Весной 1919 года половодье рек на донских просторах сопровождалось ещё одним явлением, причём отнюдь не природного свойства - масштабным вступлением войск Красной армии в пределы Области войска Донского.
Красное половодье для казаков оказалось куда опаснее, чем обычный разлив рек. Что река, заполнит водой все прибрежные заросли, зальёт улочки станиц и хуторов, нанесет бурелома на луга, промоет заилившиеся старицы и по многолетнему заведенному порядку снова войдёт в своё привычное русло. Подсчитают казаки потери и убытки, погорюют над свалившимися на их головы бедами и до следующего раза успокоятся. Но что поделать? Так было и до них и последующим поколениям возможно выпадет такая же участь.
Красное же половодье не только перекрасило карты в боевых штабах, но оно ещё и проникло неуходимым страхом в души казаков, особенно тех, которые не отправились в отступление ранней весной 1919 года на юг донской области и остались в своих домах. Приходилось ждать неведомо чего и одно только подмечали, как начинала вести себя новая власть. Она ничего и никого ждать не стала, а развернулась жёстко и круто, чтобы ни у кого не возникало сомнений в её решительности.
В штаб Донского Гундоровского Георгиевского полка была доставлена разведывательная сводка. На этот раз в ней говорилось не о расположении войск и возможных намерениях противника. Речь шла совсем о другом:
«По полученным документам установлено, что командирам частей и комиссарам приказано при занятии населённых пунктов предписывать проживающим в них в течении 24 часов сдавать всё имеющееся на руках оружие и боевые припасы, расстреливая тех, у кого таковые будут найдены по истечению указанного срока.
При занятии станиц предписано везде устанавливать советскую власть. Причём никакая выборность при организации власти в казачьих районах не допускается. Власть же назначается военными властями, взявшими местность. Главная задача хуторских и станичных исполкомов – обезвредить казачество путём беспощадного истребления верхов его.
Безусловному истреблению подлежат окружные и станичные атаманы. Хуторских же атаманов расстреливают, если будет установлено, что они активно поддерживали политику Краснова.
Деньги, выпущенные Красновым, не принимаются. Устанавливается норма потребления хлеба. Реквизируется весь излишек. Торговля упраздняется. Земля обрабатывается на прежних основаниях, но предлагается поддерживать организацию коллективных форм ведения хозяйства.
Предписывается обеспечить целесообразное взыскание контрибуции с богатых элементов и подготовить вселение крестьянского и рабочего элемента в станицы. Учреждённым военно-революционным трибуналам дано распоряжение руководствоваться в своей работе интересами социалистической республики, истребив всё, что стоит на пути развития пролетарской революции и укрепления советской власти».
Сводку читали по нескольку раз. Вроде всё было понятно. Тут же вспомнили, что по таким распоряжениям никому из казачьей верхушки станицы Гундоровской и её хуторов уцелеть не удастся. Все они участвовали в восстании весной 1918 года, все поддержали политику атамана Краснова и почти у всех родные были на фронте.
Сам фронт придвинулся к станице Гундоровской вплотную в конце зимы 1919 года. Красным войскам не удалось форсировать Северский Донец с ходу, а о том, чтобы это сделать напротив станицы Гундоровской и речи быть не могло. Высокие холмы, протянувшиеся вдоль правого берега реки, давали возможность организовать беспрерывное наблюдения за противником и при совсем небольших усилиях, пользуясь господствующим положением на местности, организовать грамотную оборону. Что и было сделано.
Испокон века значительная часть хуторов станицы Гундоровской были расположены на левом берегу Северского Донца. Хутора Грачики, Кочетовка, Караичев Михайловский, Платин, Старая Станица и Уляшкин в конце зимы 1919 года оказались занятыми красными войсками. Казаки горько шутили: юрт станичный один, а власть на одном берегу одна, а на противоположном другая. Но вот что было одинаковое, так это режим прифронтовой полосы. У красных он был установлен особо строгим приказом, подписанным командиром боевого участка и военно- политическим комиссаром.
В хуторе Михайловском на доске у бывшего хуторского правления был прикреплён приказ, отпечатанный большим шрифтом на грубой афишной бумаге.
«1. Всем совершеннолетним лицам мужского пола пройти регистрацию в указанном местным советом месте.
2. Воспретить выезд кому бы то ни было в места, ближайшие к фронту совершенно, а в тыл – без особого разрешения ближайшего военного начальника.
3. Мирному населению, не служащему в рядах Красной армии, всё имеющееся оружие, а также сёдла в течение 24 часов с момента опубликования настоящего приказа сдать под расписку местным советам.
Не сдавшие оружие будут расстреляны.
4. Всё население отвечает за порчу телефонных и телеграфных проводов. Захваченные на месте преступления будут расстреляны.
5. Всех укрывающих у себя агентов и шпионов, прибывающих со стороны неприятеля, арестовывать и расстреливать, а принадлежащее им имущество конфисковывать.
6. Добывание и продажу спирта воспретить. Делающих или продающих крепкие напитки расстреливать как врагов народа, разлагающих армию».
