За тонкими стволами мелькнуло какое-то сооружение. Саня и Нина вышли на поляну, где покоился старый Акай.
— Вот это да! — cказал Саня. Нина покосилась на него с неудовольствием.
— Последний аргиш, — сказала она.
Впереди на деревянной распорке висела шкура оленя. Рогатая голова пустыми глазницами смотрела на север, словно олень и впрямь готов был сорваться с места и ринуться вперёд. Позади него на земле стояла нарта с длинным свёртком из шкур. И Саня понял, что там покоится старый Акай, такой же, как при жизни, с коричневым морщинистым лицом, в парке, расшитой костяными бусинами. Сбоку на нарте лежало добро, которое пригодится старику в последнем странствии. Вещи обыденные. Саня заметил чайник и пилу. Чайник без дна, а зубья пилы сломаны.
— А почему вещи испорчены? Дай вам Боже, что нам не гоже? — спросил он и тут же смутился — Нина обидится. Но девушка пояснила:
— Все вещи, которые усопшему отдаём, должны сломаться, умереть в этом мире, чтобы быть исправными в Мёртвых землях.
— Понял, — пробормотал Саня.
На шее оленьего остова висел медный колокольчик с какой-то надписью. Саня подошёл ближе — старинные буквы сплетались в слова: “Звонит, потешает, ехать поспешает. 1812 год”.
Саня поёжился. Нина положила на нарту упаковку печенья и плиточный чай.