Думала, мой мир рухнул в тот день, когда дочь хлопнула дверью. Но нет — он разбился вдребезги месяцем позже, когда Алина вернулась.
— Мам, нам надо поговорить, — сказала она, глядя сквозь меня каким-то остекленевшим взглядом.
Я тогда растерялась. Мы не виделись почти месяц после ее ухода. Она даже трубку не брала, только сухие сообщения: "Всё нормально, не звони". А тут явилась — похудевшая, с потухшим взглядом.
— Конечно, доченька, проходи! Я борщ вчера сварила, давай…
— Не надо борща, — оборвала она меня. — Я пришла сказать, что ты разрушила мою жизнь. Всю мою жизнь, понимаешь?
Я так и замерла с половником в руке. За что? Ради кого я жила все эти годы? После смерти мужа Алина была моим единственным смыслом. Восемнадцать лет одна тянула дочь, недоедала, на трех работах вкалывала, чтобы у неё всё было.
— О чём ты говоришь? — пробормотала я, опускаясь на табуретку.
— О твоих бесконечных требованиях! — голос дочери сорвался. — "Только медицинский, только лучший вуз, только красный диплом!" Я ненавидела каждый день учебы, каждую практику, каждую ночь с учебниками! А тебе было плевать!
Алина говорила, а я не могла поверить своим ушам. Моя девочка, моя гордость. Как она может? Разве плохо хотеть для дочери лучшего?
— Я хотела, чтобы ты получила то, чего не смогла получить я, — дрожащим голосом сказала я.
— А ты хоть раз спросила, чего хочу я? — Алина швырнула на стол какую-то бумагу. — Вот, полюбуйся. Я бросила ординатуру. Насовсем.
У меня потемнело в глазах. Шесть лет учебы, миллионы нервных клеток, все мои сбережения — всё коту под хвост?
— Ты с ума сошла? — вырвалось у меня. — После всего, что я…
— Вот! — она ткнула в меня пальцем. — "После всего, что я…" Всегда "я", никогда "ты"! Знаешь, почему я ушла месяц назад? Потому что попала в больницу с нервным срывом! Врач сказал, что если продолжу в том же духе — попаду в психиатрию!
Я охнула и прикрыла рот ладонью. Больница? Как я не знала?
— Почему ты мне не сказала? Я бы примчалась…
— И что? — горько усмехнулась Алина. — Стала бы причитать, что я подвожу тебя, что нельзя бросать, что надо через силу? Как всегда?
В её словах была такая боль, что я не нашлась, что ответить. А она продолжала, выплескивая то, что, видимо, копилось годами:
— Я хотела быть художницей, помнишь? А ты высмеяла мои рисунки. "Несерьезное занятие", "денег не заработаешь", "талант нужен". А потом всем родственникам хвасталась, как твоя дочь в медицинский поступила.
Я смотрела на дочь и не узнавала её. Или себя? Неужели я действительно… нет, не может быть. Я всегда хотела для неё только лучшего!
— Алина, но ведь медицина — это стабильность, уважение…
— Это твоя мечта! — закричала она. — Не моя! Ты хотела быть врачом, но не смогла из-за рождения меня! И решила, что я должна реализовать твою мечту!
Это было как удар ножом. Дочь озвучила то, о чём я боялась даже думать.
Я вспомнила тот день, когда узнала о беременности. Мне было девятнадцать, впереди второй курс медицинского… Сергей настоял, чтобы родила. Обещал помогать, поддерживать. А через три года разбился на мотоцикле. И остались мы вдвоём — я и Алина. С моей сгоревшей мечтой о белом халате.
— Всю жизнь ты пилила меня, что я должна оправдать твои жертвы, — уже тише сказала Алина. — А я просто хотела, чтобы мама любила меня. Не мои успехи, не мои достижения, а просто меня.
Я смотрела на дочь и видела уже не свою маленькую девочку, а измученную молодую женщину. Неужели я сделала это с ней?
— Где ты сейчас живешь? — спросила я, понимая, что ответ может добить меня окончательно.
— У Кирилла, — ответила она, отводя взгляд.
Кирилл. То самый парень, которого я так невзлюбила. "Музыкант, несерьезно, без будущего," — так я отзывалась о нём. А дочь, оказывается, ушла к нему.
— Он… заботится о тебе? — выдавила я.
— Он любит меня такой, какая я есть, — тихо сказала Алина. — Не заставляет быть кем-то другим. И знаешь, что? Он нашел мои старые рисунки и отправил в художественную школу. Меня приняли на вечерние курсы.
Я почувствовала, как по щеке покатилась слеза. Чужой человек увидел в моей дочери то, чего не разглядела я.
— Я пришла забрать остальные вещи, — сказала Алина, поднимаясь.
— Подожди, — я схватила её за руку. — Прости меня. Пожалуйста.
Она посмотрела с недоверием.
— За что конкретно, мам?
За что? Как объяснить, если я сама только начинала понимать масштаб своей ошибки?
— За то, что не видела тебя настоящую. За то, что заставляла жить мою жизнь вместо своей.
На следующий день я взяла отгул на работе. Впервые за много лет. Села в машину и поехала к Алининой подруге Свете — знала, что она поможет найти адрес Кирилла.
Светка встретила меня настороженно.
— Зачем вам? Чтобы опять давить на Алину?
— Нет, — я покачала головой. — Чтобы исправить то, что можно исправить.
В квартире Кирилла было чисто и уютно. Не того я ожидала от "непутёвого музыканта". На стенах висели картины — и среди них я с болью узнала Алинин стиль. Те самые рисунки, которые когда-то высмеяла.
