«Погибнуть во Вьетнаме было примерно так же просто, как ноготь откусить. Каждое утро нашим офицерам доносили сводку о потерях, а они потом передавали это всё нам. Но всем было вообще плевать на эти цифры. Пока ты сам цел, остальное – не важно. Кого там и сколько убили и ранили – это не твоя проблема. Ты просто живёшь тут, пока о тебе тоже не сказали в этих никому не нужных сводках. И ты не превратился просто в цифру в статистике и белый столбик на Арлингтоне».
Потери появились буквально сразу после нашего прибытия в распоряжение офицеров нашего подразделения. Но потери не среди нас, а в других ротах. Так происходило достаточно долго, примерно около месяца. Парни гибли, но не наши. Точнее, не именно наши сослуживцы. Как будто, смерть ходила где-то рядом, а к нам на огонёк не заглядывала. Но так происходить постоянно не могло. И мы это прекрасно понимали.
Как-то я набивал с Пейсом мешки землей, и увидел возвращающуюся нашу группу. Они несли на брезенте кого-то. Ранило одного из наших бойцов. Не помню, как его звали. Он лежал в этой тряпке мирно сложив руки на груди. Я подошёл, и не понял, зачем они его тащат. Он был цел. Никакой крови не видно, конечности на месте. Парни отнесли бойца в госпиталь. Вышли оттуда, закурили. Сказали, что он уже «готов», погиб. Обкололи обезболивающим, чтобы не страдал.
Как оказалось раны были на спине. Очередная ловушка. Он прошёл по тропе, видимо наступил на мину. Она взорвалась за спиной. На теле нашли буквально несколько очень маленьких входных отверстия. Парень этот упал, и начал громко стонать от боли. Кровь даже особо не текла, но внутренние органы, видимо, сильно пострадали. Ему вкололи обезбол, а через минут десять он скончался.
Вообще, огромные потери у нас были именно из-за мин и всевозможных ловушек. Вьетнамцы устанавливали их повсюду. Сегодня утром ты можешь идти по тропе, и ничего там нет. Идёшь в обед обратно – взрыв. Когда они успевали это делать… Сапёры разминировали одну и ту же тропу по пять раз на неделе.
Конечно же, мы прекрасно понимали, что это делали местные жители, которые полностью поддерживали партизан. Вьетконговцы попросту не могли это сделать так быстро и незаметно, а местные крестьяне – легко и просто. Именно поэтому у многих из наших парней было огромное желание все эти деревни сжечь к чертовой бабушке, чтобы обезопасить себя от этих «сюрпризов», а также – чтобы отомстить за погибших и раненых друзей.
Я же старался тут друзей не заводить, не прилипать к кому-то сильно, чтобы потом не мучатся, когда его убьют. Так нас даже инструктора учили в лагере подготовки. В принципе, за год можно было воздержаться от какой-либо дружбы. Чуть больше остальных я общался с Пейсом. Он был образован и интересен в плане бесед на совершенно разные темы. Но, как говорится – закон подлости. На одной из прогулок именно пейс наступил на мину. Это был какой-то ужас. Ботинок с ногой нашли метрах в пяти, а он орал так, что я хотел в тот момент оглохнуть, чтобы не слышать этого истошного звука. Перетянули ногу, чтобы он не терял кровь, обкололи обезболивающим, потащили на поляну, где его забрал вертолёт. Точно не знаю, но говорили, что он выжил.
Когда мы на аэродроме видели, сколько мешков с телами грузили в транспортные самолеты, было сразу понятно, что тут происходит. Но это – там, это в мешках. А тут ты это видишь рядом, видишь часто. И начинаешь к этому привыкать. Становиться толстокожим и совершенно неэмоциональным. Рядом кого-то убили, или ты кого-то грохнул. И что? Мысли в этот момент могут быть вообще далёкими. Например, что у нас сегодня будет на ужин.
Вся история с самого начала находится тут.