Иван Дубов мечтает о семье и детях, но своих у него никогда не будет. Иван просто живёт, как умеет, его нелегко удивить и сложно выбить из колеи.
Однако когда он возвращается из командировки домой и в своём доме обнаруживает хорошенькую незнакомку с перцовым баллончиком в руках и двух маленьких девочек-близняшек, то подобное положение может лишить душевного равновесия, даже такого толстокожего мужчину, как Иван Дубов!
Просыпаюсь от того, что меня придавил мамонт.
Дышать тяжело.
И кто-то елозит мне по лицу мокрой шершавой тряпкой.
Распахиваю глаза и хрипло смеюсь.
Мои малышки забрались на меня и пыхтят, пытаясь скорее разбудить маму.
Алмаз вылизывает мне лицо, фу, какая гадость.
Отпихиваю от себя собаку и смотрю на серьёзные мордашки своих дочек.
Перевожу взгляд на часы на стене и сама становлюсь серьёзной.
Время пять утра.
Это даже для моих заводил слишком рано.
— Что такое? Вы, почему так рано проснулись? — спрашиваю девчонок.
— Мама, с дядей Ваней что-то случилось, — трагическим тоном сообщает мне Машенька.
У меня сердце замирает от её слов.
— Что с ним могло случиться? Думаю, что в пять утра дядя Ваня просто спит, — говорю с тяжким вздохом.
Выбираться из тёплой и удобной постели нет никакого желания.
— Я думаю, что дядя Ваня умер, — печально говорит Катенька.
У меня глаза становятся большими и круглыми.
— Та-а-ак, — произношу сурово.
— Милая, почему вы решили, что он умер? — осторожно спрашиваю у дочери.
Катюша пожимает плечиками и сразу говорит:
— Мы будили его, а он не проснулся. И он не дышит. Маша говорит, если человек не дышит, значит, он умер.
Где мои дети набрались подобных сюжетов?
Хотя, чего я удивляюсь? Воображение у моих малышек буйное.
Спокойнее, приказываю себе.
Иван, скорее всего, просто дрыхнет без задних ног.
Но не услышать моих демонят он не мог. Мои девочки и мёртвого поднимут.
Срываю с себя одеяло и вместе с детьми иду смотреть, что там с дядей Ваней.
Малышки сами берут меня за руки и тащат в гостиную. Алмаз, фыркая и поскуливая, топает за нами.
Итак, гостиная.
Окна зашторены и свет в помещение не проникает, но горит настольная лампа. От неё льётся мягкий приглушённый свет.
Иван лежит на диване, лицом уткнувшись в подушку.
Одна нога свисает, касается пола. Другая его нога согнута в колене и упирается в спинку дивана.
Руки под подушкой.
Одеяло полностью сползло на пол. Или мои малышки постарались.
И он без одежды, если не считать чёрных боксеров.
Тело у него, конечно, великолепное. Спина нереальная, широкая, большая, с канатами тугих мышц.
Блин, Уля, о чём ты вообще!
Одно ясно, диван мужчине явно маловат и он неудобный, как и диван в гостевой комнате.
— Он умер! — снова трагичным тоном сообщает Маша.
— Он не умер, — говорю уверенно. — Вы слишком впечатлительные у меня. Просто раньше вы не видели больших дядей, которые спят, вот и всё. Пусть дальше себе спит. Идёмте… Сделаю вам первый завтрак, раз уж мы встали.
Но в глазах дочерей читается недоумение и тревога.
— Но он не дышит, — настаивает на своём Катя.
Маша кивает, поддакивая.
И откуда у моих малышек это взялось? За меня они никогда так не переживали.
Даже если простывала и болела, ни разу не интересовались, мамочка, а почему ты такая бледная и почему у тебя голос такой хриплый?
А тут просто человек дрыхнет без задних ног, а дети уже словили тревожку.
При этом я не могу просто развернуться и уйти. Девочки не поймут.
Надо показать и доказать им, что дядя Ваня жив и здоров.
— Он дышит, просто спит, — настаиваю на своём.
Малышки смотрят на меня недовольно. Приходится объяснять:
— Дядя Ваня крепко спит, понимаете меня? И запомните, невежливо будить человека просто так. Сейчас вот разбужу его, и потом ему весь день плохо будет от недосыпа. Дядя Ваня должен выспаться.
