‒ А вы знаете, что боги создали людей только ради того, чтобы те им пиво варили? Студенты смущённо переглянулись. Когда преподаватель появляется в баре, да ещё садится за соседний столик, это уже вызывает неловкость. Но услышать вот такое начало разговора со стороны известного антрополога ‒ это уже что-то совсем выходящее из ряда вон. ‒ Профессор, вы ведь не станете сейчас убеждать нас в том, что боги существуют? ‒ очкарик в пуловере с эмблемой университета осторожно подбирал слова. ‒ Или вы имеете в виду какой-то тип крипторелигиозного опыта? Профессор Ур-Шени, человек неопределённой южной национальности, выглядящий так, словно на самом деле он ‒ мальчишка, решивший прикинуться взрослым, пересел за стол молодёжи, отсалютовал ученикам пивной кружкой и пригубил из неё. ‒ А вы, дружочек мой, уверены, что богов и вправду нет на свете? Они ведь всю историю человеческой цивилизации влияли на поведение людей. Сколько всего совершено во славу их и во имя. ‒ А, в этом смысле, ‒ на лицах молодёжи проступили улыбки облегчения. ‒ Ну так они же просто у нас в голове. ‒ Всё верно, молодые люди. Боги живут у нас в голове. И влияют на человеческое мышление, ‒ профессор с улыбкой щурился, глядя на студентов, в чьих глазах начал проступать блеск азарта, как часто случалось на семинарах перед жаркой дискуссией. От этого хитрого прищура морщинки вокруг глаз преподавателя складывались в подобие узора павлиньего хвоста. ‒ Но нет же! Мышление определяют не боги, вернее, не умственные модели богов, а язык, на котором говорит человек. И лексический арсенал этого языка, ‒ выпалила девушка, одетая в стиле бохо. ‒ Ну, всё не совсем так, ‒ под напором собеседницы Ур-Шени откинулся на спинку стула и приподнял руки в примирительном жесте. ‒ В первую очередь способ мышления определяет как раз то, чего в языке не хватает. То, для чего в нём нет слов. Сложные абстрактные понятия. ‒ Мысль пока не очень ясна, профессор. Можете её проиллюстрировать? ‒ Да. Сейчас… ‒ он снова отхлебнул из кружки. ‒ Вы ведь знаете, что частое размышление об одном и том же усиливает связи между определёнными группами нейронов, и в последующем эти размышления даются человеку легче? ‒ Нейрофизиология. Вообще не в нашем курсе, ‒ протянула девушка, чуть в стороне набрасывавшая в блокноте зарисовки словесной баталии. ‒ Но да, это более или менее общеизвестная мысль. ‒ Так вот. Дольше всего в голове у людей крутятся мысли, которые не могут завершиться какой-то реакцией. Мысли о вещах, для взаимодействия с которыми у нас нет органов. Время, смерть, числа, красота. Абстрактные понятия. И именно о них, зачастую, сложнее всего говорить. Для них в языках нет специальных слов. Вы замечали, что все эти явления мы описываем при помощи бытовых метафор? Словами, больше подошедшими бы материальным объектам. Вот, например, время. В современном языке оно идёт, стоит, бежит, тянется. Речь профессора прервало появление ещё одного студента. Он едва удерживал в руках с десяток кружек пива. Его вздох облегчения, когда он поставил свою ношу на стол, слился с одобрительными возгласами его однокашников. ‒ А почему вы говорите: “В современном языке? ”, ‒ вернул беседу в прежнее русло юноша в пуловере. ‒ Разве раньше было не так? ‒ О нет! Например, в цивилизации Междуречья времени, извините за каламбур, долгое время не было вовсе. Вернее, оно скапливалось только в городах и вокруг важных священных мест. Жизнь же простых поселений практически не менялась. В том регионе почти отсутствует сезонность. Изменения окружающей природы слишком незаметны, чтобы уловить их взглядом. Так что люди считали, что время для них просто не идёт. И любое нарушение заведённого порядка воспринималось как порча, раскол мироздания. Обычно сверхъестественной природы. ‒ Должно быть, тогда все эти шумерские простолюдины жили в постоянном ужасе. Ведь даже без сезонов что-то постоянно меняется. А то ж чуть сегодня от вчера отличается, и сразу чувствуешь, что всему мирозданию… Порча настала. Сверхъестественная. Это ж как при непрекращающемся апокалипсисе жить. ‒ Да не сказал бы. ‒ Профессор, вы говорите так, словно сами там были. ‒ Ну что сказать. Я бы не отказался. В ту пору пиво делали совершенно иначе, ‒ преподаватель осушил кружку и потянул к себе следующую из стоящих в центре стола. *** Юнец открыл глаза. Светило уже висело на целую ладонь над горизонтом. Вставая с циновки, юнец повторил у себя в голове, что следует сделать, пока небо светло. Сходить к плотине на великой реке и расчистить отводы, ведущие