Поле боя Город
Философия войны - смерть и уничтожение. Что нужно сделать, чтобы войны прекратились? Это целый философский пласт, над которым не один век бьются человеческие умы лучших мудрецов. Бьются умы тех, кто прошел войну, тех, кто слышал рассказы о ней, тех, кто потерял близких. Не участвуют в этом извечном бое только те, кто войны разжигает. Участвовал в этой битве за философию прекращения войн и я. Думал, писал, говорил, делал разное, чтобы рассказать, какая она страшная война. Но война не отступила и пришла вновь.
Мне кажется сейчас, что нужно оставить разбитый войной город таким, какой он стал, когда через него прошла война, и водить по этому городу людей. Только вот город этот должен быть в каждой стране свой. Потому что только своя рана болит. И как это не прискорбно, болит она только у того поколения, которое само теряло близких, само поднималось в атаки и на штурмы, само орало от боли в лазаретах и госпиталях.
Самое яркое, что я видел на войне, это не трупы и разбитые траншеи, это не забрызганные кровью операционные медрот и санбатов. Самое страшное - это убитый войной город. Город, где ещё несколько дней назад жили, любили, растили детей люди, город, ставший полем боя.
В небе висит водяная взвесь, покрывая снаряжение и форму слоем воды, как из аэрозольного баллона. Туман, смешиваясь с дымом пожаров, висит липким маревом, мешая дышать полной грудью. Разбитый асфальт хлюпает грязью, налетевшей толстым слоем с траков гусениц и рубленых протекторов армейских грузовиков и БТРов. Уже на подходе запах гари смешивается с ядовитой сладостью трупной вони и приходится натягивать на лицо, чтобы хоть попытаться отгородиться от висящего в тумане смрада.
У сгоревшей, побитой пулями бензоколонки с черными надгробиями обугленных колонок, расплющенный колесами и гусеницами до полной неузнаваемости труп. Чей это труп, сейчас уже не понять. Это просто аморфное нечто, некогда бывшее человеком. Дальше по дороге труппы попадаются чаще. Их стаскивали к дороге для эвакуации. По причудливым позам лежащих тел можно предположить, кого сюда выносили ещё 300 ми, кто умер уже здесь, вытек. Прихваченное ржавчиной, облепленное грязью оружие, черные от грязи бинты и нереально яркие на этом фоне оранжевые или розовые жгуты на конечностях. Лица? Здесь нет лиц, есть лишь оскалы смерти. Серое небо, серая туманно дымная взвесь. Серые дома с черными пятнами подпалин и ржавыми прутьями арматуры на месте пробоин от снарядов. С белыми на сером оспинами попаданий пуль и малокалиберных снарядов. Город встречает тишиной. Даже артиллерийская канонада не нарушает гробовой тишины мертвого города. Я видел этот город раньше. Видел его на мониторе командного пункта с высоты птичьего полета. Оттуда с высоты он выглядел огромным серым пятном на зелено-рыжим полотне земли. Пятном грязного цвета, а среди этого пятна черно-серыми кустами в тишине вставали разрывы снарядов. И вот он мертвый город.
Измочаленный обстрелами частный сектор. Проведенные крыши, пустые, с выбитыми вместе со стеклами рамами окна. Выгоревший изнутри дом и чудом уцелевшее с яркими резными наличниками крыльцо и закрытая дверь, в двери торчит ключ с ярким брелком сердечком. Меховым комком на ржавой цепи убитый кем-то или чем-то пёс у входа в свою будку.
Через дорогу молчаливыми тенями метнулась собачья стая. Среди дворовых псов ещё более жуткие, грязные со свалявшейся шерстью, свисающей сосульками с провалившихся животов, бывшие домашние любимцы. Глаза горят голодом и злобой, только наличие оружия в руках и то, что я не один, не позволяет стае также молча кинуться в драку и рвать, рвать желтыми клыками податливую, теплую человеческую плоть. Скорее всего, когда войдут войска, начнут возвращаться жители, стаю перестреляют. Это уже не милые друзья человека, это убийцы, попробовавшие на вкус человеческой крови, такими их сделали люди и война. Стая тенями скользит над кучами битого кирпича, ныряет под поваленные столбы и скрывается в тумане проулка.
За частными домами обгоревший скелет новомодного торгового центра. Чудовищной паутиной причудливо переплетённые пламенем и взрывами железный каркас. Кучи битого, оплавленного в комки стекла. На парковке никелем блестит магазинная тележка для покупок, ветер бряцает цепочкой замка. Ветер. Ветру здесь есть где разгуляться. Любое, даже самое слабое дуновение, способное лишь слегка колыхнуть туман, будит здесь музыку запустения. Брякает цепочка по выбитому стеклу. Шелестят трущиеся друг о друга листы кровельной жести. Скрипит висящая на одной петле дверь. Змеями шипят и шевелятся оборванные провода. Обрушившийся стояк многоэтажки бесформенной грудой высится в центре. На уцелевшей стене второго этажа потусторонним предметом ковер. Ковер на голой, обласканной осколками стене. На ступеньках подъезда втоптанная в грязь солдатским ботинком детская игрушка - рыжий с огненной гривой лев. Где тот ребенок, который нёс, обняв в страхе эвакуации своего игрушечного зверя. Нёс что-то, по-детски непосредственно шепча ему в игрушечное ухо, шептал и успокаивал себя и придуманного друга. Жив? Или там среди разбитых дворов в ряду кривых самодельных крестов и его могила?
Противно скрипит под ногами битое стекло вперемешку со стреляными автоматными и пулеметными гильзами. Выбитая внутрь квартиры дверь крышкой гроба лежит в коридоре. Гроб чьей-то жизни, чьих-то надежд и стремлений, гроб чьего-то любимого дома. Грязная цепочка следов по дорогому белому линолеуму. Отпечаток грязного тела на белом диване. Женские безделушки на комоде и грязный цинк из-под патрон. В центре кухни сложенный из кирпичей очаг и законченный солдатский котелок на огне от сгорающих сломанных табуретов. Дым вытягивается в выбитое окно. Мирные, домашние кружки обнимают грязные, перевязанные солдатские руки. Голые ветки дерева скребут по подоконнику. С завалившегося на бок холодильника с улыбками смотрят на нас лица людей. Яркими надписями играют магнитики из путешествий. На одной из фотографий мужчина в чужой военной форме обнимает молодую женщину. Живы ли они? Оживет ли мертвый город? А если оживет, через сколько лет новые люди в военной форме пойдут убивать чужие города? Города оживут. А вот люди нет. И немногие из них вернутся в свои дома. А те, кто вернётся, это будут уже другие дома и другие люди. Мы воюем за наши дома. А что здесь делают опять поляки, немцы, французы, американцы? Только их разоренные и сожжённые дома держат их память на протяжении десятилетий. Только их втоптанные в грязь русским солдатским сапогом поколения одергиваю молодых и рьяных. Только их убитые города могут остановить войны.
С.Мачинский