15 января «сыну советского Моцарта» композитору Максиму Дунаевскому исполняется 80!
Все-таки великая штука – гены. Когда-то песни Исаака Осиповича Дунаевского обожала и пела вся страна. Сегодня песни его младшего сына знают и любят, не побоюсь этого слова, - от мала до велика. Не вижу смысла перечислять его хиты – на песнях из фильмов и мультфильмов, к которым написал музыку Дунаевский-младший, выросло несколько поколений.
А вот о его закулисной жизни известно не так много. В основном – только о его многочисленных женах, так называемом «Клубе жен Максима Дунаевского», основанном женой №4 актрисой Натальей Андрейченко.
Поэтому когда несколько лет назад у меня появилась возможность пообщаться с маэстро, мы поговорили обо всем – о его великом отце, о его сводном брате - Евгении Дунаевском, маме, детстве, разных семейных тайнах, скандальных слухах и о многом другом.
О ТРАВЛЕ ОТЦА, ЕГО «СТРАННОЙ» СМЕРТИ В 55 ЛЕТ И СЛУХАХ О САМОУБИЙСТВЕ
- Вообще травля отца, - начал Максим Исаакович, - началась не с печально известного Постановления ЦК ВКП(б) от 10 февраля 1948 года «Об опере «Великая дружба» Вано Мурадели», а несколько позже. Конечно, папа был в группе композиторов, кого тогда предали анафеме. Но он пострадал не настолько как, скажем, Дмитрий Дмитриевич Шостакович или Сергей Сергеевич Прокофьев – наши классики серьезной музыки. Да, тогда в СССР фактически запретили джаз и вообще всякое, по их терминологии, «подражание Западу», и эта «система разгибания саксофонов», как я это называю, - на него очень негативно подействовала.
Но, тем не менее, он продолжал работать: ему заказывали фильмы, оперетты. В отличие от Шостаковича, которого практически лишили такой возможности. Мелодии Прокофьева были признаны «плохими, не соответствующими советской действительности», и он вынужден был писать мелодии советские, «светлые», что, кстати, у него получалось тоже гениально. Это такой вот небольшой экскурс в историю…
На самом деле совсем уж откровенная травля отца началась в начале 1950-х годов и была инициирована профессурой Горьковской консерватории (почему-то!), которую, как я думаю, кто-то специально настропалил. Их «открытое письмо», суть которого в том, что композитор Исаак Дунаевский – «явление антисоветское», было опубликовано в газете «Правда», наделало много шума, потом естественно попало в ЦК, появились соответствующие статьи во многих газетах.
- Разве Исаак Осипович не был «любимым композитором Сталина», а, следовательно, «неприкасаемым»?
- Насколько мне известно, нет. Друг нашей семьи – Аркадий Исаакович Райкин мне рассказывал, что Сталин не был доволен отцом. Ведь папа не был коммунистом, не писал откровенно пропагандистских песен – про вождя, про партию. Он даже в войну писал в основном лирические песни, что вызывало большое недовольство. То есть он не был «придворным композитором».
Правда, до поры до времени Сталин не разрешал таких людей, как он, трогать. А после той публикации в «Правде» «оргвыводы» последовали немедленно. Ему не дали очередного звания - «народного СССР», которого он заслуживал к своему 50-летию.
Это был однозначно плевок государства в лицо самому популярному композитору страны. За последние семь лет своей жизни он больше не получал никаких премий, наград. То есть его, так сказать, «отстранили». «Ухватились» за его старшего сына Евгения - моего старшего брата. И это, безусловно, сказалось на здоровье отца – он очень сильно переживал.
- Это вы про трагический случай в ноябре 1951 года, когда во время вечеринки на даче Дунаевского погибла девушка – на автомобиле врезалась в дерево?
- Именно. Тем более, что сам Женя был достаточно косвенным участником той дачной истории. Но там были так называемые «дети-мажоры» - золотая молодежь того времени. Скандал раздули, пустили слух, что на даче знаменитого композитора творится черте что, а самого Женю Дунаевского якобы «посадили за изнасилование» и даже чуть ли не «расстреляли»…
Конечно, папу цепляли за все тогда, за что можно было зацепиться. В результате он умер довольно молодым, в 55 лет, от в общем-то банального приступа ишемической болезни – сердечной недостаточности, при которой его сегодня спокойно бы спасли. У него прихватило сердце, а дома, как назло, не было никого. Он просто не смог дотянуться до лекарства!
