убеж
Серый Ирос. Серый ночью и днем, в тучах, в туманах – наследие основателей, построивших город в низине. Высотки поддерживают блеклый небесный купол, на котором даже в самую тихую погоду не видно солнца. Ирос размеренно шумит вечерами, замолкает с отбоем, оживает утром – дышит.
Кутерьма сдавила, как горлышко бутылки – пробку. Иду, втянув голову в воротник, загребая ботинками разноцветные лужи – и не оглядываюсь. Не ищу, не вижу. Иду… Рядом возникают тени, безликие призраки обратной стороны Ироса. Такие же, как я – один из миллионов. Не знаю никого, кто входит и выходит из бесчисленных дверей. Даже если узнаю, не покажу виду. Улица, на которой никого никогда не было. Улица грехов, улица желаний – безымянная глотка человеческих пороков.
Вечно беременные дождем тучи разродились под темноту. Дождь смывает пыль очередного дня. Бензин и голограммы, дрожа, ложатся под ноги. Не вижу картину над головой, но знаю, что выше – океан огней. Мне не нужны ни вывески, ни фигуры, чтобы отыскать точку, куда нацелен вектор моего текущего настроения. Вчера был бордель, завтра, возможно, бои… Сегодня – бар.
– Хозяйка, – зову, киваю и разваливаюсь на стуле у стойки. В дальний угол, чтобы не привлекать внимания.
Качая бедрами, проплывает Миса. Взгляд цепляется за шрам-крестик над губой – след некачественного лазерного удаления. Взмах красной, опухшей ладонью – стакан и бутылка замирают под носом. И тарелка с орешками – не заказывал, платить не буду. Миса мигрирует на другой конец стойки и трет влажное пятно черной тряпкой, на такой не видно грязи.
– Давно не виделись, – подсаживается справа Годжи Певчая Птица Говард. Жидкий тип. Дерганный и резкий, как воробей.
– Говорят, у старой дороги нашли три трупа.
Дежурная улыбка.
– Жемар Эго, – кивает Говард, загибая пальцы. – Аи Лу и Рой Белый. Скудный улов для копов.
– За них заплатили, – выдох в стакан и глоток. Лучше. – Контракт на руках.
Птиц фыркает. В его стакане красное, пахучее, вязкое – «Тормозуха». В моем – ореховый эль, «только для снобов».
– И сколько тебе платят? – задирает бровь Говард.
– За тебя – полцента. – Эль – сладкий, орехи – соленые.
– Дам четвертак. Мне моя жизнь нужна. – Смешок. Монета звенит по столешнице.
Рыночная экономика в высшей ее степени. Все имеет цену. Человеческая жизнь не исключение. Одному цена двадцать пять центов, другому – таким, как Жемар Эго, – тринадцать кусков. За вычетом налогов. Мелкая сошка, терлась не в том колесе.
Четырнадцать заказов, из них десять уже забрали, два отменили, один под вопросом, последний по удвоенной цене, лично для меня, – вот, что «птичка на хвосте принесла». Кладу на стойку стольник – и отчаливаю под хмельное бормотание Певчей Птицы. Подумаю, убеждаю себя. Жирный кусок по личному заказу на общей доске – звучит как ловушка, зачем напрягать мозги.
Под проливным дождем такси снуют чаще, чем бродяги на паперти в день благотворительности. Чопорные рожи с пустыми рыбьими глазами за стеклом мобильных аквариумов.
Восемь кварталов вниз – под гул нависшей трассы, четыре на запад – в тишине спального района. До койки доберусь к отбою. Винтовку – в сейф. Под мерный скрип за стеной отправлюсь считать патроны в бесконечной обойме сна.
Утро не отличается от ночи – только тучи светлее. На почте пятьдесят четыре приглашения на свидания от ботов, три новых штрафа и два заказа. Скудно.
Тост и чай за просмотром новостей. Вижу десятерых, которых заказали вчера, узнаю почерк коллег. Никого не накажут за заказанное убийство – жизнь купили. Раскрываю приглашения в работу – два незнакомых лица по индивидуальному заказу. Такие не светятся на общей доске, а приходят на личную почту. Две жизни в десять и двенадцать тысяч. В разных концах штата – придется брать тачку.
