Этот дом для больных, находиться в том посёлке, где у меня дача. За много лет, я был неоднократно у них в гостях. Они меня знали и не боялись. Нянечки тоже не запрещали мне общаться с ними... Я и фильм снял про них. Но, это позже поставлю.
“Икарус” плавно катился по трассе Москва – Владимир. Через три часа я вышел на остановке в большом русском селе, автобус с достоинством поплыл дальше…
Село являло собой классическую модель завоеваний Великого Октября: слева от дороги – чудом уцелевшая колокольня, на месте взорванной церкви – бетонное, несуразное уродище-клуб с наглухо заколоченными дверями. Справа от дороги – бывшая барская усадьба. В ней-то и расположился интернат для больных церебральным параличом, дебилов и олигофренов.
Возле ворот мне встретился огромный детина лет двадцати. Выяснив, кто я, он стал резво бегать и кричать голосом счастливого младенца: “Фотогляф плиехал, фотогляф!!!”
Стали сходиться, сбегаться обитатели имения.
Ажиотаж вскоре нашел объяснение. Оказалось, заведующая обещала еще полгода назад добыть фотографа, чтобы тот сделал карточки на паспорта девятнадцати воспитанникам, достигшим совершеннолетия. И хотя цель моего визита была другой, отказать в просьбе я просто не посмел. Работая над фотопортретами, я понял, почему так долго не приезжал в село ни один умелец из ближайшего городского фотоателье. Из девятнадцати портретов, снятых в мучительной борьбе за качество, только четыре можно было рискнуть приклеить в паспорт… Ущемленное самолюбие и всплывший невольно вопрос о моем профессионализме были перечеркнуты абсурдностью самой затеи с паспортами… Деталь: никто не требовал фотографировать лично себя. Все кричали: “Фотографируй яво”, – и тыкали грязными пальцами в рядом стоящего. Были и претензии: “С этой толстой дурой фотографироваться не буду!” – возмущалась девушка лет 25 с культями вместо рук…
Кстати, о девушках. Девственниц в интернате просто нет! На мой вопрос “А если беременность?” – всезнающая няня теплым голосом прошепелявила: “Отправляем на аборт, а самым любвеобильным перевязываем трубы”. Природа берет свое. Любовью занимаются на чердаке, в котельной, в свинарнике, на сеновале. Везде, кроме спальных комнат. Они – отдельно для мужской половины и для женской.
Дневальный, словно пограничный в дозоре, следит за вверенной ему территорией…
“Красный уголок”. На стене стенд, посвященный стандартным эпизодам из жизни дедушки Ленина. В углу пианино, к моему удивлению, не запыленное и не расстроенное. Правда, так и не удалось выяснить, кто из обитателей балуется музыкальными этюдами. Имелась в наличии и аудиоаппаратура. Диск-жокею Володе после некоторых усилий удалось поставить всеми любимую пластинку с песнями Высоцкого.
Как-то незаметно подошло время обеда. В столовой полсотни человек радостно рассыпались по своим местам и замерли с открытыми ртами, как птенцы в гнезде. Оказывается, ждали лекарства, которые врач каждому положила на язык. Ритмичное постукивание алюминиевых ложек о миски не оставило никаких сомнений в прекрасном аппетите чавкающих едоков.
Во второй корпус, где находятся тяжелобольные (“ползучие”), еду носят в специальных баках. Затем разливают по мискам и ставят прямо перед пациентами. На пол. Тех, кто вообще не способен есть сам, нянечка кормит из ложки. После еды няня помогает переползти в туалет и сажает на лавки с дырками, под которыми стоят тазы.
Нормальному человеку в этой “газовой камере” не продержаться и минуты. Поэтому нянечка, плотно прикрыв дверь туалета с другой стороны и предварительно привязав к лавке за ноги тех, кто добросовестно пытается справить естественные надобности, возвращается к ним минут через 30-40.
Этого времени как раз хватает для того, чтобы никто не смухлевал…
Есть в сием заведении и свои интеллектуалы. Из более чем ста интернатовцев шесть иногда берут книги в библиотеке.
Имеется и объект всеобщих насмешек – двадцатичетырехлетняя Таня. Маленькая голова и огромные уши – кличка Мартышка Чита. Есть “стукачи” и “шестерки”, есть трудяги и бездельники, есть добрые и злые… Все, как в нормальной жизни не за забором. Но почему-то не радует такой баланс. Почему-то больно от такого равенства.
Грустно, что за забор не проникает сострадание. Обидно, что почти стерильный мозг зазаборных обитателей не заражается вирусами любви и надежды. Слишком плотны повязки на лицах людей – носителей этих божественных вирусов.
Анатолий БЕЛЯСОВ.