Французский писатель, драматург и публицист Эмиль Золя был личностью неординарной. В нём необъяснимо сочетались глубокий реализм — тот самый, которым пронизаны все его произведения, и всеобъемлющий романтизм, сопровождающий писателя всю жизнь.
Сын инженера-авантюриста
Эмиль Золя родился 2 апреля 1840 года в семье инженера Франсуа Золя, уроженца Венеции (по-итальянски фамилия читается как Дзо́ла). Отец будущего писателя был человеком смелым, дерзким и чрезвычайно предприимчивым. Полный новаторских идей и планов, ещё до знакомства с будущей женой он успел исколесить половину Европы, принять активное участие в строительстве первой железнодорожной линии, даже завербоваться в иностранный легион и повоевать в Алжире. Впрочем, его военная карьера не задалась — после скандала, связанного с финансовой растратой, Франсуа был вынужден подать в отставку. Эта неудача его ничуть не обескуражила и дерзости с предприимчивостью не убавила. В 1833 года Франсуа Золя возвращается во Францию, где пытается «продавить» свои проекты строительства канала в Провансе и оборонительных укреплений вокруг Парижа. Проходят месяцы, но финансов ему так никто и не выделяет. В этот сложный для себя момент Франсуа знакомится в церкви с Эмели Обер, дочерью простого маляра.
За юной красавицей не давали практически никакого приданого, но влюблённого Франсуа это не остановило. Ослеплённый красотой и юностью Эмели, 16 марта 1839 года 44-летний инженер-неудачник вступил в законный брак. Уже через год у четы родился сын, будущий классик французской прозы.
Ребёнок рос хилым и тщедушным, часто болел. Быть может, если бы семья решила жить в Париже, мировая литература и вовсе осталась бы без одного из своих талантливых сыновей. Но мальчику повезло: после долгих лет обивания порогов его отцу всё-таки удалось убедить власти провансского Экса в необходимости сооружения канала.
Семейство Золя перебралось в Прованс. Это было золотое время в жизни маленького Эмиля — ему очень понравился город, здесь у него было гораздо больше свободы, в семье появился достаток. Увы, счастье оказалось недолговечным — в марте 1847 года Франсуа Золя умер от воспаления лёгких, простудившись во время инспекции строительства своего детища.
Эмели и Эмиль остались одни, в весьма стеснённых обстоятельствах. Оказалось, что инженер оставил массу долгов, о которых его вдове ничего не было известно. Осаждаемая кредиторами, Эмели была вынуждена переехать в более дешёвый район, а также распродать все акции канала и безделушки, украшавшие дом. Семья понемногу скатывалась в нищету. Однако Эмели не оставила мысли дать сыну приличное образование. Она обратилась в городской совет с просьбой выделить средства на обучение сына «в качестве посмертного вознаграждения за услуги, оказанные её мужем городу Эксу».
Городской совет пошёл навстречу, и мальчик был зачислен в пансион Бурбонов. С раннего детства Эмиль мечтал прославиться и сделать нечто такое, чем его мать могла бы гордиться. Он с усердием принимается за учёбу и преуспевает, быстро зарабатывает репутацию отличника. Но любви одноклассников ему это не приносит: его считают нищим выскочкой, пришлым чужаком. К тому же Эмиль никак не мог избавиться от дефектов — с детства он сильно шепелявил, да ещё был сильно близорук. Гонения и насмешки сильно отравляли ему жизнь, пока в один прекрасный день на его защиту не встал смуглый здоровый парень. Его звали Поль Сезанн, будущий известный художник-импрессионист. С тех пор они стали неразлучны и пронесли свою дружбу через годы.
Трудное время
В 15 лет Эмиль начинает проявлять интерес к противоположному полу и заглядываться на юных девушек. Вместе с Сезанном и ещё двумя закадычными друзьями Золя с головой погружается в поэзию. Стихи, сонеты, поэмы пишутся с поразительной скоростью и частотой, юноши проводят время в бесконечных рассуждениях о светских дамах и падших женщинах. Приятное времяпрепровождение резко обрывается, когда мать Эмиля решает перебраться в Париж и, естественно, увозит с собой сына.
