Игорь подарил букет роз их на первом свидании — алые, с каплями росы на лепестках. «Мама посоветовала», — признался он застенчиво. Я тогда подумала: «Как мило, близкие отношения». Тогда не знала, к чему это приведет.
Мы познакомились в кафе. Он — юрист из престижной фирмы, в костюме, который сидел как влитой. Говорил умно, шутил тонко. Пригласил в ресторан, заказал вино, которое «мама обожает». Я списала это на семейную традицию.
Первая тревога зазвучала через полгода. Мы выбирали квартиру для съема. Игорь три дня пересылал мне варианты, а потом заявил: — Мама сказала, что этот район небезопасный. Посмотри вот эти.
К тридцати годам он не знал, как включить посудомоечную машину. «Мама мыла за меня», — объяснял, складывая грязные тарелки в раковину. Когда я попросила помочь с ужином, он растеряно спросил: — А маме звонить будем? Она подскажет, как резать лук.
Но я закрывала глаза. Ведь он был идеален в остальном: галантный, подарки без повода, стабильная работа. А главное — говорил о семье, детях, общем будущем. До тех пор, пока это будущее не уперлось в Людмилу Алексеевну.
Свадьбу планировали на май. Я мечтала о маленьком зале с гирляндами, он — о банкете на 150 человек.
— Мама сказала, что стыдно будет перед родней, — твердил Игорь.
Мы спорили неделю. В итоге он сдался:
— Ладно, пусть будет по-твоему. Только маме не говори.
Но через день его мать сама позвонила мне:
— Дорогая, вы что, психи? На помойке что ли жениться собрались? Мой сын заслуживает лучшего!
Оказалось, Игорь тут же пожаловался ей «на мой упрямый характер».
Предложение руки и сердца тоже было ее идеей. Он признался в кафе, положив кольцо на салфетку:
— Мама считает, что нам пора.
Я пропустила это мимо ушей. Наверное, из-за блеска бриллианта.
В марте случился переломный момент. Мы сидели у меня на кухне, обсуждали медовый месяц. Я показывала фотографии Греции, а он вдруг замер:
— Мама против. Говорит, там сейчас жара. Лучше в Сочи, там ее подруга виллу сдаёт.
— Ты серьезно? — засмеялась я. — Нам 30 лет, Игорь. Мы сами решаем, где отдыхать.
Он нахмурился:
— Не надо истерик. Мама лучше знает.
В ту ночь я перебирала в памяти моменты: он спрашивал у матери, какую рубашку надеть на мой день рождения; отменил поездку в театр, потому что «мама простудилась и скучает»; даже цвет обоев в нашей будущей спальне выбирала Людмила Алексеевна по каталогу.
Утром я пришла к нему с ультиматумом:
— Или мы живем своей семьей, или ты остаешься с мамой.
Он побледнел, как будто я замахнулась на него:
— Ты не понимаешь. Она одна меня вырастила, вкалывала на трех работах. Я не могу ее предать!
— А меня предать можешь? — спросила я тише.
Он не ответил.
Через неделю Людмила Алексеевна прислала смс: «Игорь тяжело переживает. Вы слишком эгоистичны для него». Я не ответила.
Сейчас, год спустя, я случайно встретила его в парке. Он гулял с матерью под руку, в той же самой идеально сидящей одежде. Увидев меня, замер, потом рванулся через дорогу, оставив Людмилу Алексеевну кричать: «Игорь, машины!»
— Как ты? — спросил он, тяжело дыша.
— Хорошо. Работаю, путешествую одна.
— А я... — он обернулся на мать, которая злобно щурилась с тротуара. — Мы с мамой купили дачу. Там баня, гриль...
— Здорово, — улыбнулась я. Искренне.
Когда-то я злилась на него. Сейчас жалею. Он так и остался тем мальчиком с розами, который боится уронить мамину вазу. А я наконец перестала быть нянькой для чужого ребенка.
Иногда достаю свадебное платье из шкафа. Белое, кружевное, с длинным шлейфом. Ни разу не надевала. Но и выбросить жалко — напоминает о важном уроке. О том, что любовь — это когда двое, а не двое плюс телефон на громкой связи.