Солнце вставало где-то между серой башней церкви святого Павла и ржаво-кирпичной стеной соседнего дома. Чтобы увидеть восход надо было ловить мгновения, потому что, проскользнув через узкую расщелину, оно тут же исчезало за темно-коричневой громадиной доходного дома. Но если поймать луч маминым зеркальцем, можно было устроить веселый танец прямо на потолке.
Виктор услышал, как внизу звякнула дужка во рту ощерившегося медведя. Это у ушел отец. Виктор бросился к окну, чтобы посмотреть, как отец идет по тротуару, широкоплечий, в щегольском бежевом костюме, слегка прихрамывая. Он знал, что мама тоже смотрит. Вот отец поднял голову и помахал рукой. Это маме. Он всегда так делал. Но Виктору нравилось думать, что отец машет и ему. Хотя вряд ли он был виден отцу снизу из-за широкого подоконника.
Когда отец скрывался за углом, Виктор бросался к кроватке, быстро ложился, накинул одеяло, вытянулся и закрыл глаза. Он знал, что сейчас зайдет мама, поправит съехавшее одеяло, вздохнет и уйдет отдыхать. Раньше Виктор не ложился, и мама оставалась с ним. Но однажды он проснулся от громких, но непонятных причитаний бабушки прямо у слегка приоткрытой двери в детскую. Осторожно на цыпочках подойдя и заглянув, Виктор увидел только тонкую неподвижную руку с почему-то посиневшими ногтями. Потом раздался голос герра Вернера, семейного врача, запахло чем-то резким аптечным. Шаги отца были стремительны, ему, скорее всего позвонили. Потом был еще какой-то непонятный шум. Прибежала уже старенькая , обычно дремавшая еще мамина няня, заохала, шепча что-то совсем непонятное на своем вроде бы французском. Много раз повторялось слово Herz - «сердце». Виктору уже объясняли, что сердце – то, без чего человек жить не может. А у мамы оно не самое здоровое, ей надо беречься. Да и. добавила бабушка, вот все эти ранние вставания не способствуют правильной работе «человеческого мотора».
Поэтому Виктор и стал притворяться крепко спящим: маме нужно отдыхать.
Больше всего на свете он любил гулять с родителями по городу. В это время они были настолько вместе. По воскресеньям его наряжали в самый новенький и нарядный костюмчик Так весело было тянуть за кольцо на двери, вдетое в пасть медведя, изображавшего якобы ярость, а на самом деле сонливо улыбающегося ему, Виктору, уголками прищуренных глаз.
Мама Эдвина такая нежная, в васильковом платье с воротником в крупный горох, уговаривала его, опустившись почти на колени:
- Mein Junge, es ist an der Zeit. Papa erwartet. (Мальчик мой, пора , папа ждёт)
А он захлебывался от удовольствия, от ощущения неизбывной, нежно окутывающей его любви, что исходила от матери. Защищая его от всех опасностей этого мира, всей злобы и ненависти. Но что-то внезапно изменилось в воздухе. Да, папа идет. мама его еще не видит, а он, Виктор, слышит звук папиных шагов с самого далека. Надо шепнуть об этом маме, так легонечко, обвить руками мамину голову. Но тут земля резко полетела вниз, перед глазами задрожал завиток на маминой шее.
Мама Эдвина сама уже встрепенулась, встала, продолжая держать сына на руках. Виктор видел лицо матери совсем рядом и вновь и вновь переживал то счастье, что било через край широко распахнутых глаз. Неужели это когда-то было? Отец, идущий навстречу, распахнув руки, в которые хочется уткнуться, ощутить запах отцовской утренней воды, чуть легкую щетину на щеке.
Мама чуть доставала отцу до плеча. И первый отцовский поцелуй - ей. А потом даже не заметил, как оказался на отцовских плечах. Оттуда мама казалась такой маленькой. Ее голова была где-то рядом с башмаками Виктора.
Они говорили, как обычно, каждый на своем языке, отец - на русском, мама -на немецком, прекрасно понимая друг друга. Виктор понимал все, и это казалось ему абсолютно естественным. Каждое слово осталось в памяти:
- Освободился. Ты же знаешь, в торгпредстве сегодня особый день.
- Die Eltern warten schon lange. Heute ist Volksfest in Neuköln. (Родители уже заждались. Сегодня в Нэйкелн народные гуляния)
В тот день на улицах было полно народу. Веселого, довольного, счастливого. Много смеха, много улыбок, девушка с забавной игрушкой, кажется. ее называли йо-йо. В сквере танцевали парочки. Отец посадил Виктора на высокий табурет, погрозил пальцем – не раскачивайся, но Виктор тут же заболтал ногами в воздухе. Он помнил, как сердито посмотрел на него сидящий на соседней такой же табуретке мужчина с пухлыми щеками и свисающим животом. Виктор даже удивился про себя, как он там держится на такой тонкой ноге стула.
Продолжая любоваться такими красивыми родителями, кружащимися в вальсе. Виктор уже целенаправленно пытался сбросить ботинок, вернее, посмотреть, что произойдет. если раскачать сильно. И он уже почти добился своего, но в последнюю минуту мама подхватила башмачок, поправила сыну сползший носок. Папа только улыбался,
Какие сильные у него руки. Отец мог легко подбросить Виктора чуть ли не к самым облакам и также легко поймать. Но тогда он крепко взял сына за руку. Виктор помнил чистое блаженство: одной рукой он держит маму, другой папу, солнечные лучи, ослепительно голубое небо. Тот Берлин был его маленьким личным раем - kleines persönliches Paradies.
Из переулка слаженно вышагивал отряд парней (они казались ему тогда совсем взрослыми), одетых в одинаковые костюмы серо-синего цвета с накладными карманами, погонами и голубой лилией. За плечами рюкзаки, на голове соломенные шляпы.
продолжение следует