Столица юноше сильно не понравилась. Мрачный город производит удручающее впечатление, Золя рвётся назад в Экс, но материальная зависимость от матери, подрабатывающей шитьём, сковывает его по рукам и ногам. Сам же Эмиль никак не может себя найти — он учится в Париже и Марселе, но диплома так и не получает. Пытается поступить на службу — безуспешно. Иногда провинциальные газеты печатают стихи Золя, и тогда он вновь начинает надеяться на нечто большее, нежели карьера офисного клерка, но надежда эта быстро угасает. Зачастую материальное положение Эмиля столь плачевно, что он вынужден ловить на крыше воробьёв, чтобы зажарить их на ужин. Несмотря ни на что, он продолжает писать. Кутаясь в сильно потёртый плед в нетопленой мансарде, Золя пишет стихи и поэмы, так как это лучшее, что он умеет.
Только в конце 1861 года Эмилю (ему уже исполнилось двадцать) улыбается удача — он поступает на скромную должность рассыльного в издательстве Луи Ашетта. Воспользовавшись случаем, молодой поэт показывает свои стихи издателю, но впечатления они не производят. «Стихи неплохи, — говорит господин Ашетт, — но на вашем месте, юноша, я бы попробовал себя в прозе».
Эмиль уже и сам об этом подумывал и даже написал несколько новелл своего первого романа, поэтому предложение издателя встретил спокойно. «Проза так проза, стихи подождут», — решил юноша и быстро настрочил сказку «Поцелуй ундины», с которой и началась его литературная карьера.
Всего лишь журналист
Вскоре в Париж приезжает друг Золя по пансиону Бурбонов — молодой художник Сезанн. У него схожие проблемы — стиль его живописи не нашёл одобрения на малой родине, и Сезанн решил выставляться в Париже, на Салоне 1863 года. Однако и здесь его ждёт неудача — публика тех лет, в основном зажиточные буржуа, очень не любила, когда кто-то посягал на её привычки и нравственность. Стиль живописи Сезанна, как и стили Моне, Ренуара, Писсаро, Дега и особенно Мане, вызывал ужас и неприятие, никто не хотел видеть на полотнах обнажённую натуру и откровенные сцены.
Но Эмиля картины друга приводили в полный восторг. Новаторская живопись будила его воображение, погружая в пучину эротических фантазий. Сезанн водил Золя по творческим мастерским, где тот познакомился, а потом и сдружился со многими передовыми художниками.
Молодой журналист становится литературным и художественным критиком. В своих статьях он обзывает писателя и автора модных журналов Барбе д’Оревильи «истеричным католиком», зато энергично защищает Эдуарда Мане, картины которого не желают видеть на Парижском салоне. «Если бы у меня были средства, я бы немедленно скупил все работы Мане. Через пятьдесят лет они будут стоить в двадцать раз дороже», — пишет Золя в 1866 году. Писатель восхищается художником, который вместо пошлых красивостей, «сахарных деревьев, пряничных человечков и ванильных барышень», изображает людей, «виноватых лишь в том, что у них есть кости и мускулы». «Чем же вам не нравится Олимпия?— вопрошает писатель критиков Мане. — Тем, что она похожа на знакомых вам девушек? И что Мане ее не припудрил и не подрумянил?»
В благодарность Мане напишет знаменитый портрет Золя, где в уголке будет изображена репродукция Олимпии. Только — в отличие от оригинала — здесь обнаженная женщина в компании кота будет не смотреть в пустоту, а улыбаться писателю, сидящему за письменным столом. Как отмечают историки искусства Манюэль Шарпи и Робер Копп, Мане написал Золя в типичной обстановке того времени. Золя на портрете в свои 28 лет выглядит не романтическим героем — как может показаться сегодня, — а тем, кем он и был на самом деле: молодым парижанином, который еще не преуспел в жизни, но твердо намерен это сделать.
До первого большого успеха — романа «Западня» — оставалось еще 10 лет. Когда ему исполнится 38, Золя сможет на полученные гонорары купить виллу недалеко от Парижа, в городке Медан на берегу Сены, обустроить там огромный кабинет с камином и написать прямо над ним Nulla dies sine linea — «Ни дня без строчки».
