Мила не помнила, как всё-таки заснула, в какой-то момент провалившись в спасительное небытие. Вчера она лежала в темноте, бездумно глядя в потолок и слушая в наушниках «Реквием по мечте». Телефон, похоже, разрядился. «Надо поставить на зарядку» - как-то механически, отстранённо подумала она. Ночью в комнату тихонько заглядывала мама – но ничего не сказав, вздохнула и прикрыла дверь. Сейчас утренний свет проявил уютные очертания предметов обстановки – той, которую они создавали вместе с Иваном – как они думали, для долгой и счастливой совместной жизни, которой уже никогда не будет.
Кажется, там, за окном светило солнце – но Мила не хотела раздвигать шторы. Какое солнце? Зачем оно ей – когда внутри беспросветная тьма. И небо, наверное, сейчас синее – как Ванькины глаза, в которых это небо отражалось, делая их такими же необычно яркими… Глаза, которые она больше никогда не увидит… Откуда-то изнутри в который раз начала подниматься давящая волна отчаяния, готовая вырваться наружу сдавленным, животным плачем-криком-воем. В дверь тихонько постучала, потом приоткрыла и заглянула мама - и Мила усилием воли подавила, загнала обратно рвущийся наружу ад.
- Я завтрак готовлю. Может, поешь что-нибудь? Или хотя бы чай?
- Не хочу. – Покачала головой Мила.
- Может, шторы открыть?
- Не надо.
В соседней комнате заворочался и застонал во сне Санька.
- Пойду, Санечку подниму и покормлю. Ты, если что нужно – скажи.
- Мама!
-Что, детка? – Остановившись в дверях, спросила она.
- Спасибо, что приехала.
- Да как же я могла… Как же иначе? – Мать прикрыла дверь – тихая, понимающая.
Мила была ей благодарна за эту тишину и ненавязчивость – и конечно, за Саньку. Ей, раздавленной горем, было бы сейчас слишком сложно уделять должное внимание маленькому сыну. Там, на кладбище, мать была так же сдержанна и внимательна, а Милу как будто оглушило и опустошило, отключив какую-то часть восприятия реальности. Она не кричала и не плакала – просто находилась на грани потери сознания.
Мила заставила себя подняться, прошла в ванную, умылась холодной водой и вышла на кухню, где уже нехотя ковырял вилкой яичницу семилетний Санька. Когда-то весёлое личико сынишки осунулось, синие отцовские глазёнки запали – он уже всё понимал.
Мама молча налила и поставила перед ней чай. Мила сделала пару глотков, а потом взгляд её остановился на сделанной под старину серебристой турке. «По утрам Ваня всегда сам варил кофе» - она вдруг явственно увидела улыбающееся лицо мужа, разливающего ароматный напиток в маленькие фарфоровые чашки из подаренного им на свадьбу сервиза. «Что - встала, а проснуться забыла? Сейчас разбудим!» - Смеялся Иван.
- Мама, я на кладбище. Не могу я здесь! – Мила отодвинула чашку и поднялась из-за стола.
- Ты, пожалуйста, долго не задерживайся – а то я волноваться буду. – Попросила мать.
На улице светило солнце – и синее небо, как Ванькины глаза… Мила вспомнила их любимое место у реки – где они познакомились. На лугу, над речкой росли ромашки – она тогда сплела венки – себе и ему… Миле нравились незатейливые полевые цветы - и муж часто дарил ей такие букеты, вместо банальных роз. Сейчас, конечно, не сезон – но она всё же нашла ромашки в одном из цветочных киосков. Они были не такие, искусственно выращенные – но ничего не поделаешь.
С портрета на заложенном венками холмике на неё смотрел Ванька. Её Ванька – весёлый, синеглазый, с падающей на лоб хулиганской русой чёлкой. Мила сплела венок и положила его перед портретом – и чёрное отчаяние накатило с новой силой, давя, перехватывая дыхание.
-Ванька! Я не могу дышать! Я не могу дышать без тебя! Зачем?! Почему?! За что?!
А следом поднялась бессильная ненависть – нет, не к тому неизвестному, абстрактному человеку, нажавшему на курок там, на чужой земле – к другому, чьё злобное лицо с холодными змеиными глазами превратилось в кошмарный фон развороченной до основания жизни. К тому, кто отнял, забрал, отправил умирать.
- Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу! – С силой выдавила Мила, уткнувшись лбом в холмик и загребая растопыренными пальцами рыхлую влажную землю, - ы-ы-ы! – то ли завыла, то ли застонала она, не слыша и не осознавая собственного воя.
- Девушка, с вами всё в порядке? – Вырвал её из приступа отчаяния раздавшийся рядом участливый голос.
Мила на секунду замерла, а потом приподнялась с холодной земли:
- Да… Нет. В каком «порядке»? Что вы такое говорите?! – Взглянув на остановившуюся рядом высокую худую женщину в чёрном платке, опомнилась и пробормотала: простите!
- Ничего. Я понимаю. – Кивнула незнакомка, - кажется, вы замёрзли.
- Да. Наверное, надо идти… - Согласилась Мила, взглянув на свои испачканные землёй, посиневшие от холода пальцы.
Дома, бесцельно перекладывая с места на место какие-то вещи, Мила наткнулась на чистую тетрадь – сейчас она не могла вспомнить, зачем положила её на полку рядом с декоративными свечками и вазами – но тетрадь напомнила времена юности, когда она, как и многие, пыталась вести дневник, записывая туда разные события и переживания. Тогда это помогало.
Мила взяла тетрадь, достала ручку и присела у стола, где сиротливо пылился заброшенный ноутбук – за всё это время у неё не было никакого желания к нему прикасаться. Она мысленно представила ненавистное злобное лицо с холодными змеиными глазами - и открыв тетрадь, вывела размашистым, рваным, отчаянным почерком, выбрасывая на бумагу всю свою боль и ненависть: «Проклинаю!»