Хуторские деды, немного осмелевшие только через день после вступления красных войск, по привычке потянулись к бывшему правлению, чтобы узнать новости и увидев большой лист бумаги с печатным текстом, сразу поняли, что именно в нём эти главные новости и содержатся. Старый казак Закотнов Григорий Ульянович, бывший когда то хуторским писарем и не утративший остроты зрения, по просьбе собравшихся прочитал приказ несколько раз для лучшего понимания. Друг и сосед Закотнова дед Фома Малов уточнил:
- Ты всё правильно огласил?
Бывший писарь обиженно отозвался:
- Слово в слово. Только вот не пересчитал сколько раз слово расстрел повторяется.
Потом, ещё раз, пробежав глазами грозный приказ, подтвердил:
- Целых четыре раза упоминается расстреляние, причём и за то, что гонят и продают спиртные напитки, то бишь дымку, по нашему, самогон.
- Григорий Ульяныч! Так это же половину хутора Михайловского и всех других окрестных расстрелять полагается. Водки то казённой уже шесть лет никто не видел.
Дед Фома мечтательно прикрыл глаза и видно вспомнил какой она была та самая николаевская, казённая, любовно называвшаяся гордой, водка. Увы! Всё это было в прошлом, а тут и простой самогонки лишить могут. Что для интереса к жизни останется?
Загомонили старики:
- Что там питейные дела, нам нет радости по какому то поводу пить, разве что на поминах, но неужто к одним упокоившимся других добавят? Как то не по христиански это?
- Об чём ты вспомнил? В каменском юрте заложников взяли за поваленные столбы, а их то ли ветер повалил, то ли сами от ветхости упали. Сколько лет уже ничего не ремонтируют, только разрушают.
Услышав последние, крайне неприятные по его мнению, слова, из правления к старикам вышел штабной красноармеец. Видный из себя, но совсем не с казачьим обличьем, белолицый и беловолосый. На голове очень уместный по ветренной весенней погоде суконный шлем.
- Прочитали и по домам. Сдавайте у кого что есть. Оружие, амуницию и прочее. Двадцать четыре часа уже прошло и сейчас с обходом пойдём по вашему селу.
Возражать красноармейцу, что это не село, а казачий хутор, никто из собравшихся не стал и дедков как ветром сдуло от правления. Разбежались, ковыляя по давно ставшим родными улицам и проулкам. Про сёдла зря было указано в приказе. Их ещё в предыдущем, 1918 году, полностью изъяли из всех дворов. Потому и ни одного седла со всего хутора к совету и не принесли. Да и оружие покидали на расстеленный брезент перед бывшим хуторским правлением только для отвода глаз. Знали, что обыски производить не будут и что с противоположного берега Донца бинокли направлены на улицы хутора Михайловского. Сыновья высматривали, как там оставленные ими родители и меньшие члены семьи ходят по базам и чем занимаются, да и не шалят ли с ними красноармейцы. Но всё было спокойно, как будто и не было войны.
Дружная весна вызеленила берега Северского Донца и скрыла все хуторские строения. Маскироваться никому не нужно уже было, а только прятаться в прибрежных лесах. Если наблюдатели с белоказачьей стороны видели дым, исходивший от полевых кухонь, расположенных в зарослях, то туда летели снаряды и обед отменялся. Зато потом красные командиры дали приказ попрятать полевые кухни за казачьи курени, а по своим жилищам казаки артиллеристы гундоровской тяжёлой батареи стрелять не стали. Да и особо нечем было. На пять снарядов, выпущенных батареями красных войск приходилось отвечать только одним. Снаряды берегли на случай, если пришлось бы пресекать форсирование реки и такое случилось на пасхальной неделе 1919 года.
Красное командование решило прощупать оборону пеших казачьих сотен возле хутора Швечикова и отправило отборный отряд форсировать реку. Скорее всего надеялись, что пасхальные торжества порушат оборону станичников и те потеряют бдительность. Так поначалу и получилось. Отряд красноармейцев беспрепятственно переправился у резкого поворота Донца именно там, где с вечера слышны были звуки пьяной гульбы и наяривала гармошка. Жестоко поплатились казаки дальней заставы за свою беспечность. Никого из них не пощадили нападавшие, но и им самим удача не способствовала. Вверх и вниз по течению реки два красных батальона начали расширять плацдарм и уже дошли до крайних куреней хутора Швечиков, как тут из-за бугра выскочили резервные казачьи сотни и, развернувшись в лаву, понеслись вниз на не закрепившихся на бережку красноармейцев. Тем только и осталось, что пятиться к реке. Пришлось не солоно хлебавши вернуться им с большими потерями на левый берег. Больше подобных попыток не предпринималось.
Приближалась страдная пора и нужно было сеять на своих полевых наделах и обрабатывать огороды. Казакам сама жизнь напоминала, что сначала они земледельцы, а потом уже воины.
