Оказавшись в Москве, Яша с головой погрузился в хитросплетения борьбы с разного рода «уклонами», которым с увлечением предавалась партийная верхушка страны. Многое из того, что творилось тогда, находило живейший отклик в его душе –прежде всего, непримиримое соперничество Сталина с «правыми», Бухариным, Рыковым и Томским, недавними союзниками Кобы в противостоянии с «левой оппозицией». Конечно, у Яши были свои счёты с «кремлёвским горцем», как назовёт однажды Сталина поэт Осип Мандельштам (которого Яша с давних пор терпеть не мог) - но партийных «правых» он не любил куда больше, и теперь всей душой поддерживал этот новый «поворот генерального курса партии». В какой-то момент ему даже пригрезилось, что советское руководство взяло на вооружение идеи, предложенные Троцким – хотя иллюзии эти довольно быстро развеялись. Он даже написал письмо начальнику ИНО покаянное письмо с признаниями в своей ошибке, оправдывая долгое своё молчание и скрытность боязнью «формального к себе отношения и нежеланием причинить неприятности руководству ГПУ…»
Сентябрь прошёл в метаниях: занимаясь текущими делами (отчёты руководству, кадровые вопросы по ближневосточной резидентуре) Яша никак не мог решить, как поступить с поручениями Троцкого. Явиться на Лубянку, покаяться и всё сдать? Или выполнить всё, как было обещано, оставив себе шанс оправдаться, в случае чего, двойной игрой, затеянной по устному указанию руководства? Только вот слова не бумага, их к делу не подошьёшь – а что, если Трилиссер возьмёт, да и открестится от всего сотрудника, предпочтёт прикрыть себя, сделав своего чересчур легковерного козлом отпущения?
Неудивительно, что за этот месяц Яша растерял остатки душевного равновесия. Он метался от одного старого знакомого к другому, пытался связаться с Карлом Радеком и другим видным троцкистом, Иваром Смилгой. Он спрашивал совета, просил помощи, пытался выпутаться из западни, в которую сам же себя и загнал – и чем дальше, тем явственнее ощущал на затылке ледяное дыхание «коллег» из ОГПУ. За ним следили, это он знал точно, и если бы не козырь, припрятанный в рукаве, Яша наверняка бы уже наделал глупостей. Например, попытался бы бежать из Москвы и дальше, за границу – с подложными документами и чемоданчиком, полным валюты, в котором, среди прочего, нашлось место и для содержимого тайника из музея Кропоткина.
Но козырь у него был - единственный спасательный круг, не дававший Яше погрузиться в пучину отчаяния. То, что он узнал от Алёши Давыдова. Слишком поразительное, чтобы в него поверить, и слишком логичное и непротиворечивое, чтобы быть выдумкой.
Воспитанник коммуны, сын телеграфиста с КВЖД, очередной подопытный кролик Гоппиуса оказался пришельцем из будущего. «Попаданцем», как он сам назвал себя с иронической ухмылкой. Дурацкий термин – ведь то, что его сознание, сознание немолодого мужчины перенеслось из начало двадцать первого века почти на сто лет назад в тело пятнадцатилетнего подростка вовсе не результат действий неких мистических сил или высшего разума. Нет, это всего лишь эффект научного эксперимента, задуманного и блестяще (как теперь выяснилось) проведённого сотрудниками лаборатории нейроэнергетики. Правда, ни сами сотрудники, ни их руководитель не догадываются о своём успехе – но им и не надо, главное, что результат налицо…
Почему Яша сразу, безоговорочно поверил Давыдову? А попробуй не поверь, когда мальчишка в качестве доказательств своей правоты рассказал о вещах, о которых он знать никак не мог? Рассказанное относилось к числу высших государственных секретов, но даже не они произвели на Яшу впечатление – его потрясла картина ближайших полутора десятилетий, неторопливо и очень логично нарисованная «гостем». И до того страшно оказалось это будущее и для самого Яши, и для множества знакомых ему людей, и для всего мира, что он ни на секунду не усомнился. Всё – правда, с первого и до последнего слова. Человек, тем более, пятнадцатилетний сопляк, попросту не в состоянии придумать такое – и не лишиться при этом рассудка от ужаса и безнадёжности…
И всё же, это знание – и есть его, Яши Блюмкина, козырь. Тот самый, последний, который можно будет выложить, если речь зайдёт о его собственной голове. Кстати, Давыдов недвусмысленно предрёк ему арест и расстрел не далее, как до конца этого года… Страшно даже подумать о том, чтобы отдать бесценный источник сведений и будущем в руки тех, кто, возможно, уже приговорил его к смерти – но что поделать, если другого выхода ему не оставили? «Жить хочу! Как угодно, хоть кошкой, но жить!» - пульсировало в Яшином мозгу, напрочь изничтожая остатки здравого смысла и хладнокровия. А раз так – теперь любые средства хороши.
