Книжный уикенд: 5 романов, мимо которых сложно пройти

Отойдём немного от детективов и погрузимся в миры простых людей с их непростыми судьбами, полными приключениями, испытаниями, сложностями. Как всегда, всех ждут в комментариях на обсуждения 😊

*нажав на название книги, вы сможете прочитать ознакомительную часть, а также узнать мнение читателей о той или иной книге :)

Завет воды

Южная Индия, семейные тайны; слоны, запросто приходящие в гости пообедать; таинственные духи, обитающие в подполье; медицина, ее романтика и грубая реальность; губительные страсти и целительная мудрость. А еще приключения, мечты, много красок, звуков, света, человеческих историй, вплетенных в историю Индии. Все начинается в 1900 году, а заканчивается в конце 1970-х, хотя на самом деле совсем не заканчивается. История нескольких поколений семьи индийских христиан из Кералы, удивительным образом связанная с историей врача-шотландца родом из Глазго, которого судьба занесла в Индию. Но все же роман Абрахама Вергезе – это не просто семейная сага в экзотических декорациях. Это мудрый и добрый рассказ о том, что семью создает не кровное родство, а общность судьбы; что выбор есть всегда, но не всегда есть силы его совершить; что все мы навеки связаны друг с другом своими действиями и бездействием и что никто не остается в одиночестве.

Вода, в которую она вошла минуту назад, уже утекла, но все же она по-прежнему здесь, прошлое, настоящее и будущее связаны неумолимо, как воплощенное время. Таков завет воды: все они, как текущая вода, связаны своими действиями и бездействием, и никто не остается один в этом потоке.

Остановились понаблюдать за старинным ритуалом: покупатель садится на корточки перед продавцом и берет его за руку, продавец набрасывает свой тхорт поверх их рук. Безмолвно высказанные пальцами, сложенными в символы, которым сотни лет и которые понятны на любом языке, – предложения и контрпредложения летают туда-сюда под колышущимся тхортом, скрытые от взглядов других покупателей.

Чтобы позабавить ДжоДжо, она разрезает незрелый манго, раскрывая его, как цветок лотоса, – прием, которому ее научила мать, – и посыпает его солью и порошком чили. ДжоДжо подъедает кисло-острое лакомство, а потом прыгает вокруг, шумно втягивая воздух через поджатые губы, рот его горит, но он просит еще.

Ген Рафаила

Он – командир по должности, она – по жизни. Он – способен на подвиг, она – на убийство. Он вырастил сына, она – десятки детдомовцев. Они одиноки и вынуждены жить под одной крышей. Генерал полиции в отставке и его теща – сельская учительница литературы. В маленьком домике заволжской деревни Анатоль и Батутовна ежедневно ведут кровопролитные бои. И, кажется, у них нет ничего общего. Кроме одного врага на двоих – беглого зэка Рафаила. Именно схватка с собственным прошлым в его лице выводит жизнь непримиримых родственников на новый уровень…

Но самое большое преображение произошло с ее ногами. Если раньше своими пятками она рыхлила землю в клумбах, а ногтями расчесывала укусы комаров на икрах, то теперь ступни ее были залиты воском и отполированы, как пасхальные яички, а ногти сияли перламутром океанских раковин.

Кое-как вытянув братьев и сестер, Пелагейка поклялась, что своих детей заводить не будет. После педагогического училища ее отправили в Сибирь, внедрять в умы интернатских воспитанников идеи Белинского и Шолохова. Первое впечатление от тайги – буйство благородных фамилий. Если в Оболтове всех словно пометили шутовскими кличками – Поганкины, Зачушкины, Корытцевы, то здесь, на бывших урановых рудниках под Нерчинском, каждый пьяница был Шереметьевым или Волконским – потомком декабристов.

– Бооольно, – простонала я. – Больно, значит, жива, – подытожила бабка. – Ты пьяная, штоль? – Нееет… – А чо в воде валяешься? – Уродище меня опрокинулоооо…

Одсун. Роман без границ

Герой нового романа Алексея Варламова «Одсун» в конце 2010-х годов приезжает в Чехию читать лекции по литературе, но вместо университета оказывается в старом доме в Судетах, некогда принадлежавшем семье судетских немцев. Тайна этого дома и трагическая участь его обитателей после Второй мировой войны вызывают у героя острую рефлексию-воспоминание, где сошлись воедино и личная драма, и то, что принято называть большой историей.

