— Борис! Борис, остановите его! Да, Господи! Скорее! — Ирина Викторовна вся подалась вперед, схватила водителя за плечо, сильно сжала своими тонкими пальцами, откуда только сила взялась, ведь только после простуды, неделю с температурой провалялась. — Немедленно идите и приведите его сюда! — закричала она, потом жалобно всхлипнула и добавила:
— Ну, пожалуйста, Боря! — Она как будто опять стояла там, у самого края, смотрела вниз, как теперь этот мальчик. И вода притягивала, заставляла голову кружиться, и руки стали липкими, скользкими…
— Не велено! Николай Андреевич не разрешает в машину посторонних, вы же знаете! Вам–то ничего не будет, а меня уволят. Нет уж! Ну что вы дрожите опять, Ирина Викторовна! Хотите, я полицию вызову? — беспокойно заелозил на кожаном сидении водитель. Предупреждал его хозяин, что Ира может выкидывать «фортели», Боря не верил, думал, Николай Андреевич врет, а вот, пожалуйста!
Они оба, и Ира, и водитель, смотрели через затонированное окошко «мерседеса» на парня. Тот, хмурясь и как будто разговаривая сам с собой, уже перелез через перила и опустил ноги на небольшой каменный выступ. А внизу — Мойка, темная, сизо–серая, маслянистая. Весь мост через неё, его чугунные, кружевные перила, увешаны замочками «на любовь и долгое счастье».
Боже, а ведь Ира тоже когда–то повесила сюда замочек, кажется, он был красным, с вензелями, красивый, сделанный на заказ, уникальный, с прядками волос молодоженов внутри, так захотел жених, Юрий. Он сам придумал, какой будет замочек и, смешной, оставил себе один запасной ключик. Потом, наверное, воспользовался, похвалив себя за прозорливость…
Пока Ира отгоняла воспоминания о злополучном замочке, парень в расхристанном черном пальто, из–под которого было видно праздничную белую сорочку и сорванный набок галстук, пристроил на столбик перил бутылку, Ире показалось, что это водка, зачем–то расстегнул рубашки почти до середины груди.
Прохожих не было, вечер, сыро, того гляди, Питер опять накроет дождем, все попрятались по кафе и квартирам.
А ведь в такие минуты просто необходимо, чтобы кто–то был рядом. Чужой, посторонний, далекий от твоих бед и того, что ты тут вообще–то с жизнью прощаешься. Именно он, этот незнакомец, и может спасти! Он послан твоим ангелом, или его ангелом, Ирина не знала, но была уверена, что спасение быть обязано!
Мальчишка усмехнулся, крикнул что–то, потом махнул рукой. Ире показалось, что у него зазвонил сотовый, потому что худая рука паренька нырнула в карман пальто и, да, вытащила смартфон.
— Ну вот! — обрадовался Борис. — Сейчас она ему скажет, что любит его, и ничего не случится. Поедемте домой, Ирина Викторовна! Некогда! Все эти любовные страсти молодежи, одни только игры! — Но Боря вдруг замолчал, прикусил язык. И хотел уже завести мотор, но подопечная его, выругавшись по–французски, распахнула дверь, чуть не ударив её о фонарный столб, выскочила наружу, как была, в платье и накинутой поверх шали, в туфлях и тонких чулках, побежала по направлению к сумасшедшему молодому человеку.
Борис на секунду залюбовался, как бежит Ирина Викторовна, так органично смотрелась она и с этими старыми, низенькими зданиями, и с развешанными поперек реки мостами, легкими, воздушными, и с фонарями, на старый манер накрытыми шестригранными плафонами—стаканами. Ире бы родиться века два назад, глядишь, и ничего бы не случилось, но теперь что говорить…
Боря опомнился, когда Ирина Викторовна уже обхватила паренька за пояс, неуклюже уткнулась своей головой ему в поясницу, кричала что–то, до Бори доносилось только «родненький» и «хватайся–ка за меня!»