Оттягивая неизбежное решение, Яша решил заехать к Гоппиусу. Он знал, что тот вернулся в столицу, чтобы внести в конструкцию отремонтированной наконец-то московской установки последние настройки, и даже успел встретиться с учёным здесь, в Москве – и выслушать его сбивчивые жалобы на Алёшу Давыдова, категорически отказавшегося снова садиться в кресло. Можно было, конечно, надавить, заставить – но Гоппиус не стал этого делать, решив, отложить решение проблемы на потом, как он обычно и поступал в затруднительных ситуациях.
Упрямство «главного подопытного» Яшу нисколько не удивило. Ему-то было известно, что на самом деле стало его причиной: Давыдов, испытавший в последний момент перед «обменом разумов» сильнейший сердечный приступ, всерьёз опасался, что вернувшись назад, не поживёт и нескольких минут, скончается от инфаркта. Он подробно описал, как готовился к эксперименту, как собирал аппаратуру в подвале своей дачи. Упомянул, что никому не сообщал о рискованном опыте, но на всякий случай не стал запирать подвал изнутри – опасался, что потеряет сознание, и никто не сможет прийти к нему на помощь.
Заодно Яша подробно расспросил о мире, в котором жил его собеседник. Конечно, в интересах дела куда полезнее было бы побольше разузнать о событиях ближайших нескольких лет – но что поделать с естественным человеческим любопытством, подталкивающим заглянуть вперёд на век без малого вперёд, приоткрыть завесу, которую иным способом не преодолеть - даже если получится уцелеть позже, в страшных войнах и кровавых расправах грядущих десятилетий? Впрочем, это всё дела будущего, до которого ещё надо дожить – а вот на этот счёт у Яши имелись сильнейшие сомнения. Особенно, если вспомнить о том, какую судьбу напророчил ему «гость из будущего».
И снова его подвели нервы, вконец раздёрганные событиями последних недель. На Садовой показалось, что за автомобилем пристроился «паккард». Он нарочно свернул на Арбат и с полчаса бесцельно петлял по центру, стараясь стряхнуть воображаемый хвост. «Паккард» действительно исчез, но через некоторое время следом пристроилась другая машина – большая, чёрная, незнакомой марки. Это стало последней каплей: Яша остановился, зашёл в табачную лавочку и, сунув под нос владельцу-нэпману два бумажных червонца, попросил выпустить его через задний ход. Прошёл скорым шагом, то и дело оглядываясь, два квартала, свернул в проходной двор, потом в другой, пока не оказался в крошечном, сером от пыли сквере. Здесь он задержался – присел на скамейку, скрытую за заколоченным киоском «Пиво-Воды» и некоторое время наблюдал за прохожими и проезжающими автомобилями. Когда часовая стрелка подползла к двенадцати, он встал и переулками выбрался на Гоголевский бульвар, где снова присел на скамейку, желая провериться ещё раз. Слежки, вроде, не было; тогда Яша вскочил на подножку переполненного трамвай и, впервые за это утро чувствуя себя в относительной безопасности, поехал туда, куда, собственно и собирался с самого начала – к зданию инженерного института, в подвале которого располагалась нейроэнергетическая лаборатория.
