 – 6 баллов: – работа средненькая, неинтересная, или плюсы «убиваются» неоспоримыми минусами.
► 7 – 8 баллов: – работа хорошая, требуется небольшая доработка
► 9 – 10 баллов: – работа хорошая, интересная.