Найти в Дзене

САДИСТСКИЙ ВУАЙЕРИЗМ И СТРАХ КАСТРАЦИИ. Мнение американского киноведа о первом российском фильме.

Рэйчел Морли. Изображая женственность: Женщина как артистка в раннем русском кино. Перевод с английского Ирины Марголиной. М.: НЛО, 2023

В разгар мировой кампании по отмене русской культуры в Москве выходит книга американской исследовательницы, посвященная российскому кино. Событие, в сущности, знаменательное.

Как и положено, Рэйчел Морли начинает с историографии, предлагая вниманию читателя краткий обзор изданий, посвященных начальному этапу развития российского киноискусства. Читатель среди прочего узнаёт, что поворотный момент в истории изучения предмета произошел во время перестройки, когда состоялось «повторное открытие» двухсот восьмидесяти шести дореволюционных фильмов в Госфильмофонде СССР, после чего в 1989 году был организован показ отобранных картин на Восьмом фестивале немого кино в Порденоне. Это Рэйчел Морли справедливо называет событием фундаментального значения в истории нашего кинематографа, ведь ранее зарубежным киноведам зачастую приходилось довольствоваться лишь описаниями фильмов.

Реклама первого русского фильма "Стенька Разин"
Реклама первого русского фильма "Стенька Разин"

Как отмечает исследовательница, после этого второго пришествия русского немого кино к мировому зрителю большинство историков киноискусства сосредоточились на исследовании фильмов Евгения Бауэра — безусловно, ведущего российского режиссера того периода. При этом Морли в своей книге стремится заполнить образовавшиеся историографические пробелы, существенно расширив круг изучаемых режиссеров и созданных ими фильмов. На широком материале, включающем картины Висковского, Дранкова, Касьянова, Либкина, Сиверсена, Чайковского, Чардынина и многих других, она взяла на себя труд проанализировать роль «исполнительницы» в русском кино периода 1908—1918 годов (к слову, в это десятилетие уместилось удивительно много: поразительно, сколько первые российские кинематографисты успели сделать со своей деревянной аппаратурой!).

«Типичный образ женщины», созданный ранним русским кино, — это, несомненно, образ «исполнительницы», констатирует Морли. Она обращает внимание на тот факт, что в историческом контексте эпохи исполнительские искусства представляли одну из ключевых областей, в которой женщины «могли выйти за пределы положенного им социального пространства дома и обрести публичную профессию» — профессию актрисы, танцовщицы, певицы и т. д. Особое место в этом ряду занимали тангистки — исполнительницы небывало сексуализированного по тем временам танца, завезенного в Россию осенью 1913 года. Тангистка стала настоящей героиней предреволюционных лет, и ее образ в кино — например, в фильме Евгения Бауэра «Дитя большого города» — неразрывно связан не только с темами роковой любви и смерти, но и с разрушением стереотипных гендерных моделей. Тангистка, по определению Морли, — «эмблема нового века», а тангомания, охватившая Россию, — не просто увлечение модным танцем, но поиск нового стиля жизни и, если угодно, новой жизненной философии. Впрочем, не только танго, но и любой танец на экране становится ключевым моментом раннего русского фильма, так как составляет неотъемлемую часть женской природы и даже смысл жизни изображаемой женщины — как минимум потому, что в танце она предстает перед мужчиной наиболее желанной.

Свое исследование американка начинает с разбора первого русского игрового фильма «Стенька Разин» («Понизовая вольница»). Она спорит с его критиками, видя в нем не халтурную поделку коммерсанта Александра Дранкова, но интересную новаторскую попытку создать подлинно художественное произведение.

Та самая "понизовая вольница" (кадр из фильма).
Та самая "понизовая вольница" (кадр из фильма).

В этой картине Морли отмечает «предпочтение психологизма и эмоций действию», что станет отличительной чертой ранних русских экранных мелодрам, важной составляющей «русского стиля» в кино. Автор считает, что этот фильм «чрезвычайно показателен в том, что касается социопсихологических тревог, особенно гендерной тревоги, всколыхнувших русское общество начала XX века». И анализирует его с точки зрения гендерных ролей в контексте состояния межполовых отношений в предреволюционной России. Танцующая в лесу перед Стенькой Разиным и его лихими товарищами персидская княжна — первая «истинно кинематографическая героиня», открывающая череду женских персонажей, так или иначе противопоставленных консервативному мужскому миру.

