Она давно поселилась в его уютном доме. Очень томная, в длинном сером шелковом платье, напоминающем туман, в перчатках до локтя и с легкой полупрозрачной вуалью на лице. Казалось, она заполнила собой все пространство, и от нее нельзя было спрятаться, сколько бы он ни пытался...
Первое время после смерти жены художник старался окружить себя ее вещами, желая как можно дольше сохранить ее эфемерное присутствие в своей жизни. Совместные фотографии, флакон духов, купленная ею бирюзовая ваза, которая прежде ему совсем не нравилась, и даже домашние тапочки, которые она ему подарила, — все приобрело новый смысл. Но теперь, когда в его доме поселилась незнакомка, эти вещи вызывали глубокую печаль, а порой и отчаяние, словно на них наложили чары. Художник хотел прогнать незваную гостью, но рядом с ней чувствовал себя настолько беспомощным, что просто стал ее избегать.
А она, словно назло, следовала всюду за ним: садилась за стол, и у него пропадал аппетит, склонялась к изголовью, прогоняя любой намек на сон. Но самое ужасное, что она запросто входила и в мастерскую, его святая святых, куда он никого не пускал. За долгие месяцы художник не написал ни одной картины. Сначала ему казалось, что это неправильно — творить, когда любимая Муза его покинула. Потом пробовал выражать свои чувства на холсте, но получалось что-то настолько серое и унылое, что вскоре художник забросил эти попытки.
Но вот однажды он окончательно решил избавиться от назойливой гостьи.
— Уходи же, наконец! Ты мне надоела! — воскликнул художник и взмахнул руками, прогоняя даму, но неловким движением столкнул со стола бирюзовую вазу. Он попытался поймать ускользающую из рук керамику, но не смог. Дзынь!.. Высокий звук рассыпался под потолком. Ваза разбилась.
Художник тяжело опустился на пол, поднял осколки, понимая, что ничего уже не исправить, и тихо заплакал, обхватив себя руками. Рядом прошуршала шелковая юбка. Дама села рядом и обняла художника, погладила по взлохмаченным волосам. И он впервые взглянул ей в глаза.
А потом они сидели за столиком в летнем дворике, пили чай, вели неторопливую беседу. И он говорил, говорил, говорил... О своей любимой Музе, о ее привычке забавно морщить нос, о ее абсолютном неумении готовить, о фантастической книге, которую она начинала писать много раз, но всякий раз бросала, о тысяче разных мелочей, по которым он так сильно скучал.
В тот вечер художник впервые крепко спал всю ночь. В последующие дни они с таинственной гостьей еще много времени проводили вместе, слушали старые пластинки, читали книги, даже танцевали.
Однажды утром художник вновь открыл свою мастерскую, смахнул пыль с холстов, смешал краски и с головой погрузился в работу. Он писал легко и быстро, едва поспевая за вдохновением.
Несколько месяцев спустя в картинной галерее города открылась выставка работ художника. Критики хвалили и говорили, что эта серия сильно отличается от всего того, что он создавал раньше. Почти на всех картинах была она — его Муза. Задумчивая или веселая, в движении или застывшая в моменте.
К художнику подошла молодая женщина и заговорила о его картинах. Ее восторг был настолько сильным и искренним, что художник и сам проникся этим энтузиазмом и с удовольствием дал увлечь себя беседой.
Меланхолия вышла из галереи, замерла на ступеньках: на улице уже накрапывал дождь. В стороне курил молодой человек. Он увидел, как незнакомка в вуали протянула руку, затянутую в серую перчатку, чтобы поймать капельку небесной влаги.
— Идите под зонт, я вас провожу, — обратился он к ней.
Она взглянула на него из-под вуали и взяла под локоть.