— Да если он за тебя схватится, то и ты, и он — вместе полетите вниз! — Борька вылез со своего места, зябко приподнял воротник пиджака, почувствовал, как в ботинки наливается холодная вода из лужи, что бултыхалась аккурат у водительского места, тоже выругался, но уже крепко, по–русски, как, бывало, выражался его дед, если хватал молотком по пальцу, и побежал на мост.
— Ирина Викторовна, отпустите его! Не видите, что ли, пьяный! А может и того хуже! Отойдите! Да отцепитесь вы от него! Да! Да, хорошо, я сам! Сам его сниму! Вот! Вот таааак! — Сильный, хваткий Борис одним махом перекинул паренька через перила на асфальт, зачем–то заломил ему руку, хотел ещё прикрикнуть, но тут мальчишка, до этого рычащий и вырывающийся, как затравленный зверек, вдруг заплакал, как совершеннейший ребенок, маленький, напуганный, отчаявшийся, зажмурился и заревел в голос.
Боря никогда не видел, чтобы из человека, из обычного человека, тем более из мужчины, текли такие огромные, горячие слезы. Это только в кино бывает!
— Боренька, поднимите его, ну что же вы заламываете?! — возмутилась Ирина, стала вытирать мокрое лицо паренька своим платочком, тоже с вензелями. — Милый, потерпи, сейчас всё это закончится, сейчас! В тепло! Его нужно в тепло! И немедленно, окоченел совсем!
Борис, быстро ощупав молодого человека и убедившись, что оружия при себе тот не имеет, послушно взвалил спасенного на себя, понес к машине.
— Да нельзя мне его внутрь, Ирина Викторовна! Никак нельзя! Давайте усадим вот, на остановке, вызовем скорую, он посидит, а? — попытался водитель ещё раз уговорить хозяйку, но та, кажется, и не слышала, а, как наседка, кудахтала над льющим слезы мальчишкой. — Ну ладно! — Сдался Боря. — Если что, сами будете объясняться!
— Буду, Боренька, не бойтесь! Не привыкать мне, чего уж! Только поскорее домой, пожалуйста, его всего трясет! — прошептал она.
Парень сжался на заднем сидении, обхватил свои колени руками и всё что–то бормотал.
От него пахло спиртом и горем.
Ира знает этот запах. Так пахнет обреченность. Но ещё она знает, что для человека ничего никогда не заканчивается, пока он жив. Если нельзя исправить, надо смириться, если нельзя смириться, то… То нужно бороться, непременно, бороться с этими мыслями о том, что мир рухнул. Мир никогда не падает, не рушится, он стоял и стоит, как бы тебе ни было плохо. «Докажи миру, что ты сильнее, и тогда в тебя поверят, тебе протянут руку!» — так сказал Ире врач тогда, после всего… И она доказала. Ей помог Коля, а она теперь поможет этому мальчику. Нет, пусть Николай и не верит в ангелов, но это именно они толкают людей на помощь!
— Ничего! Сейчас мы приедем, и всё станет другим, вы только потерпите! — уговаривала Ира парня, пыталась погладить его по волосам, но тот только брыкался и шептал, чтобы его выпустили.
— Отодвиньтесь от него, Ирина Викторовна! Не ровен час, зашибет, а мне потом отвечай! Ввязали вы меня в историю, ещё и ноги промочил, опять поясницу ломить станет, — ворчал Боря, потом буркнул, что под подлокотником на заднем сидении имеется плед. Николай Андреевич всегда его там держит, чтобы Ирину кутать, если та решит вдруг по дороге остановиться, выйти, «подышать, на пейзажи полюбоваться». Так она настраивается на работу. Ира преподает в небольшой балетной школе, занимается с ребятишками.