На «доске» висит вчерашний заказ уже по тройной цене. Кто-то очень хочет меня заинтересовать. Что ж ты за фрукт?.. Молли Соллерс: туго натянутое на череп холеное лицо, подобранные в высоких хвост курчавые волосы, строгий взгляд и жесткий рот. Хваткая бабень, очевидно, откусила кусок чужого пирога. Разворачиваю информацию – и понимаю, почему заказ – такой же вкусный, как натуральный стейк среди синтетики. Тройной цены за такое дело мало. Прочитав детали, запрашиваю десятикратную цену. Торги – редкое явление, но не в этом случае – упрямую Молли Соллерс искать придется за Рубежом.
Согласие. Хм… Неужели эта сука настолько крута, что за нее платят, как за помощника президента? Соглашаться? Поздно сворачивать запрос, получив добро на три миллиона. Придется отложить тех двух к возвращению. Или перебросить контракт Пипу. Пип – умничка, хоть и новичок.
Свидание с Молли назначено через три дня. Разрешение на трехдневное путешествие за Рубеж приложено к заказу. Недурно. Чтобы получить такой билет, нужно два месяца обивать пороги посольства. Машина по прибытию – приятный бонус. Деньги лягут в ячейку банка до подтверждения выполнения. Вернусь – возьму отпуск: залягу на дно, например, арендую виллу на побережье.
Четыре часа ушло на прощание со съемной комнатой – винтовка и одежда отправились в сейф банка. Пересекать Рубеж со стволом может только безумец: остановят пулей в глаз за двести метров до первой проходной. Рабочий инструмент будет ждать на съемной квартире уже по ту сторону.
Рубеж.
Не первый раз отправляюсь на ту сторону, но каждый раз как первый. Досмотр на пяти постах – разве что в задницу не залезли. Камеры, как дуло пистолета, следят за каждым вздохом. Еду – нельзя. Досадная оплошность – бутылка с водой в рюкзаке. Контрабанда? Ну что вы! – развожу применительно руками. Виноват, каюсь, больше не повторится. Мирному дурачку спускают с рук грехи, главное нацепить лицо поглупее.
Три часа в закрытом кабинете из-за гребаной бутылки минералки! Обиднее лечь мордой в пол за пачку крекеров. Кляну себя еще полчаса, пока торчу на входе. Жду очереди. Со мной еще трое: с одинаковыми лицами «не трогайте меня, а то блевану», в нейтральной серо-коричневой робе «путешественников», которые выдает посольство; женщина, мужчина «за сорок» и клерк с лицом без возраста.
Тоннель уходит вниз, под посольство. Четыре километра с черепашьей скоростью – и не быстрее. Здесь уже нет постов – только я, тоннель и Рубеж. В каком именно месте находится Рубеж, никому не удалось точно определить. Весь тоннель – Рубеж. Иду и неосознанно задерживаю дыхание на каждом десятом шаге. Нечто подкатывает и отступает, будто мигрень.
Физику Рубежа изучают уже сто шестьдесят восемь лет, если не изменяет память. Дыра, Кротовая нора, портал – идей у теоретиков больше, чем однозначных выводов. По мне, Рубеж – это Рубеж. Разделяет два мира, и то, что в какой-то момент неизвестный старик обнаружил – или создал – дыру в непроницаемом занавесе, не сделало добра ни одной стороне.
Смешать, но не взбалтывать, – мы пока держимся.
Четыре километра. Рюкзак оттянул плечо. Впереди загорелся зеленый одинокий фонарь. Выход. Когда распахиваются двери, в нос отчетливо бьет запах сгоревшей бумаги. Несмотря на стерильную зону, вездесущая вонь просачивается даже в подземелья посольства. Ирос пахнет электричеством и раскаленным металлом, Са – тоннами сожженного угля, маслом и паром.