Командиры белоказачьего гундоровского оборонительного района считали по другому и всех способных держать в руках лопаты и другой шанцевый инструмент отправили на рытьё окопов на правом, высоком берегу Донца. Казаки, игнорируя правила фортификации, старались плодородные участки земли не уродовать, а всё больше копать по полевым дорогам и закрайкам, выделенных хуторянам наделов. При этом разговоры в окопах шли об одном и том же:
- Не земледелием занимаемся, а землеройством каким то. И так ясно, что здесь краснюки не полезут. Либо по равнинной части сверху по течению реки от Большого Суходола и выше. Либо ближе к станице Каменской.
Разговоры в окопах пресекались угрозами телесных наказаний за смуту в боевых порядках. В тот год такие наказания распространились как никогда.
Били дезертиров за уклонение от военной службы, отпускали по десятку горячих отказникам от гужевой повинности, то есть тем, кто отказывался давать свои подводы и лошадей на перевозку военного имущества для фронта. Раскладывали на широких лавках у хуторских правлений распространителей ложных слухов и под шумок тащили туда же местных воришек и нечистых на руку мелких жуликов, наводнивших прифронтовую полосу.
Имущество наживалось годами, а расставаться с ним приходилось в минуту и в этом красные от белых не сильно то и отличались. В этом казакам не раз пришлось убедиться.
В тот год, боясь всевозможных реквизиций и продразвёрсток, гундоровцы и на правом, и на левом берегу Донца посеяли, как они говорили, только для себя. Посчитали, что не к чему обильно проливать пот и новыми мозолями обзаводиться, раз такие неправильные порядки установились.
Мало-помалу река стала настоящей нейтральной полосой и опытные фронтовики видели в этом даже определенные преимущества. Никто по такой полосе не поползет и секреты не выставит. Колючую проволоку тоже по середине водной глади не растянуть. Ночами любой всплеск на версту слышен. К тому же налетевшие тучи водоплавающей дикой птицы это такие бдительные сторожа, которые от любого шороха вверх поднимались. Охотничьи сердца не выдерживали и начиналась пальба с двух берегов. Казаки стреляли из старых берданок, а красные, без особой пользы, из своих винтовок. Подранков из воды доставать было опасно, но и то умудрялись. Где охотничьих собак пускали, а где и сами на долблёнках добычу забирали. С обеих сторон по занимавшимся этим делом не стреляли. Понимали, что в ротный или в сотенный котёл шли такие трофеи. А в тот год никого особо сытно не кормили.
В байдачный куток хутора Швечикова перегнали лодки всех видов с окрестных селений и таким образом получилась целая флотилия. Чтобы её сохранить, лодки по распоряжению казачьего командования перетащили в глубь леса и стали их ремонтировать. Понимая, что за работы идут на противоположном берегу, красные стали постреливать из винтовок для острастки и даже выпустили несколько снарядов, но особого ущерба не нанесли. Через месяц все плавсредства были отремонтированы и подготовлены к форсированию реки, а караульные казаки строго следили за тем, чтобы ни одна лодчонка не пересекала Северский Донец. Особое расстройство это доставило заядлым рыбакам. Впервые они были вынуждены обойтись без весеннего вылова рыбы. Но жизнь то была дороже!
Разруха царила во всех отраслях жизни на Дону, но оказалось, что водное хозяйство продолжало работать, как и в мирное время. Шлюзы на Северском Донце весной 1919 года после завершения половодья, были привычным порядком закрыты. Сделано это было для того, чтобы не допустить переправ через реку по многочисленным бродам при сильно мелеющей летом реке. Но конечно, никто и не думал возобновлять речное судоходство. Его даже представить было нельзя. Левый берег был занят красными войсками, а правый контролировался белоказачьими. Таких смелых и бесшабашных капитанов в Донском пароходстве не оказалось, да и сами речные суда из затонов под Ростовом вверх по течению не поднимались. Впервые более чем за сто лет был приведён в нерабочее состояние паром, работавший до войны напротив хутора Михайловского и даже железные канаты перетащили и смотали в бухты на правой стороне. Шутники красноармейцы, хоронясь в прибрежных кустах кричали:
- Давай паром!
Такие же зубоскалы из казаков им отвечали:
- Плывите сюда сами! Вас никто на Донец к нам не звал! Скоро вниз по течению все кверху пузом поплывёте до самого Ростова.
Когда шутки заканчивались в ход шла прицельная стрельба. Одному из острых на язык красноармейцев не повезло и его шутка оказалась последней в жизни. После этого взаимные оскорбления и крики прекратились, да и за бесцельное использование патронов штрафовали и на той, и на другой стороне.
В один из первых дней июня казаки, находившиеся на наблюдательном пункте, устроенном на самом высоком месте над Северским Донцом вдруг перестали замечать признаки нахождения красных войск на левом берегу реки. Переплывший её на своём чудом сохранившемся каюке, дед Фома Малов радостно объявил встретившим его на косе казакам:
- Все красные войска ушли, до единого и всех раненых из лазарета забрали. Но целые сутки никто в хутор Михайловский не переправлялся. Боялись. А вдруг всё ещё изменится?
Член Союза писателей России Сергей Сполох.
Примечание: Все иллюстрации, использованные в настоящей статье, взяты из архива автора и общедоступных источников.
.