к огородам. Потом следом за водой пройти на грядки, убедиться, что рабы усердно работают; затем на кухню и выпас, чтобы отнести сестрице, следящей за козами, свежих лепёшек и забрать молоко. К этому времени солнце уже будет висеть прямо над головой, поэтому придётся идти длинной дорогой, что ведёт через рощу. Добравшись до дома, можно немного отдохнуть, перекинуться парой слов с детьми слуг. И затем нужно отправляться к отцу, хозяину их земли. Он обычно следит за тем, как божьей милостью из молока возникает сыр, а из размокшего зерна ‒ пиво. Он подмечает всё, что может стать причиной порчи, и вовремя отдаёт распоряжения, чтобы предотвратить это. Юнцу следует стоять подле него и внимательно учиться этому непростому искусству. Этот список он знал наизусть. От пробуждения до отхода ко сну каждый раз юнец повторял снова и снова одни и те же действия. И если уподобиться отцу пока было очень сложно, то всё прочее он мог бы делать даже с закрытыми глазами. Изо дня в день повторяя один и тот же путь, он знал каждый шаг, мог уже предвидеть каждую неприятность и предотвратить её заранее. Юнец помнил весь свой день. Но в этот раз всё пошло не так с самого начала. ‒ Юный господин, ‒ к нему ковылял старый хромой раб. Он был не годен уже почти ни на что, но отец до сих пор держал его при себе. ‒ Хозяин, ваш отец требует вас к себе. Это было странно. Даже не так: это было крайне паршиво. Если день пошёл не так как должен, значит, какой-то пришелец из Курнуги, страны без возврата, вмешался в их жизнь. И если всё не исправить, то теперь каждый день станет идти по-новому. Отец ждал юнца на пивоварне. Но сегодня здесь не было больше никого. Конечно, обычно юнец появлялся здесь гораздо позднее, когда работа уже кипит. И всё же неестественное спокойствие, словно замерло всё, что должно было превращать содержимое керамических цистерн в пиво, действовало юнцу на нервы. Над одной из цистерн, уперев руки в края стоял отец. Услышав шаги, он повернул голову, искоса взглянув я сына. ‒ А, это ты. Сегодня ночью у нас погибло всё сусло. Я не знаю, как это произошло, но это сейчас и не важно. Нам нужна новая закваска. Ты отправишься в город, к зиккурату, и возьмёшь у жрецов новое семя пива. Загривка юнца коснулась неприятная щекотка, словно от ножек сколопендры, пришедшей ночевать в людскую постель. ‒ Но отец!.. ‒ воскликнул юнец, не зная, что собирается сказать дальше. ‒ Что “отец”? Я сейчас не твой отец, а хозяин этого дома. Когда придут мытари, мы должны отдать им две цистерны пива. Оно нужно, чтобы город мог восславить богов. Представляешь, что будет, если… Отец не закончил фразу. Он запустил пальцы в курчавую бороду и резко дёрнул её. ‒ Поедешь в город, сын. Возьмёшь кувшин с новым суслом, привезёшь его сюда, и всё будет как прежде. Понял меня? *** ‒ Ну вот мы и вернулись к пиву, профессор, ‒ усмехнулся очкарик в пуловере. ‒ Сейчас вы станете уверять нас в божественности этого напитка? ‒ Ну конечно, дорогой вы мой человек! ‒ Ур-Шени отсалютовал кружкой, и его жест поддержали глядящие на него студенты. ‒ Пиво и хлеб ‒ это первый опыт людей в том, чтобы ощутить себя богами. Причём не какими-то конкретными, а безличными неосознаваемыми демиургами. На лице очкарика и прочих пытавшихся уследить за нитью мысли преподавателя морщины отобразили титаническую работу ума. ‒ Так, теперь у нас люди сами стали богами. Вы не могли бы восстановить пропущенные этапы рассуждения? ‒ Ну что же, извольте. Представьте себе сообщество. Оно живёт, изменяет мир вокруг себя: либо возводит огромные воздушные строения, либо изменяет саму природу ‒ состав окружающей среды. ‒ Так, хорошо. Это вы сейчас про шумеров? ‒ Нет, это я сейчас про дрожжи. И вот в какой-то момент дела их рук удовлетворяют творцов. Работяги больше не нужны, и их ждёт апокалипсис. Но в зависимости от того, создавали они хлеб или пиво, апокалипсис этот будет разный. В первом случае огненная геенна поглотит весь их мир, все те воздушные залы, соединённые друг с другом, в которых они жили. Задумайтесь, дамы и господа, всякий раз, как вы едите хлеб, вы поедаете погибших зодчих, похороненных внутри их ажурных строений. Пена их домов для нас оказывается просто хлебной мякотью, а их самих мы и вовсе не замечаем. Девушка, одетая в стиле бохо, взглянула на надкушенный круасан, что держала в руке и отложила его в сторону. ‒ Ну хорошо, профессор, а если дрожжи делали не хлеб, а пиво? ‒ О, тогда всё ещё интереснее. И в некотором смысле печальнее. Эти сообщества проходят путь от эдемского