— Точно! Спасибо, Боренька! Так, вот! Нашла! Накройтесь, молодой человек! Накройтесь, я прошу вас! Как вас зовут? Меня Ирина. И–ри–на! — по слогам прокричала она парню в ухо, как будто тот был убогий или страдал глухотой.
— Алёша. Да не хочу я… Ничего не надо мне, вы поняли?! Я жить не хочу, а вы тут со своими тряпками! — Мальчишка содрал с себя плед, стал топтать его ногами, но Борис вдруг рыкнул так, что Лёшка замер, скомкал накидку и запихал его к себе на колени.
— Жить не хотеть — это бывает, внутри пустота, и непонятно, зачем дальше нести эту пустоту, — проговорила, ни к кому не обращаясь, Ира. — Бывает просто пустота, когда растерялся, когда устал, запутался, а эта пустота другая, она холодная и чёрная. Из–за неё текут слезы. Но знаете, Алексей, пустота имеет свойство заполняться. Она сама себя не терпит такой вот, безликой. Всё проходит, пройдет и это!
— Бросьте! Цитировать легко, когда ничего не знаешь! — зашептал Лёша, застучал зубами.
Ира даже пожалела, что не захватили с собой его водку, сейчас бы согрелся.
— Боря, включите печку посильнее, пожалуйста. А вы, Алёша, постарайтесь расслабить плечи. Только плечи, хорошо? Опустите их вниз. Вот так! — Она легко коснулась его спины, провела рукой по вздыбленным под кожей, сорочкой и пальто косточкам. Худой… Какой же он худой, Господи! Совсем ещё ребеночек!
Алешка как–то жалобно застонал и вдруг развернулся, и упал к Ирине на колени, а она стала гладить его по голове, по лопоухим ушам, по горячей шее.
— У вас две макушки, Алёша, — сообщила она затихающему мальчишке. — Вы счастливый. У кого две макушки, тот непременно будет счастливым.
— А у меня? У меня сколько? — осведомился Борис, наклонил голову так, чтобы хозяйке было хорошо видно его лысину.
— У вас, Боря, там плато. Но вы не расстраивайтесь, это от избытка тестостерона! — сообщила Ирина Викторовна. — Вы счастливо женаты и неплохо зарабатываете, разъезжая по северной столице в машине представительского класса. Мне продолжать описывать ваше везение?
Она многозначительно вздернула подбородок.
— Спасибо, не надо. Что там этот? Чего затих–то? — забеспокоился водитель, кивнув на редко всхлипывающего парня.
— Он согрелся, и теперь у него апатия. Оцепенение. Это защитное свойство организма. Мозг вытесняет все страшное, обнуляется, чтобы накопить силы на борьбу. Спасибо вам, Боря, что спасли этого мальчика, я уверена, что у него случилась беда, но он должен понять, что надо барахтаться, взбивать масло, Боря! И тогда всё сладится!
Ирина Викторовна говорила, как деревенская бабулька, даже голос стал у нее каким–то скрипучим, Борис испугался, ни простудилась ли!
Но Ира тут же улыбнулась, подмигнула ему.
— Всё со мной в порядке, Боренька. Извините, что напугала… Знаете, я, пожалуй, позвоню Аннушке, пуст приготовит нам горячий обед! — Ирина уже набирала номер на своём сотовом. — … Нет, нет, Анечка, не пугайтесь! Всё в порядке, просто я привезу своего… Своего знакомого, он замерз, очень устал и… Словом, у него беда.
Ира могла бы так и сказать, что везет в стельку пьяного юношу, что тот десять минут назад стоял на мосту и хотел утопиться в Мойке, на том же самом месте, что и она когда–то, но не могла. Это сразу создаст об Алеше скверное представление, Анна поднимет шум, позвонит Николаю, тот примчится, сорвет все свои встречи, а этого никак нельзя допустить. Никак!
До особняка Ирины доехали быстро, также быстро вытащили из машины Алёшу, увели его в дом.