Машиной оказался недешевый «Муссинг» цвета киновари. Ровная линия понтона, выступающие передние крылья и длинный, очень широкий моторный отсек с десятком хромированных труб и мощным паровым движком, уступающим по всем статьям любой развалюхе с улиц Ироса. В «Муссинге» есть свой шарм, которого лишены электромобили. Хорошая машина: чистые номера, без штрафов и прошлого, – не к чему прицепиться. Жаль, что на три дня.
Над головой серое в подпалинах небо. Двух-трехэтажные кирпичные и бетонные коробочки ни в какое сравнение не идут с величественными зеркальными небоскребами. Враждебно нависают над головой вечно плачущие крыши. Окна – прорези в стенах – забраны решетками, мутным стеклом и шторками.
Са – большой город и растет, как свиноматка, вширь.
По мощеным улицам грохочут деревянными узкими колесами простенькие машинки на паровом ходу. Лаковое черное дерево на боках заляпано сажей и грязью десятков километров, которые успела накатать развалюха за пару лет службы.
Конные экипажи среди паромобилей выглядят чуждо: как рыцари в доспехах на дискотеке. Со времени последнего визита четыре года назад их количество уменьшилось, но нет-нет, да донесется из проулка хриплое лошадиное ржание или вырастит прямо на пути тягловая пара со свалявшейся грязной шерстью, понурыми мордами и разбитыми копытами. Город не место для этих животных, брусчатка не предназначена даже для кованых копыт.
Тротуара не видно. Верчу головой, боясь задеть случайного мальчишку-газетчика или леди в кринолиновом платье. Пешеходы снуют между машин, как блохи на спине собаки. То и дело сигналю, присоединяясь к разноголосому хору клаксонов и ругани. Двигаюсь не быстрее мадам на прогулке с любованием лебедями. Суматоха Са держит в напряжении похлеще любого злачного переулка Ироса.
Добираюсь до съемной квартирки глубоким вечером. Небо слишком быстро окунулось в сажево-чернильный оттенок. Из оконца на втором этаже смотрю, как зажигают газовые рожки уличных фонарей. В окнах напротив угадывается горящий канделябр.
Комнатушка – квартирой сложно назвать помещение над лавкой мясника – не маленькая, но захламлена ненужной вычурной псевдороскошью. Низкий диванчик, еще один у окна – в розовую полоску, с рюшами, на массивных резных ножках. Четыре торшера по углам. Шкаф для посуды не столько вместительный, сколько просто огромный. Шкаф для одежды, шкаф для обуви и стойка зонтов. Три стула и два кресла в тон диванчикам. Столик, зеркало в массивной раме. Все закопченное, затертое, засаленное.
Только одно доставило удовольствие – широченная кровать. В четыре раза шире тех, что устанавливают в квартирах Ироса. Пружинистая и с чистым бельем.
Не зажигаю свет – того, что льется с улицы от фонаря напротив окна, достаточно, чтобы переодеться и оценить внешность меня-саийца.
Свежая белая рубашка и жилет из натуральной плотной ткани с золотой вышивкой, серые узкие брюки и ботинки выше голеностопного сустава на шнуровке. Довершил комплект шейный шелковый платок золотисто-черного орнамента и бархатный черный фрак. Одевшись, улыбнулся – оказывается, у меня есть талия. В таких одеждах – элегантных, ярких, несмотря на темную цветовую гамму, – ходят в парках и на приемах богатые наследники влиятельных семей. Правильный выбор заказчика – к знатному человеку вопросов меньше, чем к угольщику или фонарщику. Хотя, с другой стороны, чтобы забраться на крышу, нужно быть трубочистом, а не франтом.
В Са, в отличие от Ироса, человеческая жизнь не имеет цены. Иногда в переносном смысле слова, иногда в прямом. За бродяжку никто не поручится, а вот за смерть лорда или банкира перевернут город.
Молли Соллерс как раз из последних. Как объяснялось в деталях, завтра леди Соллерс явится в Большой концертный зал. В кармане фрака шуршал билет на оперу для «Гарви Равера» (я попробовал на язык новое имя, рыча, как сторожевой пес). Балкон – удобно. Господа заказчики позаботились о многом – пропуск, машина, квартира, билеты и одежда по случаю. Осталось только на спусковой крючок нажать.
