… Соседская Мурка говорила, мол, останешься ты здесь одна куковать. Как только лето закончится, бросят тебя. А здесь лисы бегают и собаки… Я не поверила. Мурка злобная и старая, а мои друзья добрые и верные…
Целое лето было счастье: тепло, пахнет разными радостями, дети носятся, родители спокойны. С утра встану, чмокну Никитку и Юльку – и на пруд. А там пар от воды поднимается, трава в росе, птички на все голоса распевают. Сижу, щурюсь, млею, греюсь. Иногда иду к воде – там кружат мальки и головастики. Не ловлю, нет: я приличная домашняя кошка, у меня всего вдоволь – и сухого корма, и паштетов с консервами, даже мяско перепадает… Как истинная леди, ношу ошейник против блох: окрестный кошачий народ завидует...
Как-то во время утреннего моциона из-за кустов вышел Бармалей – злой, косматый, с рваным ухом. Много лет назад, говорят, он звался Барсиком, был как барин, толстый и красивый. Но хозяева его бросили перед отъездом с дачи, и Барсик превратился в Бармалея. Держит в страхе округу, даже псы его боятся... Потому что он разочаровался в людях и в жизни, лезет в драку и всегда побеждает.
- Что, красотка, шерсть проветриваешь? – провыл кот.
- Да, немного. Мне уже пора, - я старалась не выдать испуг.
- Ну, иди, королева, - прошипел он.
Я ещё немного посидела на солнышке, всё же мы, кошки, особы с достоинством, драпать – это моветон. А потом пошла себе. Знаю, что Бармалей недобро смотрел вслед: мы, кошки, чувствуем такое…
По пути часто останавливаюсь перед соседской дачей. Там живёт пожилой человек, у него белая шерсть на голове, и стёкла перед глазами – очки. Дачный кошачий народ говорит, что это старенький профессор, умный и добрый, живёт здесь целый год. Иногда его навещают друзья и дети, зимой жгут камин, а летом костёр. Утром и вечером дедушка гуляет с псом – большим и строгим… Я стою несколько минут, смотрю на окошки, флюгер на крыше, поленницу во дворе. Здесь живёт добрый человек – и пёс у него добрый, просто вид грозный напускает. Говорю же, мы, кошки, чувствуем это…
***
Целое лето было счастье. А потом, в конце августа, когда утром уже долго лежала холодная роса, я потерялась. Мы собирались ехать домой, хозяева собирали вещи, Никитка с Юлькой хныкали – неохота в садик и школу, я обнимала их. Будет ещё одно лето, даже много – и всё повторится! Цветы, земляника, кузнечики, туман и мальки в пруду…
- Манюня, далеко не уходи, - сказал в то утро хозяин.
Я и не собиралась – только попрощаться с прудом, сделать свои дела и обратно. И когда уже собиралась домой, из-за кустов вышел Бармалей.
- Вот так встреча, - гнусно ухмыльнулся он.
И я почувствовала: он замыслил плохое. Он злой, у него тяжёлые лапы, острые клыки и когти. Я вжалась в траву, Бармалей утробно взвыл. И резко подскочив, отвесил мне оплеухи – в ушах зазвенело, из глаз посыпались искры.
- Что ты делаешь! – закричала я.
А он и не думал останавливаться, удары сыпались снова и снова, со всех сторон. Собравшись с силами, я побежала, Бармалей следом. Он не отставал, больно бил по спине, подсекал лапой, подключал когти и зубы. Трепал за ошейник, словно хотел выместить на нём злобу – или задушить… Скоро я уже не могла сопротивляться, будь что будет. В последний раз открыла глаза, увидела траву с солнечными бликами – и наступила темнота…
***
Было холодно и тихо. Я попыталась пошевелиться, но словно тысячи иголок вонзились в лапы, хвост, боль пронзила всё тело. Значит, и со мной Бармалей расправился… Мысль не показалась трагичной. Жаль, конечно, что больше не увижу Юльку с Никиткой, но чувства словно притупились. Лишь бы быстрее всё это закончилось.