— У камина! У камина посадите. Анечка, давайте–ка его накроем. Да, вот так! — суетилась Ира.
Анна Егоровна, рачительная и очень любящая экономка, заметила, как раскраснелась Ирина, красиво раскраснелась, по–девичьи. А то всё бледная, бледная, даже на солнце не загорала. А тут красота! Николай Андреевич порадуется!
— Алёша, вам бы поесть, слышите? — Ира уже сидела на коленях рядом с мальчишкой, гладила его по руке. — Желудок будет болеть. Вы много выпили. И пить вы не умеете.
— Я не хочу. Можно, я просто посижу, а потом уйду. У меня поезд. Я должен в Москву ехать. Зря… Вообще всё зря было. А я… Я на бабушку накричал, деньги у неё украл на билет, я ей, ей… — Тут Алексей закашлялся, Анна Егоровна подала ему воды. Парень отхлебнул, часто–часто задышал.
«Это спазм. Горло сжимается, точно лентой перетянули!» — поняла Ира, стала растирать Лёшкины руки своими теплыми, худыми пальцами.
— Кто она, Алексей? Что у вас случилось? — тихо спросила она.
Ира знает, что такое беда. У неё она была. И ей помогли. Николай тогда как будто выдернул её с того моста. А внизу плескалась вода напополам с льдинками, и ветер швырял в лицо брызги, пахнущие то ли бензином, то ли соляркой. Ира тогда прыгнула. У неё не было больше сил держаться. Перила оказались холодными и скользкими, и внутри всё было холодно. Иру предали, её выгнали, выбросили, как отработанный материал. Она больше не нужна. Но Николай Андреевич, Коля, милый, родной, ласковый, доказал, что жизнь на этом не заканчивается, что…
Его послали ангелы.
— Она… Я приехал, потому что Танька перестала звонить и не писала. А мы же пожениться хотели! — стал, судорожно выдыхая, объяснять Алёша. — Не сейчас, потом, когда она отучится. У меня сейчас и денег нет. Вон, на билет у бабушки, из «похоронных» взял. Украл, чтобы к Таньке… А она там… Она… Ненавижу! Га ди на! — вдруг закричал парень, хотел метнуться, то ли проломить головой большое, в пол, окно, то ли кинуться к огню, но Ирина крепко обняла его, оба повалились на ковер.
— Да что же вы творите, Ирина Викторовна?! А ну–ка поднимайтесь! — потянула к себе хозяйку Анна.
Ира послушно встала на колени, усадила рядом Алёшку.
— Ненавижу! — рычал он и захлебывался. — Я ради нее всё! Я институт бросил, работать пошел, она квартиру хотела, я копил. Я её любил, понимаете? А она просто рассмеялась мне в лицо. При всех! Я приехал, я думал, что она заболела, что случилось что–то, а она обозвала только… И они все смеялись. Никогда больше, никогда я… — Алексей замолчал, его лицо вдруг нахмурилось. — Кто вы?
— Ну вот наконец–то! Наконец вы проснулись! — Ира довольно улыбнулась. Надо выговориться, прокричаться, тогда пустота внутри как будто становится меньше, ведь теперь есть свидетель твоего горя, соучастник. — Меня зовут Ирина Викторовна. Я взяла на себя смелость, привезла вас сюда. Вы стояли там, на мосту. И ваше пальто вот здесь, мы ничего не потеряли…
— Извините! Мне надо ехать! Мне домой пора, меня бабушка ждет! — Алёша вдруг вскочил, но тут же осел обратно в кресло.
— Ближайший поезд только завтра, — порывшись в расписании, выдал Борис. — Позвони, скажи, что задержишься. Номер помнишь? Ты свой сотовый, кажется, утопил.
Алексей кивнул. Ну как можно не знать номер бабушки?! Она для него всё, она же его на ноги поставила, а он, Алёшка, её, выходит, предал…
— На, звони! — Борис протянул свой смартфон.