Но и после смерти его не оставили в покое – в народных массах потом долго жила сплетня, мол, Исаак Дунаевский «не выдержал позора за сына» и «покончил жизнь самоубийством». Впрочем, такие сплетни бродили в основном по низам. Тем, кто близко знал отца, даже в голову не могло прийти, что он мог уйти из жизни по собственной воле.
«КАРЬЕРА СТАРШЕГО БРАТА БЫЛА РАЗРУШЕНА»
- А кому нужно было распускать эти сплетни?
- Думаю, причина – обычная зависть! Зависть к баловню судьбы – к, как его называли, «советскому Моцарту». Дух-то его живет, произведения исполняются… Ну что вы! Человеческая зависть – это «нормальное» явление во все времена. Причем, чем человек талантливее, тем больше это вызывает озлобления, неприятия. И всегда так было и будет. К сожалению!
- Кстати, ваш сводный брат Евгений тоже сильно пострадал из-за той дачной истории. Блестящий выпускник Суриковского училища, как говорили, очень талантливый художник-станковист. И вдруг вся карьера пошла под откос...
- Карьера – да, была сильно подпорчена. И плюс сказалось, конечно, то, что Женя был совсем не боец по жизни. Он не захотел бороться! Денег на безбедное существование ему хватало. Ведь папа очень много оставил после себя, и большую часть как старшему и законному сыну – ему. Поэтому Женя прожил всю свою жизнь, особо не тревожась о заработках. И это тоже, я считаю, в какой-то степени помешало ему реализоваться в творчестве.
- Разве Исаак Дунаевский был богат?
- Отец был чрезвычайно состоятельным. Даже по нынешним меркам. Он входил в число десяти-двадцати творческих людей, которым «разрешалось» быть богатыми. Среди них были, например, Сергей Михалков, из писателей – Валентин Катаев, Михаил Шолохов, из режиссеров – Григорий Александров…
Другое дело, что они не могли это использовать, как это можно использовать сегодня, к примеру, купив себе шикарный особняк в Лондоне. Но внутри страны они были очень состоятельными.
- Это правда, что вам после его смерти пришлось добиваться официального признания «сыном Дунаевского»?
- Да. Несмотря на то, что последние 15 лет папа и мама жили вместе (и об этом знали все!), официально он с прежней женой разведен не был, а по законам тех лет женатым не разрешали регистрировать внебрачных детей.
Поэтому в моем свидетельстве о рождении долгое время в графе «отец» стоял прочерк. Я носил фамилию мамы, балерины Зои Пашковой. И для того, чтобы меня признали сыном Дунаевского, даже потребовалось специальное постановление Совета Министров СССР.
ПОЧЕМУ РЕШИЛ ЗАНИМАТЬСЯ МУЗЫКОЙ
- Кем бы я мог стать, если бы не был сыном Исаака Дунаевского? Из всех возможных вариантов, которые появлялись в моем детстве, пожалуй… Например, шофером! В моем детстве был период, когда я был дико влюблен в машины и мне нравилось «крутить баранку».
Еще мог стать спортсменом. Меня тянуло всегда в спорт и тянет до сих пор, несмотря на солидный уже возраст… Я играю много лет в теннис, всегда любил играть в футбол. А в детстве я и в волейбол играл, и в баскетбол, и в хоккей, и легкой атлетикой занимался. И даже получал высокие разряды!
- То есть вы могли не стать композитором?
- Спокойно! Лет в пять-шесть я занимался музыкой, а потом не захотел. Стало скучно, мне было лень разучивать чужие произведения. И отец не стал меня насиловать - он считал, что силком в профессию не втолкнешь. Он сказал: «Эх, ничего не получится. Пусть уж лучше играет в футбол как все!»
По большому счету, я стал заниматься музыкой только на одиннадцатом году жизни, когда отца уже не стало. Вот тут мне вдруг страшно этого захотелось. Самому! Причем самая первая сочиненная мною мелодия была посвящена маме! У меня до сих пор хранится картоночка, красиво оформленная, с обложкой, которую я сам сделал, можно сказать, своими руками. Написано: «Две маленькие пьесы для фортепиано». Помню, одна называлась «Маленький вальс». Приписано: «Опус №1. Посвящается моей дорогой мамочке». Мне тогда было лет девять.
- Каким вы запомнили отца?
- Темпераментным, остроумным, веселым, с чрезвычайно положительной энергетикой и очень работоспособным, по-настоящему влюбленным в жизнь. Еще папа фантастически умел любить. Его отношения с мамой поражали меня пылкостью и свежестью чувств. Родители постоянно держались за руки, целовались – наблюдать это было удивительно. Это одно из ярчайших моих детских воспоминаний.
