«Пока я лежал там, возле того дома во вьетнамской деревне, я несколько раз вспомнил того вьетнамца, которого убил буквально за пару минут до этого. Ситуация была равная, или я или – он. Но в голове проскочила мысль: если бог не пощадил его, почему он должен пощадить меня?»
Чья-то рука коснулась меня за плечо. Открыл глаза, и понял, что ещё жив. Однако бок я уже практически не чувствовал. Посмотрел на ватную подушку под прижатым к боку локтем — она была бурая от крови. Помимо этого, начали неметь ноги. Это сильно настораживало. Возникало понимание того, что скоро конец.
Ко мне нагнулся Гленн. Он спрашивал, как я себя чувствую. На удивление, одним ухом я его еле услышал. Но руки практически не двигались. Кистью показал ему, чтобы не трогал меня. Помню, что сказал: «Не трогай, больно, я так полежу». Он сел рядом на траву, и закурил. Я лежал, смотрел на него, а по щеке моей текла слеза. Уж очень как-то было обидно. Не страшно умирать, а именно обидно. Что-то хотелось увидеть ещё, семью создать, поездить по стране... а я лежал тут, в какой-то деревне, название которой никто из нас не произнесёт правильно.
И что я тут вообще делаю? Гоняю этих вьетнамцев по их же земле. Убиваю. Вот и получил ты, рядовой армии США Картер Масгрейв своё. С этими мыслями я потерял сознание. Очнулся ненадолго, когда меня грузили в вертушку. Стало больно, и опять отрубился. В следующий раз мои глаза открылись уже в госпитале. Я увидел металлический потолок ангара. Во рту — сухо, как в пустыне, тошнит, мутит.
Попытался приподняться, но закружилась голова, разноцветные круги в глазах. Подбежал медик, дал обычную мягкую губку в рот. Сказал высосать воду потихоньку. Много нельзя. Туловище было полностью перемотано, голова тоже. И нога левая.
Я оглянулся по сторонам. Рядом было пусто, а через койку лежал солдат читал книгу. Он повернулся в мою сторону. Спросил, как я? Ответил, что плоховато. Говорю, спроси у доктора, что со мной. Он подошёл, хромая, к кровати, и прочитал с карточки на спинке кровати. Сказал, что у меня ранение в бок, что-то там по тканям, четыре ребра раздроблены, осколочное в ногу и контузия.
Неплохой набор. Но я — жив. И это — самое главное. Ещё примерно сутки происходил «отходняк». То вырубало, то просыпался. Сделали перевязку, в ходе которой я увидел рану на боку. Это было какое-то красно-синее месиво. Но стоит отметить, что сильно больно мне не было. Прошло пару дней, и к нам привезли ещё двоих — тоже после операции. Один в осколках, другой — без ноги. Я лежал, и думал: вот, он очнется, и как отреагирует? Как жить дальше будет?
Вообще, скажу я вам, госпиталь — это самое ужасное место из тех, что я видел. Такая концентрация тоски, криков, ругани и боли. Находиться тут было как-то неудобно, было противно. Одно успокаивало — ноги, руки на месте, голова работает. Скоро отсюда свалю. Помимо всех этих запахов и стонов, бесила местная еда: от фасоли, спаржи и яиц меня уже воротило. Какие-то недоумки как-то притащили двух вьетнамок для развлечения. В общем, бардак, как и везде тут. Только сквозь кровавые бинты и стоны.
Но на пятый или шестой день мне сосед сказал, что в реанимации лежит солдат с тем же номером роты, как и у меня. Встать я не мог, но он сходил, и узнал — это был Додж. Обалдеть, оказалось — он жив. Я оставил его в зарослях окровавленного, поставив укол. После этого я побежал в атаку, и меня самого срубило. Думал, кранты ему, а он — живой.
Вся история с самого начала — тут по ссылке.