Парень быстро набрал цифры, отвернулся, только сейчас заметив и шкуру медведя на полу, и дубовые панели по стенам, и высокие потолки с деревянными, теплого, кленового цвета, балками, и паркет, выложенный квадратами, а не как у бабушки — елочкой. Лёшка зажмурился на миг, думая, что попал в сказку, но потом широко распахнул глаза, потому что услышал в трубке голос бабули.
— Баб Кать, да всё нормально у меня, правда! Я в Питере… Ну зачем, зачем… Я тебе всё потом расскажу, завтра приеду и расскажу. Ну чего ты плачешь–то?! У меня голос дрожит? — Лешка закашлялся, стал прочищать горло. Сегодня он в первый раз так напился, самый первый раз в жизни. И всё из–за девчонки! Позор какой! — Баб Кать! Я сейчас скажу тебе, но ты только не кричи, хорошо? — зашептал он.
Ира тактично отвернулась.
Ей вдруг стало хорошо, спокойно. Мальчик оживает.
— …Я у тебя, баб Кать, деньги украл. Да! Я костюм купил и билет. Я думал, что Таня меня ждет, а она… Прости меня, бабуль, я тебя предал. Я плохой. Но я всё верну! Я обязательно всё отдам, слышишь?! Ну вот опять ты плачешь! Тебе же нельзя! Бабушка! Я с чужого телефона, но со мной всё в порядке! Чего ты завелась–то? — Алексей вскочил, откинул назад голову, закатил глаза. Не мог он вынести, когда она плачет, это ж как душу рвать!
— Алёша, вы поешьте пока, а я с вашей бабушкой поговорю. Дайте, дайте, не волнуйтесь! — Ирина Викторовна уже выхватила новенький Борин сотовый, прижала к своему уху. — Здравствуйте! Меня зовут Ирина Викторовна Эстон…
На том конце сотовой связи вдруг перестали всхлипывать, баба Катя разом затихла, Ирина услышала, как она шумно пьет из стакана воду.
— Кто, простите? — пролепетала бабуля. Алексей уставился на Ирину совершенно испуганным взглядом, как будто перед ним привидение.
— Ирина Эстон. Да вы не переживайте! Алёша просто потерял телефон, мы дали ему свой. С вашим внуком всё в порядке, он сейчас поужинает, потом поспит, и всё пройдет, завтра он приедет к вам. Ну что же вы всхлипываете, Екатерина?!
— Вы же Ирочка Эстон! — шепотом, благоговейно ответила старушка. — Господи! А я ж неприбранная, в халате тут…
Ирина улыбнулась. Она–то считала, что её все забыли, поклонники давно выбрали себе новых идолов…
— У вас очень милый халат, — проговорила Ира, хотя никакого халата и не видела.
— Я вас помню. Лёшка маленьким был, а я на вас бегала смотреть. Вы тогда у нас, в Москве выступали, в Кремлевском Дворце. Билетов не было, но мне достали по знакомству. Я, признаться, балет очень люблю! Очень! И я вам тогда букет подарила, белые розы! — шептала Екатерина. — Еле донесла, мороз же такой вдарил, я боялась, что выстудятся цветы. Но нет. А вы тогда наклонились ко мне, такая красавица, умница такая, и сказали «спасибо». Господи! Вы мне, простой ткачихе, «спасибо» сказали! Я домой прибежала, Алешке все рассказала, а он ничего и не понял… Вы… Вы теперь же не на сцене? — Екатерина Захаровна замолчала, поняв, что лезет не в свое дело.
— Я давно ушла, вы правы. Но у меня своя школа, простые девочки, ребятишки… И я живу, вот, вашего внука, Алёшу, встретила. Странно, как переплетаются жизни! — протянула Ирина…
… В тот вечер, после выступления труппы из Мариинки в Кремлевском дворце, всё и закончилось. Вернее, начался конец.