Дочь вышла из комнаты и замерла, увидев меня.
— Ты как здесь…
— Я принесла кое-что, — перебила я, доставая из сумки тяжелую папку. — Это твои детские рисунки. Я сохранила их все. И… вот.
Я протянула ей конверт.
— Что это?
— Открой.
В конверте лежала выписка со счёта, на который я годами откладывала "на черный день".
— Здесь достаточно, чтобы оплатить курсы, арендовать студию, купить материалы… — я говорила, а по щекам текли слёзы. — Если ты хочешь быть художницей — будь ею. Это твои деньги. На твою мечту, не мою.
Алина смотрела на бумаги, потом на меня. В её глазах читалось недоверие, смешанное с проблеском надежды.
— Мам, ты серьезно?
— Абсолютно. Я не знаю, сможешь ли ты когда-нибудь простить меня. Но я хочу, чтобы ты знала: я понимаю, что была неправа. И буду поддерживать любой твой выбор.
В тот день мы не бросились обниматься, как в кино. Раны слишком глубоки для мгновенного исцеления. Но это был первый шаг.
Прошло полгода. Всё это время я работала над собой — читала книги о токсичном родительстве, начала ходить к психологу. Я узнала о себе столько болезненных вещей, что порой хотелось всё бросить. Но останавливала мысль об Алине.
Мы начали общаться — сначала редкими сообщениями, потом короткими звонками. Я ни разу не спросила про медицину. Вместо этого интересовалась её рисунками, курсами, самочувствием.
А потом пришло приглашение на её первую выставку. Маленькую, в каком-то молодежном центре. Я купила новое платье — хотела выглядеть достойно на важном для дочери событии.
В зале было много молодежи. Я стояла в углу, разглядывая картины Алины — яркие, эмоциональные, наполненные какой-то пронзительной искренностью. На одной из них я узнала нашу старую кухню — ту самую, где произошел наш последний разговор. Женщина, сидящая за столом, закрывала лицо руками, а из окна на неё лился свет.
— Это называется "Прозрение", — услышала я голос дочери за спиной.
— Очень… точно, — я повернулась к ней. — Алина, я так горжусь тобой.
— Правда? — она смотрела испытующе. — Даже несмотря на то, что я не врач?
— Особенно поэтому, — ответила я. — Потому что ты нашла смелость быть собой. А я… я только учусь радоваться этому.
В тот вечер Алина познакомила меня с преподавателями, с другими художниками. Я видела, как горят её глаза, когда она говорит о своих работах. Такого счастливого лица я не видела у нее никогда — даже когда она получила красный диплом.
После выставки она неожиданно предложила:
— Поехали к нам. Кирилл приготовил ужин.
"К нам". Эти слова кольнули, но уже не так больно, как раньше.
Квартиру они снимали на те самые деньги, что я отдала Алине. Небольшую, но светлую, с отдельной комнатой под студию. Кирилл оказался вовсе не тем оболтусом, каким я его представляла. Он преподавал музыку в частной школе, подрабатывал на корпоративах и обожал мою дочь — это было видно по каждому его взгляду.
За ужином Алина вдруг сказала:
— Мам, я поступила в полиграфический. На дизайн и иллюстрацию. Буду учиться.
— Это… замечательно, — я действительно так думала.
— И еще, — она переглянулась с Кириллом, — мы хотим пожениться. В следующем месяце.
Я замерла с вилкой в руке. Раньше я бы устроила допрос с пристрастием: как они будут жить, на что, зачем так рано… Но вместо этого спросила только:
— Вы счастливы вместе?
— Да, — просто ответила дочь.
— Тогда я счастлива за вас, — я подняла бокал. — За вашу любовь.
Когда я собиралась уходить, Алина вышла проводить меня до двери и вдруг обняла — впервые за долгие месяцы.
— Спасибо, мам, — прошептала она.
— За что, доченька?
— За то, что ты нашла в себе силы измениться. Не многие родители способны на это.
Я гладила её по волосам и думала о том, как близка была к тому, чтобы потерять самое дорогое, что у меня есть. О том, сколько лет я, сама того не понимая, душила её своей "любовью".
— Знаешь, — тихо сказала я, — говорят, что дети должны быть благодарны родителям. Но сейчас я понимаю, что это я должна благодарить тебя. За урок, за терпение, за шанс стать лучше.
Сегодня была свадьба. Маленькая, уютная, с самыми близкими людьми. Алина сияла в простом белом платье, украшенном вручную расписанными ею цветами. Кирилл смотрел на неё с такой любовью, что у меня перехватывало дыхание.
А на тумбочке в моей спальне теперь стоит новая фотография. На ней мы с Алиной в её художественной студии, обе в заляпанных краской фартуках, смеемся над моими неуклюжими попытками что-то нарисовать.
Я больше не пытаюсь лепить из дочери своё подобие. Учусь видеть и принимать её настоящую. И, возможно, впервые в жизни я тоже учусь быть настоящей собой — не только мамой, положившей жизнь на алтарь материнства, но и просто женщиной с собственными желаниями и правом на счастье.
Иногда самое сложное — это признать, что мы ошибались, даже когда действовали из лучших побуждений. Но это признание дарит свободу — и нам, и тем, кого мы любим больше жизни.
Дорогие читатели, спасибо, что дочитали мою историю до конца. Я начинающий автор и очень ценю каждого нового подписчика. Если рассказ тронул вас, подпишитесь на мой канал, чтобы не пропустить новые истории из жизни. Буду вам очень благодарна! Ваша Зоя Александровна Терновая.