… Не знаю, сколько я лежала на остывшей земле, но вдруг на меня подули феном – короткие горячие дуновения, возня, запах шерсти. А, это же дыхание! Наверняка меня нашла лисица и зовёт на трапезу семейство. И тут раздался лай - от удивления я открыла глаза. И увидела пса. Того самого, строгого соседского сторожа. Он снова обнюхал, а потом залаял. Тс-с, не кричи! У меня голова болит!
- Ну, чего ты всполошился, Граф?.. Батюшки, так вот она, пропавшая бедняжка!.. Кто ж её так отделал? – я узнала голос старичка-профессора. – Ну, милая, потерпи. Попробуем тебя на ноги поставить…
Пока несли, я старалась не плакать, но всё равно стонала: болит всё. А дедушка торопился и иногда спотыкался, от толчков я вскрикивала…
***
Пить, спать, пить, спать. Есть пока не хочется и не получается. В туалет – даже говорить стыдно, - под себя. Дедушка меняет пелёночку и приговаривает: «Ничего, милая, ничего, выздоровеешь, будешь чистенькая, как прежде». Я вздыхаю и прикрываю глаза – всё равно стыдно… Возле моей лежанки всегда дежурит пёс. Он хороший. Когда камин гаснет, он зубами подтягивает мою подстилку ближе и ложится со стороны двери, чтобы не дуло… Как-то дедушка дал мне молока с мясным фаршем и яйцом. Немного лизнула с ложки и отвернулась – обессилела. Пёс прилёг рядом:
- Ты должна. Ешь.
- Не могу и не хочется.
Он помолчал и снова.
- В моей жизни до Егорыча всякое бывало. Тоже жить не хотел. А теперь думаю – вот дурак был! Что бы ни стряслось, жить надо… Кто тебя так потрепал? Небось, котяра тот?
- Ага. Я не была осторожной, засмотрелась на пруд, вот и…
- Разберёмся.
- Ты моих не видел? Как они?
- Искали тебя. Весь посёлок на ноги подняли. Ты это… ты не думай. Они долго тебя ждали…
- Спасибо. Хоть одна хорошая новость.
- А как тебя зовут?
- Когда-то звали Манюней. А ты зови, как нравится.
- Хорошо. Будешь Варькой. Не знаю, почему нравится это имя. А я – Граф. Для тебя просто Жора.
- Хорошо, Жора. А что там за окном? Дождь? А листопад начался?
- Эх, Варька, совсем ты со счёта сбилась. Середина ноября уже. Снег трижды выпадал и таял. Егорыч говорит, вот-вот ляжет основательно, на целую зиму.
Я положила голову на лапы и заплакала. Было жалко всех – Жорку, дедушку, хозяев, Никитку с Юлькой. Впереди зима и разлука.
***
- Отдай, отдай!
- Сначала догони, Варька!
Вчера наступил Новый год, к дедушке приехали друзья, топят камин, пьют чай и коньяк. А Жорка дразнит меня, заставляя бегать: отнимет тряпичного мышонка, которого мне дедушка подарил, и убегает. А я спасаю мышку от этого охламона…
А что, если пойти на хитрость? Делаю вид, что обиделась и усаживаюсь на подоконник. На мышонка и Жорку даже не смотрю, словно дела нет. Жорка молчит, ждёт, терпит, но вскоре взрывается и приволакивает мне игрушку. Ага! Хватаю и уношусь на второй этаж, к дедушке. Жорка обиженно лает вслед…
***
Как-то днём я сидела на улице, дедушка выпустил подышать. Уже февраль, солнышко ещё не греет, но небо иногда совсем весеннее, и птички начинают звенеть… Тепло, благостно и немного грустно. Тут Жорка подоспел:
- Хочешь, сходим к твоему дому?
Конечно хочу!..
Идём, молчим, но оба всё понимаем. И тут навстречу та самая Мурка:
- О, Манюня! Ты здесь? Всё-таки бросили тебя, а я говорила! Где живёшь?