Ира еле дотанцевала свою партию, очень кружилась голова. И на банкет по случаю завершения выступлений она не осталась, попросила мужа отвезти её в гостиницу.
— Это некрасиво, Ирка! Ты ведущая актриса, надо присутствовать! — возмущался он.
— Я не могу, понимаешь? Плохо мне. Грипп, наверное. Я лучше лягу, посплю. Отвези меня, пожалуйста!
Он отказался, сказал, что должен быть со своей труппой. «Со своей». Они все были «его». Он руководитель, он царь и бог, он решал, кому с кем танцевать, крутил ими, как пешками, мог накануне большой премьеры вдруг перекроить состав только потому, что какая–то балерина на него косо посмотрела. Он, Ирин муж, Юрий, любил рисковать. А ещё любил побеждать, и чтобы его хвалили. Ира всегда его хвалила, молилась на него, талантливого балетмейстера, приклонялась. Она была на пять лет его младше, выскочила за Юру замуж потому, что он обещал сделать её звездой, ну и любил, конечно. И она его любила…
До гостиницы Ира тогда не доехала, по дороге ей стало плохо, перепуганный таксист доставил её в больницу.
— Ну и где ты? — орал в трубку Юрик. — Я в номере, тебя нет, что, чё р т, возьми, происходит? Ты загуляла? С кем? Дай мне его!
Ирина отдала сотовый врачу. Тот представился, сообщил, что у Иры угроза выкидыша, она должна остаться в больнице и…
— Угроза чего? Да бросьте! Нам не до этих вот угроз! Скажите ей, что у неё угроза вылететь из труппы! Какой ребенок?! Ирка, ты растолстеешь, станешь квашней, да и потом, это же какой перерыв! — орал он уже жене в ухо. — Дай этому Айболиту денег, и пусть всё сделает, чтоб было, как раньше!
— Юра, Юр, не кричи, пожалуйста! — Ира говорила тихо, потому что на соседних койках спали женщины. — Юра, у нас будет ребеночек. Всего один, ну пожалуйста! Это же важно, понимаешь? Для нас важно!
Ира всё говорила и говорила, плакала, радовалась, потом вдруг испугалась, что с малышом случится что–то плохое, говорила мужу, что очень счастлива. А он?
А он выругался.
— Ты очень подвела меня, Ира. Очень. — И отключил свой телефон.
Она его подвела! Ира ушам своим не верила. Они же семья! Да, о детях Юра никогда не говорил, но это же закономерно! Зачем иначе и эта большая квартира, и деньги, и вообще жить?! Ира понимала, что, родив, поставит карьеру под угрозу. Или не понимала, а, как сумасшедшая, лежала на кровати, свернувшись калачиком, и гладила живот. Она уговаривала своего ребенка держаться крепко, не огорчаться. Скоро они поедут домой, и Ира будет оберегать его, своего малыша…
Юрий забрал её из больницы, пообещал, что дома, в Петербурге, обязательно отвезет её к врачу. Он был так мил, заботлив, улыбался и целовал свою Ирочку, а она, глупая, верила.
Она поумнела только потом, когда приехали в Юрину огромную квартиру. В ней никого, кроме них не было. Юра привел её в ванную, поцеловал, сказал, что впереди у них большие гастроли, что он подписал бумаги.
Ира смеялась и качала головой.
— Ну какие гастроли, Юра! Мне нельзя. Через год обязательно, готовь Тарасову, пусть она вместо меня… — виновато пожала она плечами, посмотрела на отражение мужа в зеркале.
Он ударил её один раз, всего один. И ушёл…
И ничего больше не было — ребенка, самой Иры, внутри такая же пустота, вот как у Алешки сейчас. Холодная, черная, смоляная. Она склеивала легкие, не давая дышать, скручивала мышцы так, что казалось, кости переломаются. Ира не плакала, она вообще окаменела.