А пока надо было зарабатывать на жизнь репортажами с заседаний парламента и первыми литературными опытами, которые можно было публиковать в виде фельетонов в тех же газетах. Достаточно лишь подписаться другим именем. В те времена пресса и литература еще не разошлись окончательно, журналистика факта только зарождалась, и редактор вполне мог пожертвовать парой депеш ради продолжения популярного романа.
Золя — как и все журналисты — учился писать быстро, изъясняться ясно, в первых строчках выражать основную мысль, вычеркивать прилагательные, предпочитать глаголы. Недоброжелатели будут называть Золя посредственным стилистом, репортером, а не писателем. Он же сам будет уверен, что автору только на пользу «ковать стиль на никогда не остывающей наковальне журналистики».
«Говорят, что статьи, написанные наскоро на углу стола, могут испортить руку. Я же убежден в обратном, ничто не принесет ей большую пользу», — заявит однажды Золя. В постоянных упражнениях проходит страх перед словом, язык становится послушным.
«В мире достаточно текстов, над которыми автор трудился в поте лица. Есть ли в них еще необходимость? Простой, ясный и мощный стиль — вот инструмент правды завтрашнего дня».
Эмиль Золя
Вульгарный натуралист: как работал Эмиль Золя
Золя стремится расколдовать текст, положить его под микроскоп и детально разобрать внутреннее устройство. «Как это сделано?» — вопрос, которым во второй половине XIX века задавалось все образованное общество. Люди хотели точно знать, как устроен человек, что в его поведении объясняется наследственностью, а что — влиянием среды. Возникает потребность уложить извивающийся мир на поднос и препарировать как лягушку. Жюль Верн в своих романах изобретает подводную лодку, в Лондоне пускают первую линию метрополитена, Золя читает медицинские трактаты по физиологии и решает превратить роман в научную лабораторию. Веку науки нужна новая литература. Больше нет необходимости предаваться романтическим химерам.
Надо брать человека, который ест, справляет нужду, спит, занимается сексом, помещать его в различные обстоятельства и смотреть, как он будет себя вести. Сможет ли сын алкоголички избавиться от унаследованного порока? Сумеет ли бедная провинциалка преуспеть в Париже? Золя хочет поставить как можно больше экспериментов и описать их как можно тщательней. Так у него рождается грандиозный план: взять в качестве объекта анализа одну семью и проследить за ней на протяжении нескольких поколений. Золя нарисовал генеалогическое древо и набросал план. 20 романов. Он будет обеспечен работой на следующие двадцать с лишним лет.
Золя строит свою сагу как замок, основательно и неотрывно, планомерно возводя этаж за этажом, постоянно сверяясь с чертежами. Писатель вообще любил строительство: позднее он с таким же рвением будет обустраивать свою виллу в Медане. К старинному особняку, по воле Золя, примкнут две башни — Нана и Жерминаль, по названию написанных им романов. Прежде чем приступить к работе над книгой, он собирает статьи, пишет подробные планы, проводит настоящие полевые расследования.
Перед тем как взяться за роман о шахтерах, Золя отправляется в поселок Анзен на севере Франции: там как раз 11 000 углекопов, изнуренных бесчеловечными условиями труда, объявили забастовку. Золя снимает сюртук, облачается в рабочую блузу, берет фонарь и спускается в шахту. Из его бесед с забойщиками родится замысел совсем другого произведения: изначально Золя хотел написать книгу о стачке, теперь же он решил работать над романом о надвигающейся революции. «Жерминаль» — от французского глагола germer — означает нечто зреющее, входящее в силу, готовящееся проснуться.
Жерминаль — это еще и седьмой месяц в календаре, провозглашенном во Франции после Революции 1789 года. Период от 22 марта до 19 апреля — время, когда во влажной земле созревают новые семена. По мнению многих исследователей, в своем романе Золя предвидел кровавые потрясения и зарождение нового общественного устройства. Анри Миттеран убежден: в «Жерминале» Золя предсказал красную русскую революцию. Земля сотрясется и раскроется, из ее лона выйдут новые люди.