Кстати об оружии.
Пистолет лежал в ящике, с наплечной кобурой, которую будет не видно даже под фраком, облегающим фигуру. Пистолет из «старых», из тех надежных моделей, что дают осечку раз в жизни, зато по Закону Мерфи в самый неподходящий момент. Проверил ствол – вычищен и смазан, будто только что из магазина. Не удивлюсь, если так оно и есть.
Скинув одежду, свою временную псевдоличность, растягиваюсь на кровати. Размаха рук не хватает, чтобы достать до краев, а длины ног – чтобы коснуться изножья. Настоящий плацдарм для сна!
Сон выдался тусклым, из тех, что не запоминаются и не приносят отдыха. Проснулся самим собой вчерашним. Са шумел воскресной торговлей. Лавочники звали покупателей, тыкая в прохожих кренделями, яблоками, вяленым мясом, больше напоминающим кору дерева.
Вежливый стук. «Господин?»
Ложбинка меж округлых холмов в кружевном вырезе. Низенькая, плотненькая, с румяным лицом-плюшкой, уже припудренным сажей. Черная родинка над губой с пучком рыжих волосинок. Кувшин молока, масло, джем и корзинка булочек на подносе принесла жена, дочь или служанка мясника.
– Господин к нам надолго? – улыбнулась «Булочка», которой хотелось любоваться, как экзотической статуэткой.
– Нет, – отвечаю, натягивая рубашку.
Стоя в открытых дверях, «Булочка» тискает круглый поднос. Молчит… мнется, силясь не то проглотить язык, не то сотворить нечто неприличное.
– Вы же… – мямлит, собрав в темноволосой головке мысли-крошки… – из тех? – Вскипает смущением, краснеет, сжимается. Изюминки-глаза мечутся по полу, по разложенному на кровати костюму.
Хмыкаю, не найдя, что бросить ответ.
Город Са не наполнен туристами. Посольство выпускает человек десять в месяц – на день, два или три. Люди не успевают примелькаться, но чудики не из местных не могут не привлечь внимания бдительных горожан. Быть может, «Булочка» видела с полдюжины дурачков, что, разинув рот, шатаются без цели.
От «Булочки» пахнет кислым тестом и корицей, углем, сахаром и мясом. Плечи цвета сдобного теста. Кругленькие бусики врезались в плотную шею, которую не обхватить ладонью. Зато великие сдобные холмы, увенчанные вишенками-сосками, благодарно проминаются под пальцами. «Булочка» кусает яркие, джемовые губы и влажно похрюкивает.
Натуральная пища – торжество Са над Иросом. В двухэтажном кафе в квартале от Большого концертного зала столы накрывают льняными скатертями, ставят изящные бокалы на длинных ножках – минимум два. Вино играет в лучах тусклого обеденного солнца и пламени зажженных свечей. На резном блюде два глазированных голубя в корзинке из ярких вареных овощей.
Шестизначная сумма единым росчерком. Запишите на счет Гарви Равера.
Из раскрытого окна проглядывается весь радиальный проспект. Вычурные колонны Большого концертного зала сверкают розовым мрамором среди закопченных фасадов. Несмотря на близость к центру и престижность района, окна мутны, как в домах на окраине. Черные крыши полицейский машин резко выделяются среди пыльных городских экипажей.
С сожалением смотрю на два бокала вина – одно рубиновое, второе – ароматное. Однако кофе нисколько не хуже, а перед работой, пожалуй, будет лучше.
– Огромное горе настигнет мир, когда засохнет последнее кофейное дерево.
Один час до события – с ревом подкатываю к парадному входу. Так вульгарно, так дерзко. Внимание ранних гостей приковано к моей персоне. Вижу четыре черных пыльных экипажа полиции, спрятанные в тени с задней стороны театра. Количество черных мундиров бросается в глаза. Слишком много для светского мероприятия.