- Значит, вы можете повторить ваш эксперимент Евгений Евгеньевич?
- Как вам сказать, Яков…
Гоппиус, как всегда в минуты затруднений, извлёк из кармана клетчатый платок и принялся протирать стёкла очков.
- Первоначальные настройки я восстановил, аппаратура в порядке, тут я уверен. Проблема, как я вам уже говорил, в объекте опыта. Может, вы побеседуете с этим молодым человеком, когда снова навестите коммуну? Мне кажется, он склонен к вам прислушиваться…
Яша неопределённо пожал плечами – мол, там видно будет. Он помнил, конечно, о сомнениях Давыдова и прекрасно его понимал: кому охота сменить юное, полное энергии и здоровья тело на изрядно потрёпанную жизнью оболочку, пусть и бывшую свою? К тому же, если есть реальный шанс протянуть в ней считанные минуты. Нет, решиться на такое можно только в самом крайнем случае, когда припрёт по-настоящему.
Но Гоппиусу об этом знать, разумеется, ни к чему.
- То есть, сейчас, в данный момент аппаратура готова к опыту?
- Совершенно готова. Я даже собирался предложить одному из моих помощников заменить подопытного. Конечно, возраст не слишком подходящий, но всё же, человек молодой… Может, удастся зафиксировать хотя бы слабые результаты?
- Молодой, говорите? И сколько же ему лет?
- Двадцать семь. Есть ещё один лаборант, ему только двадцать три года. Но он, к великому сожалению, нездоров, сильная простуда.
Двадцать семь, значит… Сам Яша старше лаборанта всего на два года – двадцать девять исполнилось ему этой весной.
- И вы в состоянии провести опыт в одиночку, без помощи ассистента… то есть лаборанта?
- В этом нет ничего сложного. Аппаратура готова, параметры питания выставлены, настройки проверены трижды. Осталось только поместить подопытного в кресло и повернуть рубильник.
- Любопытно, любопытно! - Яша обошёл вокруг массивного дубового сооружения, на спинке которого поблёскивал полированным металлом круглая, утыканная проводами шапочка. – И вот эту штуку, значит, надо надевать на голову?
Дверь лаборатории с треском распахнулась и на пороге возник лаборант – тот самый, двадцатисемилетний.
- Евгений Евгеньевич, сюда идут! Трое, в гэпэушной форме…
Он перевёл испуганный взгляд на Яшу.
- Я слышал, как они спрашивали у милиционера на посту про вас, товарищ. Пока они предъявляют свои бумаги, но с минуты на мину…
Дожидаться окончания фразы Яша не стал. Ударом рукоятки «кольта» он отправил несостоявшегося подопытного в кратковременный нокаут, пинком закрыл дверь и задвинул засов.
…Вот оно! Сейчас высадят дверь, предъявят мандат, выкрутят руки – и нет никакого выхода из этой крысиной норы, в которую он сам загнал себя! Разве что…
- Яков Григорьевич, что это значит?
В глазах Гоппиуса – недоумение пополам со страхом.
- Откройте дверь! Я немедленно звоню товарищу Бокию!
…в самом крайнем случае, значит? Вот, кажется, и припёрло…
- Заткнитесь, Гоппиус! – он сел в кресло и, помедлив всего секунду, решительно напялил на голову блестящую полусферу. – Давайте, подключайте, что там у вас положено! И учтите, если они ворвутся – первая пуля ваша. Мне терять нечего.
На лестнице застучали сапоги «коллег». Или это только кажется? И что он там возится, говорил же – всё подготовлено заранее! Или, врал?
