Россия времён гражданской войны 1918 — 1922 годов. Андрей Срубов — начальник одного из губернских ЧК. Его чиновничий удел — составлять списки «врагов революции»: бывшие пособники белой армии, интеллигенция, выступившая против «диктатуры пролетариата», другие лица, посягнувшие на ценности светлого коммунистического будущего.
Для него это процесс чисто механический: вместе с двумя коллегами из отдела агентуры он проговаривает фамилии и «преступления» виновных, после чего почти единогласно следует страшный приговор — расстрел. Людей свозят, догола раздевают и убивают в подвале душевой выстрелом в затылок специально обученные исполнители, после чего тела увозят на грузовиках куда-то за пределы городка.
Так проходит день за днём. Для Срубова это просто работа, но в глубине души он, сам образованный интеллигент, хоть и преданный делу революции, постепенно сходит с ума от необходимости росчерком пера отправлять десятки, а то и сотни людей на смерть.
У «Чекиста» весьма интересная предыстория, на которую стоит обратить внимание. В 1990 году на Каннском кинофестивале показали две знаковых советских картины — «Такси-блюз» Павла Лунгина и «Замри, умри, воскресни» Виталия Каневского. Оба режиссёра были дебютантами — и оба получили важные призы: за лучшую режиссуру и «Золотую камеру» за лучший дебют соответственно.
Лунгин, сын Семёна Лунгина, крупнейшего и важнейшего сценариста в СССР (он писал сценарии к «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещён» и «Агонии» Элема Климова), тогда был штатным сценаристом петербургской киностудии «Троицкий мост», которую создал Игорь Масленников, режиссёр советских фильмов про Шерлока Холмса.
Из Канн Лунгин вернулся с предложением от знаменитой парижской студии MK-2, выпустившей кучу классики: от трилогии «Три цвета» Кшиштофа Кесьлёвского до, например, «Худший человек на свете» Йоакима Триера. Французы предложили снять ряд фильмов по произведениям русской классики, отражающих определённые периоды российской и советской истории.
Сценаристом и продюсером фильмов, предназначенных для показа на телеканале «Арте», стал историк и прозаик Жак Бэнак, хорошо знакомый с российской литературой и историей революции. Одним из фильмов и стал «Чекист» Александра Рогожкина, на тот момент прославившегося побывавшей на Берлинском кинофестивале драмой «Конвой».
В основе картины лежит повесть «Щепка», у которой предыстория не менее, если не более интересная. Написавший её в 1923 году писатель Владимир Зазубрин был человеком, прозвавшим русскую революцию «прекрасной и жестокой любовницей». Сидел в тюрьме, во времена революции сперва воевал на стороне Колчака, затем переметнулся к красным (говорят, даже был двойным агентом).
После, в 1922 году стал знаковым писателем (его хроникальный роман «Два мира» называли в числе любимых книг Ленин и Горький) и главным редактором, тогда — председателем литературного журнала «Сибирские огни», для публикации в котором и предназначалась «Щепка».
Но не сложилось — произведение про «расстрельной быт» ЧК, основанное на рассказах непосредственных участников «красного террора», не выпустили и «потеряли» на 60 с лишним лет, пока в 1970-х рукопись не обнаружила в архивах томская литературовед Римма Колесникова.
Впоследствии повесть была опубликована в том же журнале «Сибирские огни» и вызвала небывалый ажиотаж, связанный, в том числе, с именем автора. Дело в том, что Зазубрин, верный певец революции, в 1938 году был арестован НКВД, включён в «сталинский список», а затем расстрелян — как перед этим, в 1937-м, кстати, автор вступительного слова к «Щепке», литературный критик Валериан Правдухин.
Пожалуй, в этой предыстории слишком много символизма, чтобы её отбрасывать, когда заходит разговор о «Чекисте». Ну не горькая ли ирония, что человек, писавший про «людей с чистыми руками, холодной головой и горячим сердцем» (это про чекистов, расстреливавших «врагов народа»), сам однажды оказался в этом самом расстрельном подвале?
И не та же самая ли это горькая ирония, что экранизация повести о распадающейся Российской империи была показана в программе «Особый взгляд» Каннского кинофестиваля в 1992 году, спустя год после развала СССР? Фаталистический контекст, сложившийся вокруг фильма и его первоисточника, часто отбрасывается в сторону, но здесь он, пожалуй, крайне важен.