Краем глаза замечаю внимание от офицеров: ощупывают взглядом. Перечитываю билет: «По лестнице и направо, третья дверь на малый балкон, только для двоих». Гарви Равер. Молли Соллерс. Взлетаю на второй этаж – в глазах темнее. Черным-черно от полицейской формы. Дверь игнорирую, быстро шагаю в конец галереи, надеясь там увидеть буфет или уборную. Балкон на фонтанную группу в театральном парке. Темнеет. По спине пробегает холодок.
Любой шаг станет подозрительным. Кто говорил, что работа за Рубежом не пыльная? Никто. Только здесь можно как разбогатеть, так и распрощаться с жизнью. От отчаяния сохнет в горле. Прохладный сырой воздух с привкусом копоти облизывает вспотевшую шею. Возвращаюсь, иду медленно, сверяюсь с билетом. Головы в черных кепи поворачиваются следом, как у кукол в кошмарах.
Возле моей двери никого, но у противоположной стены офицеры приосанились, когда я уверенно захожу внутрь. С хлопком отрезаю себе путь обратно.
Молли Соллерс вытянулась стрункой, взмахнула длинными ресницами, изобразив притворную милую улыбку: упрямая складочка губ изогнулась, разошлась, обнажив ряд сахарных зубов. У нее фарфоровая кожа, чистая и гладкая. Такой у жителей Са не бывает.
– Кто вы? – с усилием выговаривает она.
Голос виолончели, густой, сочный, певучий, струится из красных тонких губ. Точеная, высокая, затянутая в благородный атлас, без лишних складок и украшений, увенчанная тугим хвостом прямых волос с лаконичной шпилькой. Она воплощает недостижимую элегантность и экзотичность одновременно. Будто чужая здесь, та лишняя деталь, в которой сомневаешься, перечитывая инструкцию. Моя инструкция гласила – устранить.
Толкаю себя в тусклый свет двух свечей, в удушающий смрад духов, свечного сала, натуральной кожи, дерева и лака. Ладонь прижимаю к боку, ощущаю острый угол кобуры. Рука, как змея, обвивается вокруг жилистой шеи, сминает алые губы. Глаза женщины в моменте становятся бездонными. Она падает спиной мне на грудь.
– Тс-с-с, – выдыхаю в ушко леди, попискивающей и извивающейся.
Стонет в ответ. Пальцами чувствую влагу, из бездонных глаз струятся слезы. Молли оседает и тянет меня следом. Прижимаю ее к полу, уперев локоть в костистую впадинку между остренькими вялыми грудями. Закрываю влажный рот ладонью, второй рукой сдавливаю шею до хруста. Бездонные глаза закатываются. Кукла, безвольная кукла в ворохе атласных складок, замирает.
Загудел, разыгрываясь, оркестр. Загрохотали кресла. Слева распахнулась дверь – какой-то басовитый мужчина и чирикающая канарейкой женщина вошли на соседний малый балкон. Свешиваюсь с ограждения – внизу кресла-кресла и поток людей. Справа утонувший в тени угол, задрапированный тканью. Приоткрываю дверь, чтобы увидеть сплошную черноту мундиров. Капкан взведен.
Какофония притихает. Зал наполняется тишиной, вытесняя грохот кресел, топот ног и гул десятков голосов. Вскарабкиваюсь на ограждение, согнувшись, будто гриф на насесте. До тканевой колонны не более двух метров. Рукой сжимаю гладкую рукоять пистолета и прицеливаюсь в голову Молли. Задержав дыхание взвожу курок. Тишина обрушивается внезапно, и сухой щелчок мне слышится оглушительным. Внизу зрители замолкли. Я цепляюсь взглядом в дирижера в оркестровой яме: взлохмаченный дылда, выхваченный из тени слабым огоньком свечи. Его руки вскинуты, взгляд бегает по оркестрантам. Взмах.
Громоподобный выстрел разорвал тишину на удар сердца раньше первой ноты. Лицо Молли Соллерс разлетелось брызгами крови. Тело дернулось. Дверь грохнула, впустив столп света и с десяток мужчин в черном. Я лечу вниз. Пальцы скользят по плотной ткани и болезненно нагреваются из-за трения. Не в силах зацепиться, я с размаху врезаюсь в пол, враз потеряв всякое желание бежать.
