ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Я не буду рассказывать предысторию, напишу лишь, что, в свое время, совершила огромную духовную ошибку, перейдя из Православия в старообрядчество. От городской жизни я отвыкла и искала тихую обитель для спасения души. В старообрядческий монастырь меня приняли с ходу – лишь только я переступила порог со своими котомками.
Первое, что меня удивило – это почтенный возраст всех насельниц. Могло показаться, что я попала в дом престарелых. Самой молодой из них было уже за пятьдесят, старшей – под девяносто. Мне было тридцать с хвостиком, и я была на особом положении, так, что многое сходило с рук – имею ввиду, «своеволие».
Надо сказать, что и все бабушки были достаточно своевольными – за плечами уже почти что прожитая жизнь, у многих – семейные неурядицы, ввиду которых они, на склоне лет, вынуждены были найти пристанище за монастырскими стенами. Все они очень любили молиться, на основную общую молитву вставали среди ночи, благо здесь вовсе не было того изнурительного труда, который я встретила в первом монастыре. Но вот «послушание» хромало на обе ноги – невозможно было заставить престарелых инокинь ходить по струнке, да и никому не надо было, поэтому местный устав имел очень ощутимые отличия.
Во-первых, практически у всех! монахинь были собственные личные средства – почтальонша приносила пенсию, которую получали под бдительным оком матушки-игуменьи, половина денег шла в общий котел, половина – на личные нужды получателя, чтобы, в первую очередь, была беспрепятственная возможность покупать себе лекарства.
Мне тоже выдавали небольшую сумму на карманные расходы – я сначала протестовала, но казначея убедила, что так будет лучше, что это – вознаграждение за труд: я ухаживала за лежачей бабушкой и мне платили из ее пенсии.
А вот с трапезой здесь было, прямо говоря, «не очень» - меня-то кормили хорошо, матушка посадила напротив себя, и я получала лучшие кусочки. Но, в целом, не было никакого равноправия. На «галерке» приходилось довольствоваться, в основном, супом – матушка тщательно следила, чтобы никто не переел. Готовили мало – один раз день. Обед еще более-менее, на ужин – что останется. Я стояла на смене на кухне и старалась подкормить «галерку» - поставлю к ним хорошее блюдо, матушка увидит и переставит вперед.
В результате, все сестры чаевничали по кельям и бегали тайком в магазин – матушка закрывала глаза. Я могла позволить себе «дерзость». Был случай – одна восьмидесятилетняя монахиня не смогла, по самочувствию, прийти на общий обед, как оклемалась, попросила покормить ее отдельно. Зашла матушка и стала выговаривать мне, почему я кормлю в неурочное время без благословения. Делай теперь тридцать поклонов. А я в тот день сильно устала и прямо сказала ей, что не хочу делать лишние поклоны. «Не хочешь – не надо», - ответила матушка и на этом все закончилось.
Помимо кухни я занималась еще с коровой – мне было скучно и, если бы не она, не знаю, как бы я выдержала эти три года в старообрядческом монастыре. Насчет коровы матушка тоже беспокоилась, чтобы она не объедалась. А бабушки (все деревенские) выговаривали мне, что я корову голодом морю, комбикорм ей не даю, собирали между собою денежки и наказывали мне, чтобы я, через рабочих, закупила комбикорму (но так, чтобы матушка не знала).
Я даже сено тайком покупала. Матушка выписала из колхоза бракованные рулоны, бабушки смотрят, вздыхают. Одна паломница нашла, по объявлению, хорошее сено, и мы с ней это дело провернули – пока разгружали сено, матушка принимала епископа. И даже тут нам все сошло с рук – матушка поворчала только, что надо было брать одну телегу, а не две.
Впрочем, такая расслабленность тоже имела многие минусы. Рабочие (восстанавливали храм) пили и приходилось иногда от них отбиваться. Другой раз к нам зашел огромный зек со стеклянными глазами. Я была на отшибе, на коровьем дворе, он сказал, что сейчас меня грохнет, и я поняла, что он не шутит. Тут я стала улыбаться и говорить, что матушка игуменья ему обязательно поможет, что ему надо только немного подождать, что здесь всем помогают, сейчас пойду, скажу старшим сестрам и ему вынесут денежку. Верзила расплылся в блаженной улыбке, расстались мы друзьями, только вместо матушки его выпроводили крепкие мужики. Через пару дней он действительно кого-то зарубил топором, и его опять посадили.
В нарушение всех уставов, здесь не делали особого различия между мужским и женским полом – оно и понятно, местным бабушкам было уже все равно, и они не представляли ни для кого известного интереса. А на меня, вот, обращали внимание. И даже преследовали спьяну. Пьяные паломники бродят по жилому корпусу – это в порядке вещей. Матушка не реагировала, паломники были нужны, потому что вносили свою лепту – нельзя было их обижать.
Со временем я стала понимать, что отнюдь не нашла того, чего искала. Единственное, что меня удерживало – это моя любимая корова.
Но все разрешилось само собой. Матушка ко мне почему-то охладела и решила корову продать – нечего в монастыре разъедаться. Весь Петровский пост я бегала в пункт приема творога от населения и приносила ей неплохую выручку, надеялась, что она одумается. Но, накануне разговения, коровушка моя пошла в бесповоротный путь со своим новым хозяином. Теперь я понимаю, что ей, на самом деле, крупно повезло. А я уже ничем не могла заполнить свою внутреннюю пустоту. Надоели бардак, вранье и сплетни – так ли я представляла себе истинный монастырь? Собрала я, потихонечку, свои котомки и пошла дальше. Все, что ни делается, все – к лучшему!