Вот подлая! Будто не знает, что меня не бросили, а потеряли. Неужто Бармалей ей не похвастался, как отлупил меня? Уж он любит хвастаться своими подвигами, как притесняет домашних животных… И тут вмешался Жора:
- Её не бросили. Она наша гостья. Когда окрепнет, вернём домой.
Мурка сразу сникла, нахохлилась. Сделала вид, что ей неприятно видеть пса, но мы-то поняли: злится, что её поставили на место…
Прошли ещё немного, и тут Жорка разволновался:
- Варя, тут следы машины! Пахнут ещё, свежие. Твой хозяин приезжал, ищут тебя, верят!..
И впрямь – на снегу снежные колеи, пахнет домом и моими людьми. Я села и, не стесняясь, запела песню. О том, как хорошо жить и всё будет славно. Жорка слушал, а потом обиженно тявкнул: «Значит, бросишь меня, предательница?» Мягко боднула его головой в морду – мы теперь друзья, ты мне жизнь спас… Но по своим я тоже скучаю. И они по мне…
***
Я ходила к дому каждый день, когда пришла весна. А моих всё не было. Дедушка догадывался, куда совершаю вылазки, и успокаивал: «Милая, ещё рано, ближе к лету появятся». А Жорка ревновал…
Однажды вечером мы с ним пошли на прогулку. Я села на лесной опушке за дачами и смотрела на пруд. Уже проснулись лягушки и перед закатом пели громкие песни, весь пруд гудел. Жорка услышал в зарослях копошение и рванул туда, охотничек, тоже мне…
И в этот самый миг за спиной раздалось:
- Какая встреча… Значит, урок пошёл не впрок.
Бармалей. Собственной персоной. Боже, сейчас опять кинется бить, и на этот раз шанса мне не оставит…
Растерянность длилась всего секунду, а потом я распахнула пасть и:
- Жорка! Он здесь! На помощь!..
Бармалей округлил глаза, зашипел и приготовился атаковать, вздыбив шерсть. Но в этот же самый миг чёрным снарядом из кустов выскочил Жорка. Увидев врага, рванул за ним. А Бармалей с воплем кинулся наутёк – до ближайшего дерева. Взвился на самую макушку и оттуда сыпал проклятьями… Жорка бегал вокруг и отчаянно лаял…
Долго мы его держали наверху, пока не стемнело. Я не мстительная, но ощущения понравились…
***
Как ни ждала, я всё же пропустила тот момент, когда машина с моими людьми проехала по улице. Весть об их возвращении принёс Жорка. Пришёл с прогулки, вздохнул:
- Собирайся. Твои уже на месте. Пойдём, провожу, чтобы никто не обидел.
Мы вышли, навстречу дедушка. Всё понял, ласково погладил:
- Ну, милая, вот и пришла пора. Пойду с вами, поприветствую соседей.
… Мы шли, мне было радостно и одновременно горько. Да, у нас впереди лето, но потом мои друзья останутся здесь, а я уеду со своими детьми и людьми…
- Манюня!!! Манюня нашлась! Миленькая, как мы тебя искали! Сколько слёз пролили!
Юлькины руки. Юлькины губы. Нос. Снова руки. Губы в моём ухе. Пальцы на моём носу. Пальцы в моей шерсти. Никиткины руки, нос, губы – повсюду. А вот и хозяйка. Смеётся и плачет, обнимает, вырывают меня друг у друга, чтобы прижать к себе, а я только щурюсь…
Ну, успокоились. Сижу по очереди на коленях у хозяина, хозяйки, Никитки – всех надо отогреть, поприветствовать, дел невпроворот. Хозяин съездил в город, привёз мне новый ошейник и всяких подарков – витамины, игрушки. И целую гору полезных косточек для Жоры…
Вечером, когда все выпили чаю и сидят на веранде, друг ждёт у забора. Целую его в нос и вместе идём к пруду: Жорка говорит, что июньские закаты на пруду ещё красивее, чем восходы…