Следовательно, когда мы говорим о сознании как об онтологически укорененном событии, то мы должны между своим взглядом и предметом видеть некую топологически содержательную среду (не имеющую наблюдаемой длительности и не существующую подобно предметам), в которой сошлось все то, что соединить мыслью нельзя. Некие «духовные тела» (М.К. Мамардашвили) или практически случающиеся организмы, в которых уже имплицировано сознание. Природа этих образований позволяет нам ставить вопрос о сознании.
Иначе говоря, когда мы говорим о сознании, то тем самым мы называем уже включенность (элементарную включенность, ибо должно быть как минимум одно существо, выполнившее действие или восприятие, куда уже включено сознание) сознания в то, что мы можем понимать, описывать, воспринимать и видеть.
Если минимум выполнен, то мы уже в определенном пространстве, где уже что-то возможно, а что-то нет. Ниже этой элементарной включенности сознания нет мира, который мы можем описать или понять. Причем что-то не можем, что и определяется ограничениями и связностями, налагаемыми жизнью сознания, в которой присутствуют выделенные духовные тела, которые сами, наряду с предметами и вещами, являются источниками самостоятельного опыта.
В философии такого рода «духовные тела» еще называли чистыми («чистое сознание», «чистая любовь», «чистое пространство» и др.). Имея в виду то, что они не являются реальным, эмпирически переживаемым состоянием никого из людей, но соотнесенность с ними рождает в нас то, что естественным образом возникнуть не могло бы. И добро, и мысль, и сознание, и вера, и честь и т.д. (все то, что мы называем собственно человеческим) есть потому, что есть эта соотнесенность с «конфигурациями сознания и духа» (М.К. Мамардашвили), интенциями сознания или «мое чистое Я» (Э. Гуссерль).
Самоданная очевидность «чистого сознания» и «трансцендентального это» Э. Гуссерля вызвала страстную критику со стороны его русского друга Льва Шестова (бунтаря «против самоочевидностей»), не совсем понимая, что речь идет о феноменологической очевидности, которая отличается от классической достоверности и очевидности.
Феноменальная данность — это то, что еще должно быть обнаружено и прояснено в феноменологической редукции. В истории философии принцип очевидности Декарта критиковался Лейбницем, ибо очевидность не общезначима, Гегель не согласился с очевидностью в философии Фихте.
Можно сказать, что сознание есть место (или какая-то топология, или точка, или пространство, которое можно назвать «опытом сознания», когда мы вложились, «сознательно заполнили мир своим присутствием» — Мамардашвили М.К. Лекции о Прусте. М., 1995. С. 33) как условие дополнительности, которая позволяет реализоваться впечатлениям, восприятию, чувствам, мысли.
«...то, что я назвал сознанием, есть место, в котором существует некоторая активность». — Мамардашвили М.К. Психологическая топология пути. СПб., 1997. С. 54.
Я уже говорил о необычности этого пространства или места. Прежде всего оно не является наблюдаемой длительностью и объемностью, а постигается «умным зрением» (феноменологическим описанием, когда мы что-то начинаем прояснять, начав говорить об этом на специальном языке. И тогда увидим).
Человек как психологическое и натуральное существо не «бывает» в этом пространстве. Ни один человек не испытывал «чистое сознание» или «чистую мысль» (по определению - это сфера онтологии, сфера полноты и совершенства), но, тем не менее, оно описывается как случившееся с человеком, как некий тигль или лоно, соотносясь с которым, мы вообще имеем живые состояния.
«То есть чистая любовь не испытывается человеком, но та любовь, которая испытывается, существует только потому, что существует символическая машина чистой, бескорыстной любви. Или - машина веры. И когда говорят «вера» и ссылаются на пример библейского героя, то мы должны это понимать как описание некой соотнесенности с чем-то, способной порождать в людях состояния веры, любви, дружбы и т.д.» — Мамардашвили М.К. Органы онтологии // Мамардашвили М.К. Необходимость себя. М, 1996. С. 296. 345
Это другое свойство этого места сознания. Говорилось и о том, что его нельзя ввести допущением, но оно должно реально, индивидно случиться как момент со-бытия, допустим, восприятия или реализованной мысли.
Ограничение фактичности сознания.
Соотнесенность с вещами, которые в философии называются чистыми, как бы запускает человека по другой траектории жизни, и тогда открывается реальность.
Человек онтологический или человек метафизический — это человек, поднявшийся над естественной организацией своей психики, приподнявший «краешек моря» (вспомним полотно С. Дали.
Вечное стремление человека «выпрыгнуть» из естественного плена готовых ходов мысли и натуральной позиции, психологических механизмов объяснения. Взглянуть «за мира дальний горизонт» — Данте). Человек онтологический — это человек, который «срезает» предуготовленность нормативности и тем самым как бы устанавливает себя на «испытательную прямую».