Золя — хотя и использует в работе журналистские методы — пишет не репортажи на 500 страниц и не политические памфлеты. Он придумывает миры, рассказывает истории и — как его друзья-импрессионисты — создает образы. Чего стоит сцена пробуждения семьи шахтеров в «Жерминале». Подъем в три часа ночи, нечаянное погружение в сон, пробуждение, усталость, наваливающаяся с такой силой, что даже плач младенца оставляет равнодушным, разведенный вчерашний кофе, хлеб, едва смазанный маслом, — все, что можно взять с собой на обед в шахту, — горячая бурда на завтрак в чисто прибранной, пропахшей жареным луком комнате. Этот запах витает во всех аккуратных кирпичных домиках французских шахтеров, которым платят ровно столько, чтобы они не умерли с голоду.
Золя пишет яркими мазками, на каждой странице — картина, герои которой либо ожидают драму, либо переживают ее прямо сейчас. «У Золя нет ни одной сцены, где бы он не описывал, откуда падает свет», — объясняет Анка Мульштейн, автор исследования «Перо и Кисть» о влиянии живописи на литературу XIX века. Но Золя не только художник, он еще и поэт. «У писателя дар к музыке слова, он чувствует ее кожей», — утверждает Анри Миттеран.
Золя — прекрасный рассказчик и тонкий стилист? Да, но и этим он не исчерпывается. Его романы не просто талантливые зарисовки о жизни Франции периода второй Империи. История Ругон-Маккаров — предлог для размышления над человеческой заброшенностью и несвободой. Дурная наследственность в романах Золя — новое имя христианского первородного греха и греческого фатума. Человеческая природа изначально искажена, а над ней довлеет беспощадный рок. Персонажи Золя, как герои древнегреческих трагедий и современные клиенты психоаналитиков, раздираемы противоречивыми силами: жаждой жизни — и влечением к смерти; холодной матерью — и дедушкой, имевшим склонность к насилию; желанием поспорить с судьбой — и искушением оставить как есть и просто ждать, когда все кончится.
Слово освобождает. Золя всегда это подозревал, а в 57 лет убедился окончательно. После некоторых колебаний — он прекрасно понимал, что рискует тюрьмой и потерей всего, что нажил, — последний великий писатель Франции (Гюго к тому времени уже умер) решился высказаться в поддержку Альфреда Дрейфуса, французского офицера иудейского вероисповедания, обвиненного в шпионаже в пользу Германии.
Доказательств виновности Дрейфуса не было, но армия упорствовала, потрясая секретными документами, которые она якобы не вправе обнародовать. Позднее окажется, что никаких тайных доказательств не существует, а истинный виновный, майор Эстерхази, действительно делившийся французскими военными планами с немецким посольством, по непонятным причинам был оправдан. Дрейфус в антисемитской Франции конца XIX века — идеальный козел отпущения. В глазах множества французов офицер-еврей — средоточие всех страхов и предрассудков.
Ознакомившись с делом и убедившись в невиновности Дрейфуса, Золя пишет в 1898 году открытое письмо французскому президенту Феликсу Фору. Статья «Я обвиняю!» будет напечатана на главной странице газеты L’Aurore и станет, пожалуй, самым яростным и знаменитым текстом писателя.
Далее события развиваются стремительно: армейские генералы, уже отправившие Дрейфуса на вечную каторгу, обвиняют Золя в клевете. Его приговаривают к году тюрьмы и гигантскому штрафу. Писателю удается сбежать в Англию, а его мебель в вилле Медан продают с молотка. Французская пресса разворачивает яростную кампанию против Золя. Он же убежден: «Однажды Франция поблагодарит меня за то, что я спас ее честь». Разумеется, он вновь будет прав.
«Я обвиняю!» всколыхнуло всю страну. Под нажимом общественного мнения Дрейфуса вернули с каторги, Золя смог возвратиться в Париж. В 1902 году писатель умирает в своей спальне от отравления угарным газом. В камине засорился дымоход — или его кто-то привел в неисправность, полагает Анри Миттеран. Врагов у Золя, добившегося текстом на шесть колонок освобождения злейшего врага правой Франции, было предостаточно. На похоронах писателя наконец было сказано, кем он был на самом деле. Не натуралистом, моралистом или карьеристом. «Он был человеческой совестью», — скажет про него друг Анатоль Франс.