Загрохотал стул возле колена. Кто-то в темноте зацепил мой лаковый туфель. Шум подталкивает перекатиться на живот, через пронизывающую боль опереться на руки, подтянуть колени. В кулаке зажат пистолет, я упираюсь стволом, чтобы рывком выпрямиться. Сверху крики, пляшут спицы фонарей, обшаривая зал.
Толкаю себя вдоль стены, хватаюсь за ненадежную драпировку. Где чертовы двери? Вокруг суета. Зрители вскакивают с кресел. Кто-то басит, визжат перепуганные дамы. Я вижу пустое кресло в темноте и падаю в него. Боль наваливает тошнотой. Считаю до десяти, закрыв глаза и отметая тупую боль в бедре, колене и локте на правой стороне. На «восемь» тяну рукой завязанный шейный платок. «Девять». «Десять» – прикусив язык, стягиваю фрак через вспышку боли в правом боку. Ребро. Ребро сломано.
Мир приходит в движение. Голубой свет озаряет темноту, черная река офицеров врывается в обеспокоенное море богатых людей. Они кричат, размахивают пистолетами. Бахает выстрел, люди вопят.
Я выпадаю из кресла прямиком в сумасшедшую людскую толпу. Фрак теряется в небытие. Бегу вместе со всеми, толкаю соседей локтями. Прочь, прочь. Проскальзываю мимо молоденького копа, взывающего к спокойствию. Вываливаюсь в чернильную ночь под крики и тумаки. Мой яркий «Муссинг» спит поодаль, в одном рывке от подъездных ворот.
– Эй ты!
Луч бьет в спину. Тяжелая ладонь падает на правое плечо. Через пелену паники слышу собственный крик, а затем выстрел. Офицер круглыми глазами смотрит мне в лицо, сгребает в кулак рубашку на плече. Не повезло тебе, дружище.
Надежный «Муссинг» оглашает ночной переполох ревом, рвет с места, окутанный фонтаном пара и пыли. Вот она, мощь. Поворачиваю к предместьям по радиальному проспекту, зазевавшиеся пешеходы отпрыгивают к домам, едва заслышав грохот парового движка и деревянных колес. Первой мыслью было гнать в посольство и вновь прикинуться неудачником, попавшим в местную перестрелку. Посольство закрыло двери с час назад, так что ночью я сам по себе.
Надо мной до горизонта сажевая чернота начала ночи. Справа тоненькая, будто алмазная нить, линия городских огней, не способных рассеять тьму. Впереди грунтовая дорога и часов шесть до возвращения в посольство. Коричневая роба под сидением, пистолет лег сверху, на расстоянии вытянутой руки. Уже не опасаюсь погони, но подстраховаться не мешает.
Льдистый ветер в лицо обжег пылающие щеки. Накатила слабость, мускулы заныли, требуя отдыха. Каждый вдох и тряска машины пульсируют болью в боку.
Что же это было? Ловушка, что же еще! Или эта женщина такая важная шишка, что охраняла ее «вся королевская рать»? Не похоже. Молли вообще не походила на жительницу Са: слишком чистая и болезненно-худая. В глубоком низком голосе звучал отчетливый акцент другой стороны.
Машину тряхнуло, руль рванул из рук. Спохватившись, выравниваю и торможу. Сгибаюсь над рулем от приступа тошноты и боли. Пальцы слепо шарят по карманам в поиске курева, но все осталось в Иросе.
Богачка не из Са?.. Три миллиона за бабу из Ироса. Угораздило же вляпаться в большое дело. Гибель туристов расследует особый отдел посольства, им местные копы не указ.
С рассветом пустошь накрывается туманом. Меняю машину у фермера на ржавый грузовичок, пропахший капустой, в двух словах описываю, где он его заберет. Под оглушительный грохот полудохлого парового котла возвращаюсь в Са.
Утренние улицы бормочут о громком деле в концертном зале. Мальчишки уже выкрикивают свежие новости с первой полосы газеты по две монеты. «Убийство аристократки! Убита у всех на глазах! Убийцу разыскивает специальный отдел полиции!» Черные копы на каждом углу зажимают прохожих, заглядывают в окна машин. Ищут дорогую тачку, потому мой грузовичок удостоился мимолетных взглядов, и не более.
