В знаменитой экранизации «Собачьего сердца» 1988 года есть один забавный эпизод, которого нет в повести Михаила Булгакова. Возле Калабуховского дома, где профессор Преображенский на пару с доктором Борменталем превратили милейшего пса Шарика в гражданина Шарикова, собралась толпа зевак. К уличному оратору – по-видимому, студенту, только что разглагольствовавшему в духе революционной мечтательности о фабриках по омоложению людей, подходит странный дворник. И говорит он нечто весьма странное - о том, что прочитал два тома энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона, и что откуда ни возьмись в его голове возник некий Мондриан, которого в словаре нет...
Откуда взялся этот эпизод? Придуман сценаристом? Нет, это тоже Булгаков. Конкретно – его ранний фельетон с говорящим названием «Сколько Брокгауза может вынести организм?». Вот он.
«В провинциальном городишке лентяй-библиотекарь с лентяями из местного культотдела плюнули на работу, перестав заботиться о сколько-нибудь осмысленном снабжении рабочих книгами.
Один молодой рабочий, упорный человек, мечтающий об университете, отравлял библиотекарю существование, спрашивая у него советов о том, что ему читать. Библиотечная крыса, чтобы отвязаться, заявила, что сведения «обо всем решительно» имеются в словаре Брокгауза.
Тогда рабочий начал читать Брокгауза. С первой буквы А.
Изумительно было то, что он дошел до пятой книги (Банки – Бергер).
Правда, уже со второго тома слесарь стал мало есть, как-то осунулся и сделался рассеянным. Он со вздохом, меняя прочитанную книгу на новую, спрашивал у культотделовской грымзы, засевшей в пыльных книжных баррикадах, «много ли осталось?». В пятой книге с ним стали происходить странные вещи. Так, среди бела дня он увидал на улице, у входа в мастерские, Банна-Абуль-Аббас-Ахмед-ибн-Могаммед-Отман-ибн-аля, знаменитого арабского математика в белой чалме.
Слесарь был молчалив в день появления араба, написавшего «Талькис-амаль-аль-хисаб», догадался, что нужно сделать антракт, и до вечера не читал. Это, однако, не спасло его от двух визитов в молчании бессонной ночи – сперва развязного синдика вольного ганзейского города Эдуарда Банкса, а затем правителя канцелярии малороссийского губернатора Димитрия Николаевича Бантыш-Каменского.
День болела голова. Не читал. Но через день двинулся дальше. И все-таки прошел через Баньювангис, Баньюмас, Беньер-де-Бигор и через два Баньякавалло – человека и город.
Крах произошел на самом простом слове «Барановские». Их было 9: Владимир, Войцех, Игнатий, Степан, 2 Яна, а затем Мечислав, Болеслав и Богуслав.
Что-то сломалось в голове у несчастной жертвы библиотекаря:
– Читаю, читаю,– рассказывал слесарь корреспонденту, – слова легкие: Мечислав, Богуслав и, хоть убей, – не помню – какой кто. Закрою книгу – все вылетело! Помню одно: Мадриан. Какой, думаю, Мадриан? Нет там никакого Мадриана. На левой стороне есть два Бранецких. Один господин Андриан, другой Мариан. А у меня Мадриан.
У него на глазах были слезы.
Корреспондент вырвал у него словарь, прекратив пытку. Посоветовал забыть все, что прочитал, и написал о библиотекаре фельетон, в котором, не выходя из пределов той же пятой книги, обругал его Безголовым моллюском и Барсучьей шкурой».
Для чего этот эпизод включен Владимиром Бортко в картину? Зачем он здесь понадобился? Безусловно, это смешно. Но дело еще и в том, что этот дворник (в фельетоне - слесарь) – еще одна жертва социального эксперимента, тоже, в некотором роде, прооперированный Шарик. Булгаковский фельетон, на первый взгляд, написан для того, чтобы осудить халатное отношение культурных работников к своим обязанностям по просвещению советских граждан. Но можно предположить, что в действительности писатель высмеивает попытку наскоро создать нового человека из того материала, которым располагали революционные хирурги. Здесь продемонстрирована вся утопичность попыток моментального превращения пролетария если не в интеллектуала, то в мало-мальски образованного и культурного человека.
Впрочем, нельзя отрицать, что советской власти всё-таки удалось создать с нуля новую генерацию «работников умственного труда», новую, советскую интеллигенцию (или, если угодно, «образованщину», как это называл Солженицын). Конечно, не одномоментно, а в течение долгих лет. И уж во всяком случае, дети этого дворника имели все шансы получить высшее образование.
Кстати, а может быть, герою фельетона на самом деле мерещился нидерландский художник Пит Мондриан?