Самого «Чекиста» часто относят к т.н. «чернухе», специфической разновидности российских фильмов 1990-х, расцветшей блеклой клюквой, когда все прошлые покровы создаваемого советской цензурой «приличия» (именно в кавычках) были сброшены. Можно и так сказать, все характерные признаки налицо: обилие голых тел, насилие и кровь вполне позволяют отнести фильм именно к этой категории. Важнее отметить, как фильм сделан.
Повторяя интонацию книги, в которой без особых эмоций, зато с удивительными подробностями (например, о том, как именно «расстрельщики» целились в затылок своим жертвам) описан процесс казней жертв ЧК, «Чекист» превращает происходящее в настоящую производственную драму о том, как производится смерть.
В коридорах киностудии «Ленфильм» были отстроены нехитрые декорации, в которых и разворачивается действие фильма — расстрельный подвал-душевая, кабинет начальства ЧК, несколько других помещений, прилегающие улицы и ещё пара-тройка небольших локаций.
Минимализм не только в интерьерах и экстерьерах, но и в самой драматургии (составили список — расстреляли — вывезли трупы — пошли домой) работает на восприятие, создавая ощущение кромешного ада, в котором ничего не меняется. В самой фразе «красный террор» скрывается нечто, противоположное человечности — чистое зло, которое творит интеллигент Срубов при поддержке двух товарищей «из рабочего народа», сотрудников агентуры Яна Пепла и Исаака Каца.
И если посмотреть фильм беглым взглядом, покажется, что в нём действительно нет ничего, кроме страшных подробностей о том, какой кровью омыта «русская революция», которую стране навязали бездушные силовики в шинелях.
Но если приглядеться внимательнее, то в этом, на первый взгляд, почти бессюжетном фильме скрывается важный этический конфликт. Для Срубова, человека образованного, с хорошо подвешенным языком и трезвым умом, необходимость составлять расстрельные списки — рабочая необходимость. И отнюдь не такая искренняя радость, как, допустим, для его малообразованных коллег Пепла и Каца, а также «расстрельной команды», члены которой после очередной партии трупов с улюлюканьем играют в чехарду в тех же подвалах, пропитанных смертью.
И, как и любой интеллигент, он пытается найти оправдание своим действиям — подвести работу под некую идеологию, найти высшую цель (Пепел, кстати, так ему и говорит — «У меня есть ненависть, у вас, товарищ Срубов, есть философия»). И, конечно, постепенно его трезвый ум приходит в негодность. Возможно, есть некоторая проблема в том, что фильм не пытается проникнуть в психологию своих персонажей, превращая их в функции.
К моменту, когда у Срубова окончательно едет крыша, зритель оказывается к этому как будто не подготовлен, настолько он успел привыкнуть к тому, что этот человек с лицом каменного истукана отправляет на смерть сотни, а то и тысячи людей.
Но, возможно, в этом и была задумка авторов — намеренно лишить фильм этого самого психологизма и тонкости. Просто психология — это про что-то, связанное с абстрактной «душой», проще говоря, с чем-то живым, чувствующим, человечным. О какой психологии и, тем более, человечности можно вообще говорить, когда речь идёт о кучке привилегированных чекистов, отправивших на тот свет более миллиона человек во имя призрачных идеалов?
Поэтому-то внезапный порыв «попытки в гуманность», пробившийся сквозь внешнее безразличие чекиста Срубова, становится для зрителя таким неожиданным. Поэтому и зритель, и окружающие Срубова люди, и сам Срубов, похоже, искренне удивляются, когда ближе к финалу «зверь», как его зовут в глаза и за глаза, вдруг решает отпустить с миром группу мятежников, которых раньше ждал бы расстрел на месте («Революция — это не развёрстка, не расстрелы, не ЧК, революция — это братство трудящихся, это жизнь!»).
В этом внезапном «акте доброй воли» нет ни капли гуманности — есть лишь растерянное лицо что-то внутри себя осознавшего палача, который вдруг решил резко перейти на сторону добра и сошёл с ума от такой радикальной трансформации психики.
Сейчас, спустя 30 лет, «Чекист» пробуждает особые мысли после просмотра. Да, люди давным-давно не смотрят на репрессии в любой стране, как на нечто нормальное, и лишь самые отбитые скажут, что «чистки» можно чем-то оправдать, даже построением коммунизма и «горячим дыханием революции».
В этом плане «Чекист» — эдакая пилюля от оскотинивания: напоминание о том, что так больше быть не должно никогда. И любой, кто решится «вернуть 1937-й», обречён. Нельзя остаться человеком, потеряв всё человеческое, зато можно превратиться в обезумевшее от безнаказанности чудовище, которое рано или поздно будет сожрано и задавлено своими же сородичами.