Вот я и мир. Смогу ли выдержать это испытание и расспросить что-то в себе, «расспросить и описать себя» (М.К. Мамардашвили)? И если смогу, на свой страх и риск, то узнаю реальность и какое в ней место занимаю. На свой страх и риск потому, что ничего не гарантировано. У меня может не получиться, не хватит «умственных мускулов», ибо речь идет об онтологической работе или работе в жизни. Ведь здесь работает только то, что «я». Допустим, знания не есть «я». Поэтому в культуре и случаются такие эпизоды «зановорождения» на свой страх и риск. Но в лучах какого-то Света или Бога, Лика.
Итак, испытательная линия или то, что французы называют «смертной страстью», когда в «зачет» идет только то, что ты и на себе. А это и есть другая жизнь, жизнь сознания, но о ней имеет смысл говорить, если мы одновременно рассматриваем сознание как двойственное образование.
Сознание как элемент нашей эмпирической жизни или оптическое сознание. Это реальность, где смыслы всегда незавершены, жизненные акты никогда не бывают законченными и полными. Это временная размерность, а во времени ничего не кончается и не выполняется. Но ситуация человека — это ситуация вместе, когда рассматриваются онтическое и онтологическое сознание, человек оптический и человек онтологический вместе.
Кстати, держание вместе этих разнонаправленных смыслов и есть то, что называется на латинском — «ratio». И вот между этими состояниями человека (между этими сознаниями) нет непрерывности, мы не можем непрерывным образом перейти от сознания онтологии к онтическому сознанию.
Так, из законов и норм нельзя получить представление о добре или оценить какое-то действие в терминах добра. Нет. Это нужно каждый раз заново «устанавливать». Оценить или иметь представление о добре можно лишь тогда, когда мы уже можем говорить в терминах добра. Или сознание уже занимает тиесто там, о чем мы затем и будем говорить в терминах сознания.
О сознании можно говорить с помощью самого же сознания. И мы должны ввести допущение о том, что если мы говорим о сознании, то должны исходить из предположения о том, что мир недоопределен без сознания, только потенциален. Не то, что без сознания мир невозможен. Речь о том, что мы можем говорить о сознании лишь тогда, когда оно есть, практически случилось.
И, следовательно, мы можем говорить только о мире, в котором как-то уже присутствуем (присутствуем своим сознанием) или случилось наше бытие в мире (возобновилось), который мы можем понимать. Так, любая фонема не до конца определена ее физическими свойствами, ибо физических оттенков даже одной фонемы множество, но ведь слышим мы эту фонему, определенную, хотя и в разнообразии физического «исполнения». А все потому, что между звуком и фонемой находится феномен звука. Он задает свое пространство и время, пространство понимания, когда я слышу именно определенную фонему, а не что-то невразумительно — звучащее и имеющее массу оттенков и вариаций.
Это пространство и время нельзя вывести из имеющегося знания или ввести определением. Тем самым введен некий принцип неопределенности. Всегда остается какой-то промежуток или «зазор» (М.К. Мамардашвили) и нельзя непрерывным образом вывести из физического звука фонему. Единственное, что мы можем — лишь фиксировать уже присутствие некоего случившегося добавления, если мы слышим именно фонему, или уже присутствие пространства и времени феномена звука, которое есть доопределение нашим актом и извлечения из себя (добавлением «врожденных идей», как сказал бы Декарт) некоего добавочного события, индивидуирующего мир и тем самым я воспринимаю именно фонему.
Но обычно, как бы на другом «этаже» сознания, мы как раз именно звук и воспринимаем в качестве причины нашего состояния воспринятости фонемы и не видим другого слоя сознания, которое обозначили как «бытийственное сознание», делающее возможным причинное объяснение (воспринятости фонемы существованием физического звука). Если нет «бытийственного сознания», то нет и восприятия мира в терминах причины, ибо нет оснований видеть причины.
Мы находимся здесь в пространстве тавтологий. Мы видим то, что видим. Уже видим. Иначе — по одну сторону сознания, которое, как мы уже говорили, двоично, возникают возможности или условия видеть причинно, а по другую сторону — причинно обусловленное видение. «Если же их нет (условий. — И.Б.), если не случилась история этих условий, то нет и самих возможностей актов». — Мамардашвили М.К. Органы онтологии II Мамардашвили М.К. Необходимость себя. М., 1996. С. 302.
Следовательно, бытийственнное сознание есть условие возможности мира, в котором возможно причинное объяснение, возможны восприятия и наблюдения, возможны объективные и теоретические суждения и т.д.
