Я нашла чужую серебряную серёжку в кармане его пиджака, когда собирала вещи в химчистку. Она лежала аккуратно, застегнутая. Я узнала форму — такие носила Карина, его новая коллега. Фотографии с их корпоративного вечера до сих пор были у меня в телефоне: он обнимал ее за талию, смеялся, придерживая бокал. Я тогда подумала: «Просто алкоголь».
Сергей вошел в комнату, пока я перебирала в руках серьгу. Он замер на пороге, лицо — как маска: ни паники, ни вины.
— Это не твоя, — сказала я. Не вопрос, а констатация.
— Нет, — ответил он, сев на край кровати. Руки сложил на коленях, будто готовился к лекции.
Я ждала оправданий. «Это ничего не значит», «Ты сама виновата» или даже грубости. Но он посмотрел на меня спокойно, почти с сочувствием, и произнес: — Ты можешь изменить мне, и тогда мы будем квиты.
Мы встретились в университете, когда я писала диплом по квантовой физике. Сергей тогда шутил, что наши отношения — как уравнение: он ищет простые решения, я — баланс.
Баланс рухнул три года назад, после выкидыша. Мы стали реже общаться и проводить время вместе.
— Почему? — спросила я, сжимая серьгу так, что металл впился в ладонь.
— Так честнее. Ты перестанешь страдать, я — чувствовать вину. — Он говорил методично, как будто обсуждал решение математической задачи.
Я представила, как изменяю ему. Случайный мужчина в баре, пошлый флирт в соцсетях, тайные встречи в обеденный перерыв. Но мысль вызывала не облегчение, а тошноту. Это не уравняло бы нас — это стерло бы в грязь то, что когда-то называли любовью.
— Ты хочешь, чтобы я стала такой же, как ты? — спросила я.
— Я хочу, чтобы тебе стало легче.
Он спал в кабинете на раскладном диване. Я лежала в нашей постели, слушала, как тикают часы, и думала о Карине. Как она смеялась в его объятиях? Говорила ли то, что когда-то шептала я? Мне хотелось ненавидеть ее, но я ненавидела себя за то, что не могла разорвать этот порочный круг.
Утром Сергей поставил передо мной кофе, как делал последние десять лет.
— Ты решила? — спросил он.
— Ты действительно веришь, что это всё исправит? — я отодвинула чашку.
Он пожал плечами:
— Это даст нам шанс начать с чистого листа.
Я поняла, что он не хочет «чистого листа». Он хочет продолжить жить в удобной схеме, где мы оба виноваты, а значит — невиновны.
В пятницу я поехала к маме. Она живет в старом доме с витражными окнами, где мы с Сергеем праздновали свадьбу.
— Ты выглядишь, как призрак, — сказала она, наливая чай в бабушкину чашку.
Я рассказала ей всё. Она молчала, потом вздохнула:
— Мужчины иногда думают, что предательство — это математика. Сложил грехи, вычел раскаяние. Но жизнь не калькулятор.
— Что мне делать? — спросила я, впервые за годы позволяя себе плакать.
— Решать, готова ли ты стать соавтором своей боли.
Сергей встретил меня у двери.
— Я нашла твою коллегу, — соврала я. — Кажется, она ждет.
Он побледнел, и я впервые увидела в его глазах страх. Не за меня — за свой расчетливый план, который дал трещину.
— Ты... изменила мне? — голос дрогнул.
— Нет. Но ты надеялся, что я соглашусь, чтобы твоя измена стала меньше. Чтобы мы оба были грязны, и тебе не пришлось меняться.
Он опустил глаза.
— Я съеду на месяц, — наконец ответил. — Давай подумаем...
— Не надо, — перебила я. — Думать мы уже умеем. Пора чувствовать.
Он ушел с чемоданом и обещанием «дать время». Я осталась в квартире, где каждый угол напоминал о том, как мы медленно хоронили себя. Иногда кажется, что я должна была отомстить. Найти кого-то, крикнуть, разбить его чашку. Но я не хочу равновесия на дне пропасти.
Сегодня утром я выбросила серьгу в мусорный бак у подъезда. Возможно, Сергей прав — мы могли бы быть квиты. Но я предпочитаю быть собой.