Её предали. Тот, кому она доверяла безгранично, до донышка, до самого последнего вздоха, сделал с ней ужасное.
— Это для твоего же блага! — говорил он, пока Иру везли в больницу. — Это ради твоей карьеры! — шептал он потом, уже в палате, когда Ирину тошнило. — Ты не должна всё испортить, поняла?!
Он хотел славы, а она — семью. Она прокляла его, он выкинула её на улицу.
Он нашел себе другую балерину, и теперь она лежала вместе с ним ночью, а днем танцевала на сцене.
Ирина Эстон, по слухам, двинулась умом, поэтому больше не выступает. Юрий даже дал одно жалостливое интервью, в котором рассказал, как ужасно жить с сумасшедшим человеком.
— И где же она теперь? — вскинулся надоедливый репортер.
— Она? В клинике, естественно. Знаете, у них в роду, по женской линии, были уже случаи… Мы боялись, что Ира тоже… Ну и вот…
Ирина Викторовна видела это интервью. Юра растоптал её, просто взял и раздавил. И жить было уже незачем.
В тот серый день в начале марта она и прыгнула с моста. Когда упала в воду, сначала испугалась, но запретила себе барахтаться, сопротивляться.
«И река приняла её, как свою дочь…» — возникли в голове слова из какой–то пьески.
Легкие разрывало, хотелось вздохнуть, но нельзя.
Река её не приняла. Помешал Николай Андреевич. Он прыгнул за этой худющей, всклокоченной бабенкой в куцем пальтишке, вытащил её на берег, обругал, предварительно, конечно, отхлестав по щекам. Ира кашляла, ныла. А потом, когда услышала, что этот незнакомый мужчина называет её «мокрой курицей», вдруг возмущенно вскочила.
— Я не курица! Я балерина! Да как вы смеете?! — зашипела она.
Николай только усмехнулся.
— А что, балерины не могут быть курицами? Ещё как могут! — ответил он, утащил свою добычу в машину, велел Борису, тогда ещё не лысому, стройному, отвезти их домой.
И там была медвежья шкура, и люстры, и камин, и Анна Егоровна всплескивала руками, созерцая в комнате Ирину Эстон, приму, правда, бывшую.
Коля сам кормил Ирину по утрам кашей, она отворачивалась, а он уговаривал, как маленькую, шутил, рассказывал о своей работе, о пустяках.
— Я знаю вашу историю, — вдруг сообщил он ей дня через три. — Так уж вышло, что Федосов, ваш врач, по совместительству мой друг. — Никакой врачебной тайны, вы правы. Но я юрист и, если хотите, мы…
Ира замерла. Коля видел, как сразу окаменело её тело, а шею залила краснота.
— Я ничего не хочу, — тихо ответила она.
— А жить? Ты хочешь жить? — также тихо спросил он.
Ира пожала плечами…
Он завоевывал её постепенно. Ирина, как только пришла в себя, уехала в свою квартирку, забытую, малюсенькую. Николай навещал Иру, не слушал возражений, просто сидел и пил чай, литры чая. Потом стал вытаскивать Иру на прогулки, в ресторанчики, на какие–то музыкальные шоу.
— Зачем ты со мной возишься, Коля? — спросила она наконец. — Детей у меня не будет, семьи тоже, получается.
— Я не вожусь! — строго ответил Николай, поправил на ней шарф. — Я ухаживаю. Не мешай мне.
И она не мешала. Коля женился на ней через год. И с тех пор не отпускает никуда, даже на море, одну. Всегда вместе.
— Так всё же, почему? — не отставала она от него.
— Потому что это любовь, Ирка! Ну как можно объяснить любовь?! Отстань! На вот, грызи яблоко! Нет, дай, я сначала откушу, а вот теперь ты! — отмахивался Николай.