Сфера бытийственного сознания — это сфера полноты и завершенности, ибо, по определению, сфера онтологии (а мы здесь в онтологической сфере фундаментальных положений о мире, которые не доказываются и не получены из опыта, но сами являются условием опыта) — сфера завершенных смыслов, невозможной в эмпирической жизни, где ни один жизненный акт не является полным и завершенным.
Мы всегда живем как бы «с наперед занесенной ногой». Вот-вот все устроится, сложится, образуется и тогда... Но нет. Вместе с тем есть точки - метафизические точки (а мы уже говорили, что проблема сознания - это проблема места), где случается завершенность, и это траектории судьбы, а быть человеком судьбы и означает: видеть то, что есть.
Наша же психология, считает Кант - патологична и мешает видеть реальность. И не в том смысле, что есть какая-то патология естественного устройства психики, а что сама психика и есть патология. В очень простом смысле: она устроена так, чтобы не видеть то, что есть и не воспринимать «завязки» судьбы.
Мир «водит нас за нос» в том числе и психологическими механизма ми надежды, страха и лени, с которыми вполне уживаются законы рассудочного, логического мышления. Последнее, что закрывает нам реальность и нас самих — это надежда.
Мы надеемся, что все устроится, изменится к лучшему: вернется изменившая тебе возлюбленная, правительство перестанет врать и т.д.
Этот механизм надежды всегда «запускается», если мы не делаем «последнего усилия», дантова усилия, когда должен оставить упованья, «всяк сюда входящий». — Данте А. Божественная комедия. М., 1992. С. 17.
Итак, есть место, точка перехода в онтологическое (метафизическое) пространство, или некая монада («бестелесные автоматы» — Лейбниц).
В неотправленном письме Ник. Ремону Лейбниц определяет монады как «живые зеркала универсума», отражающие один и тот же универсум. И одновременно монады «вовсе не имеют окон, через которые что-либо могло бы войти туда или оттуда выйти». — Лейбниц Г.В. Сочинения. М., 1982. Т. 1. С. 413-414.
Не нужно забывать, что философский язык символичен и предполагает непрямое «прочтение». Не случайно сам Лейбниц (подобно Декарту) старается разъяснить свой философский язык, предупреждая, что монады «Монадологии» или «Начал природы и благодати, основанные на разуме», это не «точки в реальном пространстве», которые «двигаются, сталкиваясь либо касаются друг друга». — Лейбниц Г.В. Сочинения. М., 1982. Т. 1. С. 540.
Монады не имеют протяженности, это не предметы, а некие символы иной, метафизической реальности (ибо «отражают» не предметы, а универсум), которая «складывается», минуя чувственность (не чрез «окна»).
Монады — это и способ описания, и структура онтологической реальности (своеобразные органы онтологии или «существа» — Г.В. Лейбниц), которая случается по закону со-бытия . — «...можно сказать, что монады могут произойти или погибнуть сразу (tout dun coup), т.е. они могут получить начало только путем творения и погибнуть только через уничтожение, тогда как то, что сложно, начинается или кончается по частям». — Лейбниц ГВ. Сочинения. М., 1982. Т. 1. С. 413.
Таким образом, размерность онтологии мира открывается «бытийно-личностным актом» усилия человека воссоздавать свои условия жизни в качестве человека.
Я говорил, что сознание это прежде всего место, в котором есть некая активность, но «внешняя причина не может иметь влияние внутри монады». — Лейбниц ГВ. Сочинения. М., 1982. Т. 1. С. 414.
Это и есть сфера сознания бытия, ибо здесь мы имеем дело с тем, чего нельзя знать заранее, а значит, вывести из внешних причин, да еще явления этого места происходят по законам со-бытия (Лейбниц говорит о «творении»), когда явления сознания не возникают по частям, но лишь всегда целостно, сразу.
Дается или открывается оно лишь феноменально, при осуществлении феноменологической редукции или сомнения, когда мы оказываемся в феноменологической очевидности, которая отличается от классической очевидности и достоверности, ибо феноменальная данность еще должна быть открыта спомощью редукции или радикального сомнения (критики).
«Отсюда, кстати, и более строгий, узкий смысл редукции: найти непосредственное, но путем срезания или приостанавливания связей, ассоциаций и готовых проложенных дорожек, которые лежат в более высоком или надстроившемся слое сознания и по которым нижний автоматически, привычно приходит в движение». — Мамардашвили М.К. Классический и неклассический идеалы рациональности. М, 1994. С. 43.
