Работая в реанимации, ты свыкаешься с мыслью, что здесь никто не задерживается просто так. Пациенты приходят в отделение на грани жизни и смерти, и твоя задача — удержать их на стороне жизни. Этот случай начался с тревожного звонка из педиатрии. Девочке было всего шесть лет, и её организм почти сдался.
— Острая дыхательная недостаточность, сатурация падает до 70%, — голос на том конце был напряжённым.
Я бросил всё и отправился в педиатрическое отделение. Нас встретила заплаканная мать. Она держала в руках маленькую, потрёпанную игрушку — слонёнка с оборванным ухом. Девочку уже готовили к транспортировке в нашу реанимацию. Её лицо было серым, дыхание — едва уловимым.
— Это началось с обычного ОРВИ, но за последние сутки ей стало хуже, — мать говорила, прерываясь на всхлипы.
Мы быстро подключили её к кислородной маске и повезли в реанимацию. В такие моменты времени нет. Всё решают скорость и слаженность действий.
В реанимации мы сразу же провели интубацию, чтобы стабилизировать дыхание. Крошечное тело девочки почти не реагировало на наши манипуляции. Анализы крови подтвердили худшие опасения — вирусная инфекция вызвала тяжёлый респираторный дистресс-синдром. Лёгкие были заполнены жидкостью, словно два тонущих корабля.
— Подключаем её к аппарату ИВЛ, — сказал я, оглядываясь на коллег.
Аппарат начал дышать за неё, но это был только первый шаг. Организм девочки был истощён, каждая клеточка её тела боролась за выживание.
Первую ночь мы провели в непрерывной работе. Аппарат ИВЛ не справлялся, давление в лёгких росло. Мы перевели её на экстракорпоральную мембранную оксигенацию — сложную процедуру, которая буквально насыщает кровь кислородом, минуя лёгкие.
Её тело было покрыто проводами и трубками. Казалось, что техника работает за неё, а сама девочка уже не здесь.
— Доктор, она справится? — тихо спросила мать, наблюдая за всем через стекло.
Я замялся. Врать я не умею, но и говорить, что шансов мало, было бы жестоко.
— Мы сделаем всё, что в наших силах, — ответил я, избегая прямого взгляда.
На вторые сутки начались новые проблемы. Почки перестали работать. Анализы показывали, что токсичные вещества скапливаются в её крови. Мы запустили гемодиализ — очистку крови через специальный аппарат. Теперь за неё работали не только лёгкие, но и почки.
Команда врачей работала без сна. Мы по очереди дремали прямо в ординаторской, готовые сорваться на любой сигнал мониторов. Её маленькое сердце продолжало биться, но с каждым часом становилось всё слабее.
На третий день я заметил, что сатурация начала понемногу повышаться. Лёгкие словно начали отвечать на лечение. Это был первый проблеск надежды за последние 48 часов.
— Давление стабилизируется, — сказал анестезиолог, проверяя мониторы.
Мы постепенно начали снижать параметры аппаратов, позволяя её организму самому включаться в работу. Это был тонкий баланс: дать телу шанс и не перегрузить его.
К утру третьего дня девочка открыла глаза. Это было мгновение, которое трудно описать словами. Её взгляд был слабым, но в нём читалась жизнь.
— Мам…а… — прошептала она, едва слышно.
Я вышел к матери и сказал, что её дочь начинает восстанавливаться. Женщина разрыдалась, уронив игрушку на пол.
Процесс реабилитации занял несколько недель. Девочку постепенно отключали от аппаратов, обучая её организм снова дышать, фильтровать кровь, работать самостоятельно.
Когда её выписывали, она стояла на своих ногах, сжимая того самого потрёпанного слонёнка. Мать подошла ко мне, обняла и сказала:
— Спасибо. Вы подарили нам жизнь.
В реанимации ты редко видишь счастливые финалы. Но такие моменты делают всё оправданным. Ты понимаешь, что не зря проводишь ночи без сна, не зря борешься за каждую жизнь.
Это была наша маленькая победа.