— Но мама! — вскрикивает возмущённо Маша и топает ножкой.
— Га-а-ав! Гаф! — подаёт голос Алмаз.
— Я не хочу, чтобы дядя Ваня умирал, — всхлипывает Катя. — Он же, как папа, да?
Я закатываю глаза.
Да-а-а, мои девочки умеют из меня верёвки вить, будят в матери чувство вины, и я уже готова на всё.
И кстати, действительно странно, что он не просыпается.
Дети не шёпотом разговаривают, ещё и собака тут шум создаёт, а Иван даже не пошевелится.
Мне становится не по себе.
Подхожу к дивану и зову мужчину:
— Вань? Ва-а-аня? Иван!
Не получаю ответа. Он даже не дёрнулся.
Сердце моё начинает бешено биться.
А что если ему плохо? Надо тогда скорую вызывать.
Какая скорая?!
Она сюда ехать будет сто лет. В машину его надо и самой везти в больницу.
Бли-и-ин, Иван, наверное, весит сто килограмм, а то и больше, как я его транспортирую?
Подхожу на цыпочках к мужчине совсем близко, словно на диване лежит спящее чудовище, а не безобидный Иван Дубов.
Присаживаюсь на корточки, трогаю мужчину за плечо, оно горячее, что уже хорошо, чуть тереблю Ивана, снова зову, голос мой мягкий, но встревоженный:
— Вань, Ваня, тебе плохо? Проснись, пожалуйста…
И тут.
Я даже глазом моргнуть не успеваю.
Он резко переворачивается на спину, как-то делает это супербыстро. Я от неожиданности отшатываюсь и шлёпаюсь назад.
Иван глядит на меня в полном недоумении, в котором я смотрю на него.
Лицо у него хмурое, даже недовольное.
— Ты чего? — хрипло спрашивает он и облизывает пересохшие губы.
Руками пытается нашарить одеяло, а оно валяется на полу.
Поднимаюсь с пола и беру одеяло, набрасываю его на Ивана. Теперь одеяло дыбится в том самом месте наподобие шатра.
Да уж, утро доброе, как говорится.
— Ты в порядке? — задаю тупой вопрос.
Он хмурит брови и наконец, замечает притихших близняшек.
Собака к моему удивлению тоже молчит. Сидит у ног девчонок и следит за нами таким снисходительным взглядом, будто мы не разумные люди, а глупые двуногие.
Иван садится на диване, трёт лицо и смотрит на нас. Переводит очумелый взгляд с меня на детей и снова на меня.
— Уля, что случилось?
В его голосе слышу тревогу, которая недавно посетила меня и моих дочек.
— Мы думали, ты умер, — говорят близняшки.
Они забираются на диван с ногами, следом туда запрыгивает Алмаз и обнюхивает одеяло.
У Ивана становится такое непередаваемое выражение на лице. Он вопросительно смотрит на меня, явно ожидая адекватного объяснения.
Я начинаю глупо хихикать и качаю головой. Ситуация наитупейшая.
— Прости, — говорю сквозь смех. — Маша и Катя пытались тебя разбудить, только не спрашивай, зачем. Но ты не проснулся и они решили, что ты… того. Вот они разбудили меня, сказали, чтобы я тебя проверила.
Проходит несколько долгих мгновений. Затем Иван мягко улыбается, лицо его расслабляется.
— Я живой, — говорит он с улыбкой. — Мне просто сон хороший снился…
Смотрит на часы на руке, кивает и говорит:
— Обычно в это время я сплю как убитый. Меня трудно разбудить в четыре или пять утра.
— Буду знать, — произношу зачем-то.
Вот зачем мне это знать?
Иван вдруг негромко спрашивает:
— Уль, а мне приснилось или я действительно тебя вчера на ночь поцеловал?
— Э-э-э… — произношу озадачено.
— Так правда или сон? — шире улыбается Иван.
Не смея дышать, я качаю головой, затем всё же говорю:
— Если бы ты меня поцеловал, я бы запомнила.
— Может, ты тоже крепко спала? — смеётся он надо мной.
— Думаю, тебе всё приснилось, — чуть дыша, говорю ему и чувствую, что щёки мои краснеют.