- Как считаете, что вам передалось от него?
- Наверное, передаются какие-то общие черты характера – и плохие, и хорошие. Из хороших я бы выделил то, что я тоже достаточно оптимистично отношусь к жизни, всегда положительно заряжен на все, что делаю, потому что без позитивного заряда, скорее всего, ничего хорошего не создашь.
Из плохих - то, что я всю жизнь прошел таким… Чересчур уж любвеобильным! (Смеется.)
«ЛЮБОВНЫЕ ПОХОЖДЕНИЯ - НЕ МОЯ СТИХИЯ»
- Вот вы спросили, что я унаследовал от отца. Одно общее я знаю точно: он начинал как серьезный композитор, писал симфонии, балеты, но потом ушел в кино и музыкальный театр. И у меня та же история. Я окончил теоретико-композиторский факультет Московской консерватории. В молодости я тоже писал серьезную музыку - кантаты, сонаты, циклы романсов, хоры…
Но меня всегда тянуло в музыку драматургическую – в кино, театр. Я рано начал работать – в 18 лет. И сразу музыкальным руководителем в эстрадной студии при МГУ «Наш дом» Марка Розовского, Ильи Рутберга и Альберта Аксельрода, откуда вышло много известных ныне актеров и режиссеров. Хотя все мы были очень молодыми – Розовскому было 24 года, мне – 18, но для меня это была, конечно, грандиозная школа жизни, как бы сказал Горький – «мои университеты». Основа основ. Там я начал писать песни и мюзиклы. Да так активно, что до сих пор не могу остановиться.
- А когда вы поняли, что вот она – настоящая слава?
- Известным меня сделал фильм «Д’Артаньян и три мушкетера». Тогда посыпались заказы, предложения, появилось телевидение. Сразу открылись все двери!
Хотя… до сих пор храню в своем архиве заметочки из газет «Правда», «Советская культура», где довольно известные критики писали, что «эти глупые эстрадные и пошловатые песенки Максима Дунаевского никто никогда не запоет». К счастью, к подобной критике я отношусь спокойно, с юмором. Больше реагирую на мнение моих друзей, близких.
- Со знаменитой советской цензурой сталкивались?
- Ну, было немножко, но это так смешно выглядело. Когда, например, в безобидной детской песенке «Я – Водяной, я - Водяной» вдруг «находились» политические подтексты. Чуть ли не сам председатель Гостелерадио СССР Сергей Лапин сказал, мол, «куда это они собрались лететь? Не в Израиль ли случайно?» (Смеется.)
- О веселых съемках «Трех мушкетеров» уже более 40 лет ходят легенды. Как вы при вашей любвеобильности не «влипли» вместе с Боярским и компанией в какую-нибудь из этих легенд?
- Во-первых, я с ними немножко потусовался, конечно. А потом… Актеры – это немного другая категория людей. Они практически все, особенно в молодости, позволяют себе такие буйные выплески, потому что это суть их профессии. Их физика, их тело в этом нуждаются. Все-таки моя профессия более собранная, тихая. Да и воспитание у меня немножко другое. Поэтому я не стал участником всех этих оргий, которые тоже во многом приписываются им. Но то, что девушки «чепчики бросали» при виде мушкетеров во Львове и в Одессе – это факт!
- А ваши поклонницы как на вас реагировали?
- У меня таких уж «сумасшедших» (в хорошем смысле) поклонниц не было никогда. Я хоть и публичный человек, но строю свои отношения с прекрасным полом совсем по-другому. И журналисты – вот возьмите нашу «бульварную прессу» - не пишут ни о каких «моих похождениях». Значит, видимо, этого нету?! А было бы за что, они быстренько ухватились бы.
«ДОМА ВСЕ ПАХНЕТ ТВОРЧЕСТВОМ»
- У каждого композитора свой секрет создания музыки. Как пишите вы?
- Для меня главное - мелодия. Бывает, я пытаюсь ее «ухватить за хвост». Иногда я ее просто позову: «Давай-давай, приходи. Вот сейчас очень нужно!» И она приходит. Иногда - не получается. Тогда я не делаю никаких усилий, потому что знаю: если не пришла, значит, «не хочет».
Мелодия для меня – это некая Королева, за которой нужно поухаживать немножечко, и она либо сама захочет прийти, либо нет. А вымучивать, выпрашивать? Нет, нельзя.