Сцена в лесу. Княжна и Стенька.
Сцена в лесу. Княжна и Стенька.

Далее автор исследует образы танцующих крестьянки, мещанки, светской дамы, цыганки, профессиональной балерины. Женщин, принадлежащих к разным классам и сословиям, объединяет причастность к размыванию патриархального уклада, вольное или невольное участие в деформации системы вековых социально-половых отношений, в рамках которых мужчина смотрит на женщину как на существо заведомо слабое, пассивное и созданное для его удовольствия.

К чести русского кино стоит отметить, что оно рано обратилось к острым социальным проблемам. Так, фильм 1912 года с говорящим названием «Снохач» раскрывает темы инцеста, сексуального насилия и женского суицида — и при этом является настоящим произведением искусства (по средствам выразительности автор книги сравнивает этот фильм с картинами Андрея Тарковского).

Кадр из фильма "Снохач"
Кадр из фильма "Снохач"

Изыскания исследовательницы не ограничиваются собственно сферой киноискусства, она поставила перед собой задачу «охватить значимые особенности широкого художественного и культурного ландшафта России начала XX века, в частности, литературного, театрального и художественного наследия, благодаря которому сформировалось русское кино». Так, Морли в своем исследовании постоянно апеллирует к русской классической литературе, проводит параллели с произведениями Пушкина, Гоголя, Достоевского, Чехова, Блока и литераторов рангом пониже — например, Анастасии Вербицкой, автора бестселлера «Ключи счастья», посвященного теме сексуального раскрепощения женщины. Образы многих киногероев, с точки зрения Морли, созданы на основе архетипов, заложенных русскими писателями. Впрочем, не только русскими — например, образ танцующей женщины интерпретируется автором в контексте одержимости тогдашнего искусства «саломанией» (пьеса Оскара Уайльда «Саломея» имела колоссальную популярность). Эта одержимость объясняется автором в том числе мужскими «социопсихологическими страхами» перед сменой гендерных ролей.

Хотя автор демонстрирует неплохое знание не только русской литературы, но и российской жизни вообще, не обошлось и без курьезов — так, например, анализируя фильм «Ухарь-купец», Морли пребывает в уверенности, что Ухарь — это имя купца. Немного смущают и отдельные термины вроде словосочетания «империалистическая Россия», но, возможно, это лишь издержки перевода (как и упомянутая выше «саломания», по-русски звучащая комически-двусмысленно). К слову, переводчица в целом отлично справилась со своей задачей, и, наверное, не стоит обращать внимание на редкие и незначительные огрехи (вроде обратного перевода названия фильма «Юность Максима» как «Молодость Максима»).

К особенностям книги Рэйчел Морли следует отнести явно феминистический взгляд на предмет исследования и взятую ей на вооружение психо­аналитическую методологию. Морли задействует богатый арсенал фрейдистско-лакановских терминов и идей — например, пускается в рассуждения об отсутствии у персидской княжны пениса и о комплексе кастрации у спо­движников Степана Разина, об архаических мужских страхах перед «зубастой вагиной» и т. д. В основе построения фильма «Стенька Разин», по ее мнению, лежит «садистский вуайеризм» зрителей-мужчин как способ избежать «кастрационного беспокойства». В поведении Разина автор усматривает сексуальный подтекст и настаивает на комплексе неполноценности мужского персонажа. «Через вуайеристский и садистический контроль над княжной наш герой утверждает позицию хозяина как за собой, так и, опосредованно, за (мужским) зрителем» — вот один из примеров суждения о фильме, в котором женщина определяется как пассивный объект эстетико-эротического любования, источник удовольствия для зрителя мужского пола. Отсюда же вывод о «символической дефлорации» героини наблюдающим за ней мужчиной. С другой стороны, моделируя гипотетическую реакцию женской части зрительской аудитории, автор прибегает к идее Фрейда о «доэдиповой „фаллической фазе“ у девочек». Впрочем, не будем попрекать Рэйчел Морли столь истовой приверженностью к учению того, кого Владимир Набоков называл «венским шарлатаном». В конце концов, она подарила нам хорошо написанную и познавательную книгу о нашем прошлом.