Прячусь за три квартала до посольства. Час отделяет меня от возвращения в Ирос и трех миллионов на счету. Прячусь в робе путешественника от внимания Са. Копы проходят мимо, но я трясусь, как девственник в борделе. Впереди первый периметр посольства, будка пропускного пункта на вход. Подхожу к воротам с ударом главных часов и слышу, как отпираются замки. Меня встречает внимательный взгляд офицера.
– Нагулялся?
– Угу, – бурчу в ответ, протягиваю пропуск.
– Контрабанда? – дежурный вопрос.
– Не в этот раз, – устало отшучиваюсь. Это только мешает. Офицер с каменной мордой шарит по карманам, штанинам, ощупывает между ног и по бокам. Я вздрагиваю.
– Упал неудачно, кажется, ребро сломал. – Чистая правда. – Как вернусь, сразу на больничный.
Офицер кивает, ставит визу на пропуске и подталкивает. Мол, не задерживай.
Под подошвой шуршит гравий. Ноги отяжелели, в голове пусто, глаза горят от сажи и от бессонной ночи. Успеваю пройти пятьдесят шагов до следующей двери, как позади грохает. Я оборачиваюсь, хотя это делать запрещено, и вся усталость мгновенно испаряется.
К проходной, которую я только что преодолел, строем несутся охранники. Там уже человек пять встали плотной цепочкой, перегородив проход от стены до стены. Еще четверо навалились кучей.
– Вы не имеете права! – женский визг.
Вот так-так. Кто-то решил прорваться с боем за Рубеж? Самоубийцы.
– Эй, не задерживайся! – окрик со второй проходной.
Подхожу к офицеру, протягиваю пропуск. Пока тот проверяет документ, оглядываюсь. Земля под ногами качается. Скрученная пополам, с руками за спиной практически висит на руках мужчин. Жилистая и гибкая. Рычит и брыкается. В глазах ярость, губы искривлены ругательствами. Лицо, которое разлетелось кровавым фаршем на балконе Большого концертного зала. Молли-будь-я-проклят-Соллерс. Не изящная и стройная в дорогом атласе, а тощая и убогая в невзрачной робе. Жалкая пародия на саму себя.
Встречаюсь взглядом с зеркалом. Нет. Взлохмаченный, напуганный, нервный, безвольный – мое отражение. Миг растянулся в ленту. Он смотрит на меня, будто школьник на директора. Всего лишь пешка. Гарви-тот-самый-Равер. Его волокут по гравию следом за яростной тигрицей, угрожающей именем и титулом, от которого сегодня утром она готова была отказаться.
Знаю, что в Са встречаются двойники живущих в Иросе людей. И слышал о процедурах, когда эти самые двойники желают перебраться за Рубеж в поисках лучшей жизни. Это стоит дорого, очень дорого. Цена в три миллиона за Молли – только часть проекта. Вторая часть – Гарви Равер, муж? или любовник? Два по цене одного? Отнюдь. Паззл сложился. Кто-то отыскал двоих – богачку и ее убийцу, свел на балконе в концертном зале и понадеялся на местную полицию. Да только те слишком рьяно взялись за дело, испортив мероприятие с самого начала.
Наваждение рассыпается на осколки с тяжелым хлопком дверей.
– Следующий!
Это меня. Я здесь, настоящий. Сотня шагов до Рубежа.
Уважаемый читатель!
При подсчёте учитываться будут баллы только зарегистрированных пользователей, оценивших не менее десяти работ. Голосовать за собственные конкурсные произведения и раскрывать тайну авторства нельзя, но участвовать в голосовании авторам — необходимо.
Помним:
► 1 – 3 балла: – работа слабая, много ошибок;
► 4 – 6 баллов: – работа средненькая, неинтересная, или плюсы «убиваются» неоспоримыми минусами.
► 7 – 8 баллов: – работа хорошая, требуется небольшая доработка
► 9 – 10 баллов: – работа хорошая, интересная.