Мой соавтор, поэт Леонид Дербенев смешно рассказывал о своем «ритуале» - о том, что каждое утро он подходил к пустому листочку бумаги, лежащему на столе. «Вначале, - говорил он, - меня подташнивает, я отхожу прочь. Со второго захода меня еще сильнее тошнит. Я ухожу в туалет, где меня тошнит уже по-настоящему. И только после этого я сажусь за стол и начинаю что-то писать». У него пустой лист бумаги вызывал тошноту! И я должен вам сказать, что в этом есть какая-то сермяга, потому что по себе знаю: если сегодня хоть что-нибудь не набросаю, завтра будет совсем тяжело. С нуля труднее всего начинать!
- Как подсказывает ваш опыт: влюбленность помогает творчеству?
- Наверное, все влияет. А может ничего не влиять – сядешь где-то в уголке посреди шума и… Эврика! Илья Резник может сесть в угол, взять салфетку и написать на ней стихи.
На самом деле способность к творчеству, к любому - это вещь, про которую мы не можем ничего складного придумать в плане научных обоснований. Лично у меня никаких «вспомогательных» ритуалов нет. Просто я люблю какие-то определенные места для этого. Допустим, в загородном доме у меня свой кабинет, который я сам своими руками сделал. Вот я в него люблю войти, посмотреть на семейные фотографии, настроиться. Там как-то пахнет все так творчеством - для меня…
- Вы когда-нибудь писали музыку на спор?
- На спор не писал, но был такой случай. Однажды тот же Леня Дербенев говорит: «Знаешь, Славка Добрынин мне сказал, мол, Максим Дунаевский – в общем, хороший композитор, но хита-то написать не может». А у меня к тому времени действительно не было ничего такого. Помню, что меня это чуть-чуть задело, и может, это тоже послужило импульсом в дальнейшем.
Кстати, я как-то Добрынину рассказал эту историю. Он очень смеялся: «Я Дербеневу такого не говорил. По-моему, он тебя специально решил спровоцировать».
- Среди 200 написанных вами песен есть особо любимые?
- Я бы назвал некоторые, за которые никогда не стыдно. Среди них песни к одной из любимых моих картин «Мэри Поппинс» - «Ветер перемен», «Непогода»… Мне очень дороги «Ах, этот вечер!», «Все пройдет». Многие из них написаны совместно с потрясающими поэтами Наумом Олевым, Леонидом Дербеневым, Юрием Ряшенцевым. Это в общем песни не только лирические, это и философские – в них есть новизна, смысл, содержание. Их не так много, но за них не стыдно.
- А есть произведения недооцененные, которые только потомки смогут понять?
- (С иронией.) Это только после смерти выяснится. Откопают чего-нибудь, глядишь и оценят. У меня есть рок-опера «Соломея, царевна иудейская», которая шла в очень короткий, неудачный период нашей истории культуры – в начале 1990-х, и давно нигде не идет. Думаю, ее могут переоценить - это одно из лучших моих сочинений. Родилась не в то время!
ДАВНО ПЕРЕШЕЛ НА МЮЗИКЛЫ
- Сейчас вы редко пишете для эстрады. Не вписываетесь в шоу-бизнес 21 века?
- А зачем? Когда-то я, например, очень стыдился своей песни «Городские цветы», считая ее слишком кабацкой. Но по сравнению с тем, что появилось на эстраде потом, она оказалось просто… классикой Моцарта. (Смеется.) Не хочу уподобиться старому брюзжащему человеку, не врубающемуся в тему, но для того, чтобы написать хит того формата, который сейчас востребован, ни таланта, ни мастерства не нужно.
Вся сегодняшняя попса, например, - это же изобретенная музыка, не сочиненная. Человек садится к компьютеру и начинает «конструировать» даже не из «кирпичиков», а из уже готовых блоков. И это конструкция! Поэтому в музыке сейчас «живых» произведений почти нет. А «популярными» их делают бесконечные радио и теле эфиры и ротация.
Я давно перешел на мюзиклы. Вообще, мюзикл, музыкальный театр, с живым оркестром, серьезными декорациями, дорогими костюмами – это та область, которой я хочу посвятить себя максимально. Сейчас мне это интересно больше всего.
- Если честно, хотя бы изредка не тянет «изменить» любимому жанру, и написать рапсодию или симфонию?
- А я, кстати, до сих пор иногда этим балуюсь! Несколько лет назад я написал большую кантату «Радуйся солнцу» на старорусские и церковные духовные тексты: для симфонического оркестра, хора и трех солистов - баса, сопрано и рок-певца. Кантата была исполнена во Псковском кремле на 1200-летии Пскова при 6 тысячном скоплении народа, имела большой успех. Так что бывают такие у меня «озарения».