Со временем Ирина ему поверила. И больше не спрашивала, почему он с ней «возится». И внутри больше не было пустоты. Она заполнилась чем–то теплым, мягким, пушистым. С Юрием у Иры так никогда не было…
А где–то в Москве рос Алеша, влюблялся в какую–то Таню, провожал её в институт, заботился о бабе Кате, и вот теперь сидит у Ирины в гостиной и ковыряется вилкой в тарелке.
— Екатерина Захаровна! Вы не волнуйтесь, всё точно хорошо. Таня? Ну а что Таня?.. — сказала Ирина Викторовна. — Переживём!
Баба Катя, кажется, немного успокоилась, попрощалась. Раз сама Ирина Эстон сказала, что «переживём», значит так оно и есть…
Приехал Николай, Ира шушукалась с ним за большими стеклянными дверями, то и дело поглядывала на Алёшку. А тот размяк, стал клевать носом.
— Да он мальчик ещё совсем! Коля, не ругайся! Ты с ним как–нибудь поговори что ли… У вас, у мужчин, свои разговоры… — Ира обняла мужа за шею, поцеловала. — Пожалуйста…
Алексей исподлобья смотрел на подошедшего мужчину.
— Первый раз напился? — спросил Коля.
Парень кивнул.
— Всё бывает в первый раз. И во второй, и в третий. Но это не конец. Это ступенька. Ты же идешь по лестнице, понимаешь, — задумчиво продолжил Николай. — Шагаешь, а там, у подножия, стоят те, кто за тебя волнуется. Вот бабушка твоя стоит, крестит тебя, переживает. Оступился — у неё сердце ёкает, упал, она тут как тут, поднимет, отряхнет. А если не она, то другой человек. Упасть не стыдно, Алексей, ошибиться в ком–то больно, но не стыдно. Больно, отчаянно обидно, но не стыдно. И важно идти дальше. Ты умеешь любить, ради чувства готов на многое. Не черствей только. У мужчин это быстро — раз, и в деревяшку превратился. — Николай усмехнулся. — Хорошо, что ты приехал, хорошо, что всё разъяснил. Да ты спишь совсем, парень! Давай–ка баиньки! Завтра утром отправим тебя домой.
— Две макушки, права Иришка! Счастливчик! — Мужчина встал, накрыл Алешку покрывалом, потрепал его по волосам.
— Спасибо вам. И Ирине Викторовне, конечно! — кивнул Алёшка, засопел, отвернулся. — Но я теперь в любовь не верю. Враки это всё!
Николай усмехнулся…
На следующий день Алешка стоял у окна в коридоре вагона, а Ирина Викторовна с Николаем махали ему с платформы.
— Позвони обязательно, хорошо? — одними губами попросила Ира.
Парень кивнул. Он улыбался, хотелось выскочить на перрон и ещё раз неловко обнять эту женщину, извиниться за то, что там, на мостике, ругался и хотел её ударить, попросить прощения за то, что топтал плед в машине, за свой ужасный вид…
— Передай привет бабушке! — опять заартикулировала Ирина Викторовна.
Лёшка опять кивнул…
… Ввалившись в прихожую с застыв от того, что баба Катя крепко сжала его в своих объятиях, Алексей выдохнул, уткнулся носом в ее «пучок», самый важный «пучок» в этой жизни. Хорошо, что Лёшка тогда не прыгнул. Хорошо, что внутри так полно, тепло, что бабушка рядом. Это любовь. А Танька — бедная, жалко её, она не чувствует, что такое любовь…
«Пучок» едва–едва вздрагивал, баба Катя плакала. У неё внутри тоже было полно, тепло, и всё дрожало от волнения. Мальчик, её маленький мальчик что–то пережил, страдал, ему было больно, но нашлись люди, которые спасли его. Это так странно и так хорошо, когда спасают, когда не проходят мимо. Это значит, что мир не очерствел, и среди нас до сих пор есть ангелы, точно–точно!..