– Преподаватель советской литературы как зарубежной, входя в аудиторию, занимает огневой рубеж идеологической борьбы с врагами и полудрузьями, – была первая фраза, которую я услыхал на своей кафедре, однако потом на наших глазах все начало рушиться, и за несколько лет врагам и полудрузьям сдали всё, что было можно и что нельзя.

Однажды он научил меня считать секунды, прибавляя к каждой цифре двадцать два. Раз двадцать два, два двадцать два, три двадцать два, четыре двадцать два, пять двадцать два, и тогда ты пойдешь вровень со временем.

– Я экстраординарный профессор в университете Палацкого в Оломоуце, – сказал я неубедительно, но с достоинством. – Приехал читать лекции по истории постсоветского постмодернизма. У меня есть приглашение, диплом Московского университета и два рекомендательных письма. Я произносил эти важные слова, понимая, что человек, который согласен возить грязь в «Зеленой жабе», вряд ли может быть экстраординарным профессором, да и вид у меня далеко не академический.

Улан Далай

Перед нами история калмыков, долгих четыре века верой и правдой служивших “Белому царю”, – история сбывшихся и не сбывшихся надежд, военных подвигов и тяжких мытарств в годы депортации. Глазами трех поколений одной семьи – деда, сына и внука – автор видит советское прошлое. Но лишь один из них, прозрев к концу жизни, приходит к исчерпывающему осознанию его сути.

Улан-далай, улан-далай, улан-далай… Вот уже две недели в кромешной тьме и могильном холоде слушает Баатр перестук колес: хард-ярд, хард-ярд. Над верхними нарами – пара зарешеченных мутных оконец: оттуда виден мир. На верхних нарах – дети, больше двух десятков. Еле уместили. Наверху не так стыло.

– Умершие есть? Умершие есть, спрашиваю? – повторил хорошо знакомый низкий бас конвойного, которого окрестили Старшим Могильщиком. – Нет, – Баатр не узнал свой голос. – Что, съели с голодухи, людоеды? – захохотал Могильщик. – Это хорошо. Надорвались уже трупы врагов народа на себе таскать.

– Вот женщины, – посмеивался в усы отец, – если их посадить неподвижно, обязательно начнут языком чесать. – Увидят сегодня наших детей мои братья и будут говорить: ах, какие у нас невежественные племянники, вести себя не умеют, – объяснила свою тревогу мать. – За один раз всем правилам не научить, – заметил отец. – Вы же говорили, что у этого мальчика отличная память, – возразила мать. – Запомнил же семь поколений ваших предков, а запреты никак не может запомнить? Вот его старший брат Бембе уже в семь зим соблюдал все запреты.

Не отпускай меня

Кэти никогда не была обычной. В пансионе, где она росла, особенными были все дети. И образование получали особенное. Вот только контактировать с реальным миром не мог никто их них. Наверное, это было к лучшему? Тридцать лет спустя Кэти вспоминает свое детство, полное странных недомолвок, половинчатых откровений и подспудной угрозы. Она словно путешествует во времени, остро чувствуя произошедшие вокруг изменения, и рассказывает о том, что случилось.

Я видела стремительно возникающий новый мир. Да, более технологичный, да, более эффективный. Новые способы лечения старых болезней. Очень хорошо. Но мир при этом жесткий, безжалостный. И я видела девочку с зажмуренными глазами, прижимавшую к груди старый мир, более добрый, о котором она знала в глубине сердца, что он не может остаться, и она держала его, держала и просила не отпускать ее.

...Мне все чудится река, течение быстрое-быстрое. И двое в воде, ухватились друг за друга, держатся изо всех сил, не хотят отпускать — но в конце концов приходится, такое там течение. Их растаскивает, и все. Так вот и мы с тобой. Жалко, Кэт, ведь мы любили друг друга всю жизнь. Но получается, что до последнего быть вместе не можем.

Ты вечно спешишь, а если даже нет — слишком вымотан для нормальной беседы. И вскоре многочасовая работа, разъезды, сон урывками — все это проникает в тебя, становится частью тебя, и это видно каждому по твоей осанке, по глазам, по походке, по манере говорить. Я не хочу сказать, что ничем таким не затронута, — просто я научилась с этим жить.