сада, где само пространство вокруг является пищей, через золотой век, к печальному концу, когда сама деятельность обитателей этого мира делает его непригодным для дальнейшей жизни. Потому что в какой-то момент этанол, произведённый дрожжами, начинает их же и убивать. Студенты молчали, размещая в закоулках ума новый образ. Профессор тоже не спешил продолжать. Улыбаясь одними глазами, морщинки вокруг которых складывались в узор, напоминающий хвост павлина, он осматривал своих учеников. Выражение работающих за высокими лбами мыслей сами по себе были наградой для него. Но вот он заговорил вновь: ‒ Однако самое важное в искусстве такового вот кулинарного демиурга ‒ оставить часть сообщества на потом. На следующий раз. Словно бы замершее во времени. Живое, но не развивающееся. Сусло или закваска продолжает жить спустя сотни апокалипсисов, и с каждым разом часть его осваивает новые миры. Проходит весь цикл развития и гибнет. А сусло продолжает жить. *** Юнец шёл по дороге. Он привык к долгим переходам, пусть обычно его путь и сворачивался клубком вокруг родного дома, а не вёл вдаль, к городу зиккуратов. Обычно он не ведал усталости. Но в этот раз всё было иначе. В мир пробралась порча, изменив положенный уклад. Солнце палило прямо сверху. Вокруг не было ни одного деревца, способного дать тень. Очень хотелось пить. Ноги наливались глиняной тяжестью, то твердея, как керамика в печи, то размякая, как полужидкая грязь после проливного дождя. Но гораздо больше юнца заботило не сиюминутное состояние его тела. Говорят, зиккураты имеют собственные таблички судьбы. Инструмент, которым божества ведут учёт всему, что есть на земле. И всякий раз, как они ставят пометку в этой табличке, что-то в мире меняется. Стоит оказаться рядом с зиккуратом, и тоже изменишься навсегда. Будешь учтён, отмечен и сосчитан. И больше суровые требовательные боги не отведут от тебя свой взор. ‒ Эй, малец! ‒ оклик отвлёк юнца от тягучих, закручивающихся в клубок размышлений. ‒ Ты куда направляешься? Сзади юнца нагонял человек, правивший двумя быками, запряжёнными в телегу. ‒ Я иду в город зиккуратов, господин, ‒ вежливо ответил юнец. ‒ В Ур? Я тоже еду туда. Садись, довезу тебя. А то, гляжу, твои ноги уже и друг с другом и с землёй поссорились. Постоянно кого-нибудь пинают. Юнец хотел возразить, но распухший от жары язык слабо ворочался во рту всякий раз, как требовалось вежливо отказаться. И лишь благодарность за помощь вылетела без всякого труда. Стоило юнцу забраться на телегу, измученное жарой тело отказалось далее подчиняться. Рухнув на что-то мягкое, юнец уставился в небо. Ему казалось, будто солнце ускорило свой бег, начав вращаться так быстро, что за закрытыми веками он видел лишь вспышки света. Вскоре до его ушей донёсся гомон, стократ более громкий, чем случался на больших праздниках в их доме. Хозяин телеги потряс его за плечо, сказал, что они приехали. Время навалилось на юнца, пролилось в его голову, заставляя мысли скакать. Вокруг кишат люди; юнец бредёт, не разбирая дороги; в руках его глиняная табличка; он с кем-то разговаривает; солнце словно лежит на верхушке зиккурата; кто-то взял его за руку, он что-то объясняет; и снова, и снова… *** ‒ Интересная кулинарная теория апокалипсиса, профессор. И как считаете, сколько ещё осталось нашей цивилизации? Когда наше пиво будет готово для употребления богами? ‒ Наше? Не знаю. А вот моё уже готово, ‒ и он принял от официантки пакет с двумя продолговатыми предметами. ‒ В этом баре, молодые люди, прекрасная собственная пивоварня. А кроме того, здесь же продают всё, что потребно для пивоваров-любителей. Правда, вот именно сусло приходится ждать довольно долго. Оно должно размножиться и, можно сказать, вызреть. Но я вот своего дождался. И теперь мне не терпится попробовать себя в качестве демиурга. Приятного вечера, дамы и господа. Под одобрительный гул молодёжи профессор поднялся и двинулся к выходу. Крафтовый бар “Зиккурат” выпустил своего просителя. *** Юнец двигался прочь из переполненного временем города. Он возвращался в своё словно застывшее сообщество, чтобы вернуться к жизни, не знающей перемен. Как это обычно бывает, обратный путь оказался значительно короче. На пороге дома юнца встретил его отец. Принял два сосуда с суслом, полученным от жрецов. ‒ Ну что сын, много видел в городе? ‒ Много, отец. Хватит на тысячу жизней. И гость города Ур улыбнулся. А морщинки вокруг его глаз сложились в узор, напоминающий хвост павлина. Автор: Игорь Лосев Оригинальная публикация ВК.