Хотите верьте, хотите нет, но я даже устала смеяться. И пусть Чуковский ввел термин «лейкинщина», обозначающий грубый и вульгарный юмор, мне не стыдно признаться – это было очень, очень смешно. Да, это не Чехов, не Зощенко и не «Трое в лодке, не считая собаки» Джерома К. Джерома. Но это такой пласт литературы, похожий на таблетку от плохого настроения. Вовремя и дозированно заходит отлично.
«… не понимаю я, чего мы, русские, туда едем? <…> Да у меня в Москве полная чаша, в четырнадцати комнатах с бабой и с детьми живу, шесть человек прислуги, глазом моргни, так со всех ног бросаются на услугу; у подъезда рысак в пролетке на резинах, а кучер на козлах что твой протодьякон. А я потащился в Париж, чтоб за двадцать франков в день в двух паршивых каморках существовать, по шестьдесят три ступени под небеса отмеривать, на дурацких извозчиках трястись. <…>
Самоваров нет, квасу нет, бани нет, о ботвинье и не слыхали. Собачья жизнь, да и что ты хочешь! Напился ихнего паршивого кофею поутру, беги на выставку. Бродишь, бродишь, ломаешь, ломаешь ноги обедать в трактир, а не домой. Сидишь в ихнем трактире и думаешь: «Батюшки! Не накормили бы лягушкой...» Поешь, сон тебя так и клонит. Тут бы прилечь да всхрапнуть, как православному человеку подобает, а ты опять бежишь, бежишь неизвестно куда, в какие-то театры...»
Николай Лейкин
📚Николай Лейкин «Наши за границей. Юмористическое описание поездки супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых в Париж и обратно»
И это, пожалуй, самое популярное произведение Лейкина, которое даже при жизни автора переиздавали аж двадцать четыре раза. Сатирическая повесть о путешествии по Европе купеческой пары из Петербурга, которую царская цензура не позволяла переводить на польский язык, чтобы те самые поляки не издевались над русскими, как невеждами и варварами. Собственно говоря, в 1884 году из варшавских библиотек были изъяты все книги Лейкина.
Николай Александрович Лейкин (1841 – 1906) — был не только писателем, но и журналистом, издателем (собственный юмористический еженедельник «Осколки», в который, кстати, он позвал и молодого Чехова), общественным деятелем, благотворителем и гласным Санкт-Петербургской городской думы. По словам прозаика и фельетониста А.В. Амфитеатрова, Лейкин был «первый газетный увеселитель и любимый комик петербургской публики», а по словам Александра Блока, конец XIX века – это «эпоха Александра III и писателя Лейкина». Ну и Антон Павлович Чехов, уже став известным, называл Лейкина своим «крестным батькой» в литературе.
И вот этот весельчак пишет в основном о нравах петербургского общества, о мещанстве и купеческом быте. И однажды отправляет героев в путешествие, посмотреть, что же там такого в этих ваших Европах.
«– А где у тебя чай с папиросами?
– В турнюре. Два фунта чаю и пятьсот штук папирос для тебя.
– Вот за это спасибо. Теперь, по крайности, мы и с чаем, и с папиросами. А то Федор Кирилыч вернулся из-за границы, так сказывал, что папиросы ихние на манер как бы из капустного листа, а чай так брандахлыст какой-то. <…>
– Пироги буду есть, и то только с капустой. Яйца буду есть. Тут уж, по крайней мере, видишь, что ешь настоящее.
– У них и яйца поддельные есть.
– Да что ты! Как же это так яйца подделать?
– В искусственной алебастровой скорлупе, а внутри всякая химическая дрянь. Я недавно еще читал, что подделывают.
– Тьфу, тьфу! Кофей буду пить с булками.
– И кофей поддельный. Тут и жареный горох, и рожь, и цикорий.
– Ну, это все-таки не поганое».
Николай Лейкин
Купец Николай Иванович Иванов и его жена Глафира Семеновна едут во Францию — на знаменитую Всемирную выставку в Париже, для которой, как вы, наверно знаете, и была построена Эйфелева башня. Путь в Париж пролегает через Германию (где более всего поразил их Кёнигсберг – как не оправдавший русских надежд. Тут я вообще смеялась, наверное, потому что живу в бывшем Кёнигсберге). Чего только не предстоит «пережить» Ивановым. Какие только «опасности» и казусы их не подстерегают!
Самое главное – они не знают языков. Ни немецкого, ни французского. Точнее, Николай Иванович «знает» хмельные слова, а Глафира Семеновна утверждает, что в пансионе языкам обучалась. Вот только «комнатным» словам. А уличные и всякие другие им не преподавали. Из-за языкового барьера супруги попадают в комичные ситуации едва ли не на каждой странице. В иностранных деньгах они тоже не разбираются, что уверенности в завтрашнем дне и благополучном исходе операции под названием «наши за границей» не придает.
«– Оттого что нас про селедку не учили. У нас пансион был для девиц... Ну с какой стати девицу про селедку учить? Селедка - предмет мужской, а не женский, она принадлежит к закуске, а закуска подается к водке, а водку разве девицы пьют?
– Да ведь девицы-то выходят замуж, делаются потом хозяйками, подают мужу и его гостям селедку к водке, так как же их про селедку-то не учить?»
Николай Лейкин
Вообще смешно с первых строк, когда Лейкины берут в поездку три (!) подушки и ватное одеяло (а ну как знать, что там в Берлинах, Венах и Парижах), тайно протаскивают через таможню папиросы и чай, или обсуждают туалетные вопросы, или местную еду, или цены. Дивятся, что нигде нет простейших блюд русской кухни или тому, что якобы ученые, образованные иностранцы не знают, их родного языка. И языка жестов, перемешанного с двумя словами по-немецки и густо сдобренного русской речью, видите ли, тоже не понимают. Ивановы вообще ничего не знают о том, куда едут. НИ ЧЕ ГО. Хотя Глафира и проявляет диковинные знания - ей знакомы названия улиц по... бульварным любовным романам.
«– Не могу же я не сходить в дамскую уборную, ежели я шесть-семь часов, не выходя из вагона, сидела, оправдывалась жена.
– А не можешь, так не езди за границу. Немки же могут. Отчего же они могут? Или у них натура другая?».
«Знаешь, я о чем русском за границей соскучилась? Ты вот о водке, а я о баранках. Ужасти как баранок хочется! Я об них всюду вспоминала, как садилась чай пить, а в Женеве так даже во сне видела».
Николай Лейкин
Одним словом, друзья, эту повесть лучше один раз прочитать самому, чем сто раз мои впечатления. Удивительно, тонко, неприкрыто самоиронично, но с любовью к России.