Чёрт возьми, это так приятно узнать, что я снилась Ивану! Значит, я тоже ему нравлюсь?
— Ты хороший, — заявляют Ивану мои дочки.
И вешаются ему на шею, как гроздья винограда на лозе.
— Не умирай, ладно? — просит его Маша.
— Не буду, — серьёзно говорит Иван.
— Ты посмотришь с нами мультики?
— Ты покрутишь меня как вчера?
— И меня!
— А можно тебе косички заплести?
— Поиграешь со мной?
— Гав! Га-а-в!
Иван глядит на меня взглядом, полным вселенской скорби.
Не могу сдержать смех.
Дети нашли себе жертву. Теперь они его не отпустят.
Честно, я сейчас могла бы пойти и спокойно ещё поспать. Малышки будут заняты очень надолго. Но, увы, но совесть мне не позволит.
— Пойду, приготовлю завтрак, — сообщаю детям и Ивану.
Он понимает, что спать ему уже никто не даст и включает телевизор. Ищет канал с мультиками, Маша и Катя радостно сообщают ему, какой канал им нужен.
А потом Катюня бежит в комнату за заколками, лентами и резинками для кукол.
Маша тоже скачет за своим рюкзачком.
— Уля… похоже я попал в капкан, — вздыхает он трагично и падает на подушку.
— Да. Зря ты нас впустил, — говорю наигранно зловещим тоном и, весело хохоча, ухожу на кухню.
* * *
Дом наполняют лучи просыпающегося солнца, они весело скользят по полу, проникая через льняные занавески.
Вскоре по дому начинает витать аромат свежеиспечённых оладушек, перемешанный с нотками ванили.
Чайник согрет. Свежий чай заварен. Кофе тоже варится, кофемашина почти заканчивает.
— Все за стол! — зову детей и Ивана.
Из гостиной доносится смех и наигранное бурчание мужчины.
Алмаз бегает по двору, обнюхивает каждый угол, каждый куст. У него свои утренние дела. Зов природы не проигнорируешь.
Благо у Ивана двор полностью закрытый, нет никаких лазов, через которые собака могла бы сбежать. И я спокойна за нашего с девочками питомца.
И вот все мы собираемся за большим деревянным столом, как будто мы семья: я, Иван и два трёхлетних ангелочка – Маша и Катя, мои маленькие непоседы с глазами цвета неба, полными ребячьего огонька.
Малышки сидят на своих стульчиках.
Я облачена в полосатый мужской фартук, ловко подбрасываю оладьи на сковороде, стараясь угодить своим кулинарным шедевром требовательным гурманам в лице дочерей.
Иван, облачённый в штаны и футболку, наливает молоко в чашки для моих малышек.
Себе тоже молока наливает и делает один большой глоток.
После он забавляет девчонок своими «молочными усами».
— Дядя Ваня! Ты как котик! – хихикают девочки, пытаясь повторить его фокус, но вместо этого проливают немного молока на подбородок и на свои пижамы.
Да уж, котик из Ивана хороший получается. Я бы с удовольствием его приласкала и дала бы ему помурлыкать подле себя.
С такими мыслями заканчиваю печь оладьи.
— Симпатичный макияж, — говорю с улыбкой, хотя мне хочется захохотать, — тебе идёт.
— Причёску тоже оценила? — фыркает Иван.
Улыбаюсь шире и, стараясь не расхохотаться, киваю со словами:
— Мне кажется, кто-то не успел завершить свой шедевр. Да, мои шалуньи?
Маруся и Катюша сначала притихли, но когда понимают, что ругать их не буду, наперебой начинают рассказывать, кто из них делал дяде Ване причёску, заплетая много маленьких хвостиков разноцветными резинками, правда, вторую половину головы не успели заплести, а кто красил ему брови и глаза тенями.
Обе мои шутницы наклеили ему на скулы розовые блёстки. Катюша накрасила Ивану не только ногти, но и пальцы жёлтым лаком. Моторика у нас ещё развивается.
И благо косметика сделана специально для маленьких детей от трёх лет и вся она на водной основе.
Так что Ивану повезло, всё легко отмоется.
— Надеюсь, всё это смывается без проблем? — с лёгким беспокойством спрашивает Дубов.
