Обсуждала я как-то со студентами, характерные экосистемы мезозоя, и начала, конечно, с триаса. Напоминаю, что в мезозое самым древним был триас. Задала вопрос, что нас бы угнетало, при рассматривании триасских ландшафтов… М-да… Долго мы выясняли… Как-то перешли к вопросу лесов и степей.
Обнаружилось очень интересная точка зрения. Те, кто живет среди лесов любят леса, а те, кто в степи, – степи. А все дело в том, что человек – это экотонный вид. Мы, как вид, развивались и выросли в тропической лесостепи (а это – экотон). Поэтому в лесу мы любим опушки и полянки, где селимся, а в степи сажаем сады.
Страшно, когда исчезают леса, но и страшно, когда исчезают степи и луга. Мы как-то забыли роль травы в эволюции, а она велика, не меньше, чем роль леса.
Итак, поговорим, когда она появилась, трава? В триасе не было привычной нам травы. Не было степей с их горько-медовым запахов цветущих трав, ни лугов, покрытых цветами-медоносов, от сладости запахов которых можно захмелеть.
На суше росли мхи, лишайники, разные кусты, деревья – голосемянные. И юрские травоядные динозавры, например, бронтозавры даже не знали вкуса травы, а вот в меловом периоде уже были злаки.
Как узнали?
На ископаемых зубах китайского гадрозавроида – эквиюба палеонтологи обнаружили микроскопические остатки примитивных злаков.
Трицератопсы и титанозавры щипали злаки, включая предков риса и бамбука, это обнаружили в копролитах (окаменевшие фекалии динозавров). Однако тогда травоядные зауроподы питались не только травой, но и хвоей, листьями пальм и двудольных деревьев. На одной траве они загнулись бы от голода. Трава в меле росла кучками и уж никак не образовывала зеленеющие степи и саваны.
С наступлением кайнозоя мало что изменилось: травы по-прежнему боролись за место под солнцем с буйствующими джунглями деревьев и лиан, процветавших в жарком климате палеоцена и эоцена. Правда бамбуки сумели научились выживать в густых тропических чащах, перейдя к гигантизму и одревеснению стебля. На открытых пространствах царствовали кусты и папоротники.
Однако в олигоцене похолодало, и джунгли стали отступать, и тут трава взяла свое. Она быстро видоизменилась, приспосабливалась и стала занимать открытые пространства.
Фактически была изобретена новая экосистема, в которой питательная зелень росла прямо из земли, и быстро обновлялась по мере щипания. Медленнорастущие деревья и кусты, ощипываемые заодно, уже не могли конкурировать с травой – так щипальщики способствовали распространению лугов и степей
Однако, всегда есть но!
Когда тебя палит солнце, то ты защищаешься от потери влаги, вот и трава слала жесткой и стачивала зубы тех, кто ее ел. Появилась гипсодонтия, когда зубы у тех, кто траву ел, постоянно отрастали и стали складчатыми.
Травянистая революция привела к возникновению великого множества экологических ниш, приведя млекопитающих к расцвету. Травоядные осваивали бег, прыгание, для защиты - рога и шипы, их хищники тоже надрывались в увеличении скорости бега и способов охоты, приобретая саблезубость, когти и хитрость.
Климат не улучшался и становился засушливым. Размеры саван росли, вытесняя джунгли. В саванах человекообразные потихоньку стали человеком.
Представители рода Homo распространялись по миру, а самые умные многие травы окультурили, превратили в еду для себя и для скота, в лекарства и одежду.
Получается, что люди – дети травы?
Хотя травянистые биомы – одни из наиболее уязвимых и наименее защищенных на Земле, исчезают быстрее лесов и отчаянно деградируют, что ставит под угрозу мировое биоразнообразие и жизни миллиарда людей, – их утрате уделяется куда меньше внимания, нежели обезлесению.
А почему? Пожарища, между прочим, сначала залечивают травы!
Европейцы исторически охотились и кормились преимущественно в лесах, и когда они отправились колонизировать другие части света, то несли с собой и насаждали там свои «лесные» мировоззрения. Предубеждение о травянистых сообществах, как о деградировавших ландшафтах мешает им отдать должное внимание степям и лугам.
Травянистые сообщества, несмотря на их кажущуюся простоту, являются бастионами биоразнообразия. В южноамериканской тропической саванне, например, растут более 12 000 видов растений, треть из которых не встречается больше нигде. Аргентинские пампасы по разнообразию стоят на первом месте, там на квадратный метр земли приходится 89 видов. Близка к нему и русская степь – 87 видов.
Но так же, как вторичные леса уступают по сложности девственным, на месте которых они выросли, девственные травянистые сообщества теряют в видах, после того как их распашут, вторичные содержат на 37% меньше видов растений.
На то, чтобы достичь былого уровня биоразнообразия, нужны века, а то и тысячелетия. Степи и луга созревают примерно столько же, сколько и леса, то есть не менее полутораста лет.
Эволюция научила траву выживать и даже процветать в условиях огненных невзгод и экстремальных погод, так что она неплохо подготовлена к климату будущего. Однако всё равно она нуждается в нашей защите – от нас самих же.
Вот вам и пердимонокль, мы кричим, что надо восстанавливать леса, но никто не хочет восстанавливать луга и степи. Может в случае трав мы на Бога полагаемся?