…все, все врут! Врут и предают…
- Готово! – Гоппиус отошёл от стола, на котором рассыпала бледные электрические искры какая-то проволочная спираль. – Но должен вас предупредить, что это чрезвычайный риск. И потом – чего вы добьётесь? Даже если опыт пройдёт успешно, вас всё равно арестуют!
Ствол кольта дёрнулся к учёному.
– Сказал же – заткнись! На счёт три включай свою шарманку. Всё понял?
Гоппиус кивнул и стал засовывать в нагрудный карман платок, который он, оказывается, всё это время держал в руке. Яша заметил, как крупно дрожат его тонкие, бледные пальцы, все в пятнах лиловых чернила.
…Жить хочу! Как угодно, хоть кошкой, но жить!..
- Стоп! Карандаш есть? И бумага?
Шорох, треск рвущейся бумаги.
- Пожалуйста. Но…
Цифры и латинские буквы – в три столбца. Тот, кому адресовано, всё поймёт. Если получит, разумеется.
- Держите! Передать надо… вот!
Одна-единственная фамилия на оторванной половинке странички. Заведующий лабораторией не тот человек, на которого можно положиться, но – вариантов нет.
- Передадите, если со мной что-нибудь случится. И не советую проявлять инициативу – не поверят, вас же и обвинят. Это ясно?
- Да, но я…
- Головка от… рот закрой, кому сказано!
… теперь бумажку в рот, сжевать, проглотить. Кажется, всё?..
- Готово? Тогда - раз… два… три!
Гоппиус, закусив губу и сморщившись, словно от натуги, дёргает вниз эбонитовую рукоятку рубильника.
Треск электрических разрядов, лиловая вспышка, стеклянное крошево сыплется с потолка, из сетчатых абажуров электрических лампочек. Острый запах озона пополам с вонью сгоревшей проводки.
Темнота.
- А-а-а! Дяденьки! За что меня?.. Отпустите!..
Старший опергруппы – крупный, мордатый, в фуражке с синим околышем, синих же диагоналевых галифе и щегольской (столица всё же!) горчичного цвета гимнастёрке, с тремя «кубарями» на петлицах и знаком «10 лет ОГПУ» на клапане нагрудного кармана – рассматривал задержанного, не скрывая недоумения. Когда на инструктаже предупредили, что «объект» умеет уходить от слежки, вооружён и, возможно, окажет сопротивление, он приготовился к возможным трудностям, взят с собой троих лучших оперативников – и в результате они сейчас выковыривают из странного вида деревянного кресла вопящего, обливающегося слезами типа, на заграничных брюках которого расплывается тёмное, воняющее аммиаком пятно. И голос – никак не подходящий опасному врагу, прошедшему, огонь и воду. Почти детский, тонкий, писклявый, захлёбывающийся паническим воем.
- Пустите меня, пожалуйста, дяденьки! Я Лёха, Алёша Давыдов, я ничего не сделал! А-а-а!..
Сотрудник хмуро посмотрел на человека в лабораторном халате.
- Кто такой этот Алексей Давыдов, вы не в курсе?
Как зовут «объект, он знал и сам.
- Был у нас такой подопытный, подросток пятнадцати лет.
- Они были знакомы?
Спина мгновенно покрылась ледяным потом.
- Вряд ли, откуда? Этот… э-э-э… гражданин имел допуск к нашим работам, мог случайно услышать. И вот теперь, в помрачённом состоянии рассудка имя всплыло. С тем же успехом он мог назваться Ванькой-Рутютю.
ГПУшник на шутку не отреагировал – он явно не бывал в Одессе и не был знаком с главным героем тамошних подмостков.
- Помрачённое состояние, говорите? Так он, значит, спятил?
…пронесло, поверил! Но ведь чуть не проговорился…
Гоппиус пожал плечами, стараясь сохранять равнодушный вид.