М.К. Мамардашвили поясняет: «Человек говорит, например: «Ну, конечно же, мне жарко - термометр показывает тридцать пять градусов тепла!». Но это значит, что состояние тепла по отношению к субъекту, испытывающему его, предстает в самом же испытании не феноменально, а в терминах явления и теоретических представлений, т.е. понимаемого состояние среды, за которым в данном случае стоит теория о ненаблюдаемых движениях частиц газа или жидкости, их расширений и сжатий и т.п., ближе представленная числами их цифровыми обозначениями, однозначно соответствующими определенным штришкам градуированного инструмента, каковым и является термометр. ...И то, что высказалось здесь, эта «сразу-понятность», «сразу-объясненность» тем, что по нашим представлениям происходит во внешнем мире, давшее траекторию движению и существованию переживания, не есть то, что есть в чистом виде и что на деле переживается. В этом как раз и состоит решающее утверждение аналитиков сознания в 20 в. — я имею в виду, конечно, самых интересных из них». — Мамардашвили М.К. Классический и неклассический идеалы рациональности. М, 1994. С. 43.
Феноменологическое описание сознания, ядра бытийственного сознания - это попытка -говорить о том, что невозможно исследовать аналитическими способами и понимать по логике предметного, объектного мышления. Ведь бытийствующее (трансцендентальное) сознание не может быть сделано предметом, одновременно являясь способом бытия (как и бытие не может быть, в свою очередь, сделано предметом и ухватывается нами как некая амплификация наших естественных возможностей и естественных состояний).
Спасибо, что дочитали.
Коротко сформулируем основные выводы 5 главы «Универсальная топо
логия жизни сознания»:
• В духовной топологии человека есть некие определенные трансцен
дентальные точки интенсивности, переводящие нас в особый режим жизни -
жизнь сознания (вневременную, самоосновную, непсихологическую, бессубъ
ектную, пространственную синхронность разнородного, в которой нет смены
состояний). На «видимой» стороне человеческого бытия такой перепад явлен
пафосом и непсихологической «ситуацией» человека в мире.
• Ситуация человека в мире - это «бытие - между» (inter esse), когда, ос
таваясь природным существом, человек выходит за пределы естественного (в
том числе и психики) на предел мира вследствие соотнесения с символами
(чистыми предметами). Символы - суть материальные носители ненаглядных,
безосновных актов понимания (акты понимания вне времени).
• Трансцендентальные точки интенсивности могут быть осмыслены с
помощью понятий «история» и «человеческая форма». Готового, гарантиро
ванного (природного) механизма, который бы воспроизводил основания чело
веческой жизни в качестве человеческой, нет. Такие основания человек должен
создать самостоятельно. Это и называется историей. История - это то, чем мы
извлекаем (задаем) основания человеческой жизни. Одновременно, выхождение
за пределы естественного, природно-налаженного является сферой личностного
(то, что в человеке, но не зависит от него. Личностная структура, кристалли
зуемая в трансцедентном усилии соотнесенности с вневременными символами).
Личностная структура - самоосновное образование, а значит это сфера свобо
ды, или пространство формы. Человеческая же форма - суть пространство сво
боды, в котором возможна полнота и всесвязность космического целого, нечто
во мне, но независимое от меня и позволяющее конечному существу быть со
измеримым с миром.
• Историю как некую воссоздающуюся непрерывность и условие чело
веческой жизни следует отличать от содержания истории. Если же мы различа
ем факт события и его содержание, опираясь на активность сознания, то вво
дим и метауровень. Метаязык - это не язык предельной абстракции, но язык
предельной прагматики, внутри которого конституируется новый опыт жизни
сознания. Жизнь сознания - это некий перво-синтез, воплощенный в символах,
феноменах (или интенциональных объектах, которые не обозначают своим
присутствием ничего другого, кроме себя). Последние всегда связаны с «гово
рящими» впечатлениями (т.е. впечатлениями, в которые упаковалось нечто, нас
касающееся, но имеющее совершенно случайную форму воплощения). Фено
менологическая редукция - заключение в скобки натурального, объективного
мира и вглядывание в феномен.
• Впечатление - это состояние запечатленной души, стремящейся воссо
единиться с собой же, воссоединиться с тем, в чем мы, независимо от нас, уже
есть. Причем подобное воссоединение невозможно без пути трансформации че
ловеком себя. Пути, который символизирован «вторым рождением». Необходи
мым моментом «второго рождения» является событие понимания, условия кото
рого должны быть воссозданы из опыта собственной жизни. Понимаем же мы
чисто духовно, когда «снимается», уничтожается буквальный (телесный) смысл
модели-символа (феномена). Тогда мы понимаем по закону мысли и духа (а то,
что мы поняли уже нельзя представить предметным образом, ибо то, что пони
мается - метафизическая материя самой мысли).