Когда я вышел из такси у Мит Рахины около 10 утра, я ожидал увидеть руины. Но вместо этого меня встретил... пустырь.
Вернее, то, что осталось от Мемфиса — города, основанного около 3100 года до н.э. фараоном Менесом.
Здесь, на берегу Нила, более тысячелетия билось сердце Египта: столица Древнего Царства, центр религии и власти, связанный с некрополями Саккары и Гизы. Теперь лишь табличка с названием напоминала, что это место когда-то диктовало историю континента.
Музей под открытым небом оказался скромным: павильон да пара аллей из каменных артефактов.
Главный из них — десятиметровый колосс Рамсеса II, высеченный из цельного известняка.
Он лежал на спине, как боксёр после нокаута, но поза всё ещё оставалась царственная.
Ноги и сандалии отсутствуют — вероятно, время их «съело».
Зато рассмотрел детали: на поясе фараона — картуши с именем, на груди — символы власти «хека» и «нехеху». «Ты правил от Нубии до Сирии, а теперь твой трон — бетонный пол», — подумал я в шутку.
Но Рамсес здесь не один. В нескольких метрах от поверженного колосса возвышалась ещё одна его статуя — меньшего размера, но идеально сохранившаяся.
Она стояла на постаменте, словно фараон, преодолев тысячелетия, всё же сумел подняться. В её позе читалась та же непоколебимость: руки сжаты, взгляд устремлён вдаль, будто сквозь время.
«Два Рамсеса — падший и непобеждённый, — подумал я. — История словно предлагает выбрать, каким его запомнить: поверженным гигантом или вечным царём».
Первая статуя, обнаруженная в 1820 году итальянским археологом Кавилья и английским археологом Слоуном, когда-то стояла у храма Птаха — бога-творца, чьё святилище было духовным центром Мемфиса. Теперь её защищает павильон 1950-х, прикрывая древнего исполина от непогоды.
Вторая же, стоячая, вероятно, украшала другой угол города.
Глядя на их контраст, я вспомнил, что Рамсес II любил дублировать свои изображения — чтобы ни один бог не усомнился в его могуществе.
Здесь, рядом с гигантами притаился алебастровый сфинкс, с лицом фараона Аменхотепа II.
Его камень светился в утреннем солнце, а умиротворённый взгляд словно говорил: «Я видел, как Фивы и Александрия затмили славу Мемфиса».
Этот сфинкс, созданный в эпоху Нового Царства (ок. 1550–1292 гг. до н.э.), был меньше гиганта из Гизы, но совершенством полировки превосходил многих.
Тот, что в Гизе, — исполин, чей взгляд устремлён в вечность.
Луксорские — армия копий, выстроенная вдоль аллей. А этот, алебастровый, — тихий старец, переживший свою эпоху. Каждый из них — страница из книги, которую Египет пишет уже пять тысяч лет.
Здесь виднелись другие обломки прошлого:
- Статуя Птаха с лицом, некогда покрытым золотом, — теперь оно стёрлось, оставив лишь намёк на божественный блеск.
- Стела с пророчеством о судьбе Мемфиса: «Падёт, когда боги отвернутся». Видимо, отвернулись.
- Гранитная голова Хатшепсут — единственная женщина-фараон, чей образ выстоял среди мужских ликов.
Я прошёл к краю комплекса. За забором тянулись поля, где крестьяне, как и тысячелетия назад, выращивали лук и пшеницу. «Их предки кормили Мемфис, а теперь город погребён под их ногами», — подумал я. Всё, что осталось от столицы, — этот музей да пирамиды Саккары и Дахшура, чьи каменные громады пережили глиняные дворцы.
Музей Мит Рахина не оглушает размахом. Но именно здесь я понял, что величие — не в размере, а в умении стать мостом между эпохами. Под ногами — прах Мемфиса, впереди — Каир с его небоскрёбами. А между ними — я, два Рамсеса и сфинкс, на миг ставшие собеседниками в диалоге, длящемся тысячелетия.