- Понятия не имею, я не врач. Когда установка сработала, он на несколько секунд потерял сознание, а когда очнулся – вот…
Оперативники выволокли, наконец, извивающегося мужчину из кресла, умело заломили руки и потащили к выходу. Тот отчаянно вырывался, не переставая голосить.
- Стойте!
Сотрудники послушно замерли. «Объект словно того и ждал – сделал попытку осесть на пол, но вместо этого безвольным кулём повис у них на руках. Он продолжал издавать тонкий прерывистый скулёж, под ногами уже натекло.
- Так он нам всю машину загадит. – с отвращением произнёс старший. – Явный же псих, как такого везти на Лубянку? Вот что, товарищ… - он обернулся к мужчине в халате. – Где у вас тут телефон? Вызову медицинскую бригаду, пусть освидетельствуют, а там решим, что с ним делать, куда его – сразу в дурдом, или же сначала к нам? А то вдруг Ваньку валяет, бывали уже случаи…
Он огляделся, обнаружил валяющийся в углу большой автоматический «кольт». Поднял, выщелкнул обойму, оттянул затвор – толстенький, похожий на бочонок патрон вылетел наружу и покатился по цементному полу. Пришлось опускаться на карачки и выколупывать его из-под стеллажа, забитого всякими научными железяками.
- Больше у него ничего с собой не было?
- Саквояж. Вон там, на лабораторном столе…
- Ясно. Ну-ка, подойдите, побудете понятым. Не положено, конечно, ну да ничего, потом оформим всё, как надо.
Блестящие шарики-запоры щёлкнули. Саквояж открылся, являя взорам плотно уложенные пачки иностранных денег.
- Ясно… - старший поправил сползшую на живот кобуру с наганом. – Что ж, будем писать протокол. – Агуреев, мухой за понятыми, чтоб всё было честь по чести. А вы, товарищ, давайте, показывайте, где у вас телефон. Нам тут что, до ночи торчать с полоумным этим?
- Да, конечно, товарищ, пойдёмте. Только телефон у нас наверху, у вахтёра, придётся по лестнице подниматься.
Гоппиус поправил на носу очки и заторопился к двери; старший последовал за ним. Свёрнутая в трубочку бумажка с тремя рядами цифр не давал ему покоя. И думал он сейчас только об одном – хватит ли духу передать записку по назначению, или лучше, воспользовавшись первой же минутой, когда ГПУ-шник отвернётся, сунуть её в рот и проглотить?
Старший говорил по телефону недолго. Пока ждали медицинскую группу, пока делали опись найденного в саквояже, пока произвели не слишком тщательный, больше для порядка, обыск подвальной лаборатории, прошло часа три. Блюмкина давно увезли, упаковав на всякий случай в смирительную рубашку. Евгений Евгеньевич подписал последний лист протокола и вслед за старшим группы поднялся из-за стола. Он испытывал невыразимое облегчение, и даже затаившаяся у кармане улика не так его мучила. Придётся всё же передать – кто знает, как дальше дело обернётся? А вот Барченко знать об этом ни к чему, меньше будет ненужных вопросов…
- Эй, товарищ, вы что оглохли?
- А?
Гоппиус повернулся к ГПУшнику. Тот один за другим засовывал листы протокола в маленький кожаный портфель.
- Я говорю: воздержитесь пока от поездок. Возможно, вы нам ещё понадобитесь.
- Это уж как начальство решит. Товарищ Глеб Бокий то есть, мы у него в непосредственном подчинении. Я, как вы понимаете, обязан доложить.
Сотрудник спорить не стал.
- Что ж, раз обязаны – докладывайте, конечно, порядок есть порядок.
Он козырнул и вышел. Заведующий лабораторией немного подождал, потом направился наверх, к телефону. Предстояло как-то выкручиваться из неприятной ситуации.
Свёрнутая бумажка с колонками цифр по-прежнему жгла ему карман.