Я делаю задумчивое лицо и произношу:
— Ну-у-у… Думаю, дня через три-четыре смоется…
У Ивана делается испуганное лицо.
— Ты шутишь, — говорит, напрягшись всем телом. Смотрит в ужасе на свои руки с накрашенными ногтями. — Мне послезавтра встречаться с моими людьми, а потом лететь, а я…
— А ты будешь самый красивый! — начинаю хохотать я, представив серьёзного Ивана Дубова на встрече с такими же большими и брутальными дядьками.
Иван понимает, что я над ним издеваюсь, и кривит губы в усмешке.
Снова делает глоток молока, после которого над его губами остаются белые усы и ворчит:
— Очень смешно.
Раскладываю всем оладьи.
На столе стоят пиалы с нежирной сметаной, мёдом и вареньем.
Ещё в первый день здесь нашла в холодильнике вишнёвое варенье, а в шкафу банку настоящего мёда.
Надеваю на них наслюнявники и они начинают завтракать.
Девочки радостно макают оладьи в мёд, оставляя липкие следы на столе, на себе и на друг на друге.
Ивану наливаю чай, себе кофе.
В двери скребётся Алмаз, потявкивает, чтобы его впустили.
Мою собаке лапы, после бигль присоединяется к утренней трапезе. Правда, ест свою еду.
Мы завтракаем в молчании.
Когда мои малышки наедаются, они начинают отрывать кусочки от оладий и бросаются друг в друга, весело хихикая.
Я с ленивой улыбкой наблюдаю за их шалостями и мне откровенно лень делать им замечания. Потом всё уберу.
— Мама! У Маши вишня на носу! — радостно сообщает Катя, показывая пальцем.
Это Маша добралась до варенья, точнее, до ягодок в варенье.
— Маленькие поросята, — произношу со вздохом.
Иван смотрит на безобразие за столом и лишь улыбается.
Удивительное дело. Обычно, когда люди видят, как мои красавицы ведут себя за столом, они кривятся, осуждающе смотрят на детей и на меня. Даже замечания делают. И это когда дело обстоит в кафе.
А тут в доме Ивана, на его кухне, за его столом, мои принцессы ведут себя как маленькие варварки и он ни взглядом, ни словом не осуждает, ни меня, ни моих дочек!
Он за обе щёки уплетает оладьи, сдабривая их, то сметаной, то мёдом, то вареньем, пьёт, чуть прихлёбывая свой чай и лишь радостно улыбается, глядя на Машу и Катю.
Сидит такой весь, разукрашенный детской косметикой, с дурацкими хвостиками на одной половине головы, разбуженный в пять утра и вместо хмурого вида, он радуется жизни.
Уж не блаженный ли он?
На кухне царит тёплая, наполненная смехом и даже счастьем атмосфера.
За окном по карнизу и веранде прыгают сороки, садятся на окно и заглядывают, будто думают, что их угостят завтраком.
Когда оладушки съедены, тарелки пусты, мы всё ещё сидим за столом, наслаждаясь минутами этого уютного утра.
Меня одолевает зевота.
Катя и Маша тоже уже трут глазки.
Иван глядит на нас с умилением.
Мне вдруг кажется, что мы для него как котята, которых подбросили в плохую погоду на порог его дома.
— Думаю, мы пойдём ещё немного поспим. Только умоемся, — говорю я мужчине и не могу сдержать крепкий зевок.
Он тоже в ответ чуть зевает и прикрывает рот ладонью. Кивает и говорит:
— Хорошо. Спасибо за оладьи. Давно не ел таких вкусных, пышных и лёгких.
— Рада, что тебе понравилось, — отчего-то я смущаюсь. — Сейчас приберу здесь, умою эти мордашки и мы завалимся спать. Пять утра это даже для них очень рано.
— И для меня. Я тоже ещё часик вздремну… И тоже умоюсь, — говорит Иван. Указывает пальцем на своё лицо. — Я очень надеюсь, что это всё смоется.
— Я тоже, — хихикаю весело.
Веду дочек в ванную умываться, а потом буду убирать на кухне.
Ох, как же спать хочется.
Надеюсь, у моих девочек не войдёт в привычку поднимать меня в это время. Пусть пощадят меня!