КЛУБ «ЖЕН МАКСИМА ДУНАЕВСКОГО»
- Максим Исаакович, многим известным музыкантам прошлого приписывают фразу: «Для того, чтобы соблазнить женщину, мне просто нужно ее довести до рояля». Вам всегда было этого достаточно?
- Вообще все-таки не всем достаточно довести женщину до какого-то «станка». Тут надо и подальше довести. (Смеется.) Иногда нечто подобное со мной бывало. Не могу похвастаться какой-нибудь захватывающей историей знакомства с кем-нибудь из моих жен. Все было по-разному. И они все разные.
- Неужели ничего общего нет - ни внешне, ни внутренне?
- Мало! Правда, у всех есть что-то общее с моей мамой. Ведь связь между матерью и сыном - сильнейшая в мире и из мужчины этот «эдипов» комплекс никогда не выходит до конца. Словом, любимая женщина чуть-чуть должна быть мамой, чуть-чуть любовницей, чуть-чуть – хозяйкой… Всем по чуть-чуть! Но в одном лице.
- Вы сохранили хорошие отношения со всеми своими «бывшими». Как вам удалось то, что не удается из публичных людей почти никому?
- Трудно ответить однозначно. Думаю, что это, скорее, данность природная – так тянет, так душа зовет. Так даже из эгоистических соображений – лучше и комфортней в жизни. Я никогда не говорил плохо ни об одной из своих бывших женщин.
Никогда не делил ни с кем имущества. Уходил - и начинал жизнь с нуля. Наверное, в этом одна из причин, что они не только со мной ровные отношения поддерживают, но и между собой дружат, общаются! С легкой руки Наташи Андрейченко появилось даже шутливое выражение: «Пора создать «клуб жен Максима Дунаевского».
«Я – ВЕЗУЧИЙ!»
- Вы едва ли не единственный из наших композиторов, чья музыка звучит в нескольких голливудских фильмах. Как оцените свой американский период?
- Я прожил в Лос-Анджелесе 9 лет и много там чего повидал. Работал на русском телевидении, писал музыку к фильмам и шоу в Атлантик-сити. Говорить, что в США я имел шумный успех, не буду, как это делают многие, кто возвращается. Работал на хорошем профессиональном уровне.
- Можете назвать самый тяжелый момент в вашей американской «одиссее»?
- Мы там пытались создать шоу-театр с рестораном - в Штатах такие представления называется диннер-шоу. Один из моих друзей купил громадное по размерам заведение, с хорошей сценой. Мы его хорошо оформили, сделали звук, свет… Пытались наладить этот бизнес, но, конечно, с нашим российским пониманием бизнеса мы не смогли одолеть трудностей, а трудности были просто ужасающие. Ведь в тот момент на это было брошено все – и здоровье, и деньги, и время. Поэтому порою приходилось мелочь считать по карманам… Буквально!
- Почему не захотели там остаться?
- Душа и работа позвали сюда - в Россию.
- Раньше на вопрос о досуге вы отвечали: «Водка, плавание, теннис. И ничего больше!» А сейчас что ответите?
- Да то же самое. Это же вещи веч-ны-е! Ну, естественно, семья все-таки к этому прибавляется. Теннис для меня – это не только игра и физическое удовольствие, но это и общение, и времяпровождение, и уход от всякой рутины и ерунды – в этот момент у тебя голова абсолютно свободна. Водка – это не просто выпивка, а это тоже любимые друзья, с которыми ты общаешься, делишься, они наполняют тебя. Плаванье для меня – это прежде всего море. Без него я вообще не понимаю, что такое отдых. Море мне никогда не надоедает.
- И последний вопрос. Петр Ильич Чайковский, выводя формулу успеха, сказал, что успех – это 10 процентов гения, 90 - потения. Вы согласны?
- Абсолютно не согласен. Я бы сказал так: 50 процентов гения, процентов 10-20 потения, остальное – удача. И все компоненты этой триады - важнейшие вещи. Выпади хотя бы один – результата не будет.
- Максим Дунаевский удачливый человек?
- Думаю, что да! В моей жизни есть моменты несомненного везения… Кстати, недавно мой друг, один из богатейших людей страны (не буду называть его фамилию) сказал мне: «Знаешь, Максим, мне в жизни никогда не везло!» После этого мне хотелось упасть со стула… (Хохочет.)
То есть он не считает свои миллиарды – результатом фарта, считает, что все заработал кровью и потом. А я, у которого нет в наличии и крошечной доли того, называю себя везучим. Согласитесь, парадокс! Но главное, что я себя таковым всецело ощущаю.