Любое общество хочет жить. Мирное небо над головой, безопасные улицы, светлое будущее детей, достойная старость пенсионеров – это нормальные желания адекватных людей. Без участия государства добиться всего вышеперечисленного проблематично. Но если позволить государству бесконтрольно отправлять власть, то население рискует оказаться в заложниках у правителя. Исходя из этой простой логики людям следует понять, что фраза «я вне политики» опасна. Весомая часть государственного бюджета формируется за счет прямых и косвенных налогов с населения. Люди платят, но не участвуют в формировании бюджета лишь бы государство не лезло в их личную жизнь, ведь они «вне политики». Эти взаимоотношения не государства и граждан, а мафии и заложников. Чарлз Тилли считал, что подобные отношения существовали на заре человеческой цивилизации. Рискну предположить, что сохранение такой ситуации в XXI веке недопустимо. Вернемся к налогам и представительству. Буржуазная революция в Англии началась из-за этого вопроса. Аналогичная ситуация возникла во время войны за независимость США. Представительство граждан осуществляют избранные депутаты. Это базовые понятия европейского Просвещения. Несоблюдение данного условия приводит к трагедии. Но рано или поздно общество освобождается от узурпатора и начинает осознавать себя и строить новое государство. В переломные момент важно вырулить из колеи исторического развития. Что необходимо сделать, а чего ни в коем случае делать нельзя?
О работе Евгении Лёзиной «XX век: проработка прошлого. Практики переходного правосудия и политика памяти в бывших диктатурах. Германия, Россия, страны Центральной и Восточной Европы» я уже писал. Здесь я приведу цитаты, которые отвечают на вопросы. В данной работе, опираясь на широкий перечень отечественных и зарубежных источников, исследовательница показывает, какие шаги были предприняты немецким обществом для денацификации. Описывается процедура люстрации и прощания с коммунистическим прошлым странами, входящими в сферу советского влияния в Восточной и Центральной Европы, Прибалтики и Украины. В тексте даны ссылки на законодательные акты, работы юристов, историков и политологов, приведены статистические данные множества опросов и многое другое. В тексте я буду приводить цитаты из книги без ссылок на источники. Это текст разобью на несколько частей, так как приведенные цитаты очень объемны. Данная работа должна стать настольной книгой реформатора страны, которая хочет идти в будущее.
Важное условие по изменению общества и государственного аппарата – это проведение люстрации. Отстранить от должности всех государственных служащих, которые проводили преступную политику государства в отношении народа. Чиновники, силовики, пропагандисты, даже учителя должны добровольно уйти со своих должностей. В случае если этого не будет сделано, инерция их сознания в условиях демократии вернет страну на путь несвободы. Они пропитаны скверной прошлого, как они будут управлять в условиях демократии, если всю жизнь этого не делало. Чему научат детей, если дискуссия и свободное выражение мнений в прошлом было запрещено. Специалисты, желающие остаться на службе, должны пройти судебный процесс, на котором в индивидуальном порядке будут рассмотрены их дела. В тексте поднимается проблема возможной мести жертв своим палачам. Что должно сделать новое государство, чтобы расправы не произошло. Заранее скажу, что, например, в Германии после нацистского режима и объединения страны никаких расправ не было, произошло примирение в ходе справедливых судебных процессов. Построение демократического государства может осложниться тем, что не найдется достаточного количества людей, которые будут осуществлять процесс прощания с прошлым и которые не запятнаны связями с преступным политическим режимом. Германии и Японии помогали оккупационные администрации союзников. После прихода нацистов к власти в 1933 году многие немецкие интеллектуалы уехали в США и занимались осмысление происходящего, его причинах и последствиях. После поражения Третьего рейха, они вернулись и выступили моральными ориентирами для нации.
«Смысл программы денацификации в западной части Германии предельно точно обобщил социолог Лев Гудков. Она «предполагала несколько важнейших социально-политических шагов, осуществленных юридически-правовым путем и направленных на то, чтобы сделать невозможным процесс социокультурного воспроизводства прежних отношений: а) первоначально административное, затем юридически оформленное оттеснение прежних нацистских кадров от государственного управления, запрет на занятие соответствующих позиций в органах исполнительной власти и возможность выборов в структуры законодательной власти, а также суда, в меньшей степени – армии, полиции и еще некоторых ключевых институтов; б) недопущение их к репродуктивным системам общества – прежде всего к преподаванию в высшей и средней школе и механизмам формирования общественного мнения (в первую очередь – к СМИ), ограничение влияния на культуру, литературу, искусство (временный запрет на публикацию); в) практика осуждения и уголовного преследования нацистских преступников (прежде всего – идеологов нацизма и функционеров высшего и среднего ранга), цепь международных, а затем и собственно германских трибуналов и судебных процессов разного уровня, установивших – первоначально внешним и принудительным образом – морально-правовую ответственность за участие в преступлениях тоталитарных режимов, внутренне с трудом принимавшуюся и усваиваемую населением».
Процесс денацификации растянулся на десятилетия, он шел медленно, а результаты были неоднозначны. На разных стадиях ситуация менялась. Важно, что импульс, который дали союзники, помог немцам в дальнейшем самостоятельно завершить денацификацию. «Скепсис большинства историков в отношении политики денацификации под контролем союзников связан и с тем, что после ее завершения все быстро вернулось на круги своя. Так, по данным Уильяма Гриффита, уже к 1950 году от 40 до 80 % нацистов в различных сферах возвратились на свои посты. А все приговоренные к разным срокам тюремного заключения высокопоставленные чиновники и военные были амнистированы или освобождены досрочно в 1949–1951 годах. Важно зафиксировать проблематичность политики денацификации как в концептуальном плане (слишком расширительный подход, включение в программу рядовых членов партии), так и в плане реализации, особенно с момента передачи программы в руки немецких земельных правительств. Расчет американцев на эффективную реализацию денацификации немецкими властями не оправдался. Ретроспективно обращаясь к анализу этих мер, очевидно, что немецкие исполнители саботировали процесс, затягивая его и превращая в фактическую реабилитацию, «обеление» нацистских кадров. В то же время шансы на успех в контексте послевоенной оккупации могла иметь только быстрая, решительная и разумно ограниченная по объему программа очищения общества от действительных нацистских активистов и пособников. В контексте набиравшей обороты холодной войны, руководствуясь новыми интересами в Европе и подталкиваемые необходимостью ускорения экономического развития ФРГ, западные союзники не были готовы настаивать на последовательном проведении денацификационных мер. Тем не менее, несмотря на все проблемы и сложности в реализации денацификационных мер, важно, что, как справедливо отметила Барбара Маршалл, «союзниками была создана рамка, которая позволила немцам впоследствии самостоятельно осуществить процесс социальных и политических изменений».
Важность коллективной памяти, и ее влияние на индивида и общество. «Важным следствием распада тоталитарной системы является не только острый кризис идентичности, необходимость поиска новых оснований коллективной идентификации, но и высвобождение индивидуальной и коллективной памяти различных сообществ (этнических, религиозных и пр.), репрессированной в условиях диктатуры. Появление свободы высказывания как следствие краха прежнего режима способствует выходу на поверхность индивидуальных воспоминаний. Подобное освобождение памяти, однако, еще не является гарантией обретения обществом коллективной памяти о случившемся, поскольку, по справедливому замечанию социолога Льва Гудкова, «все пережитое частным человеком, прежде всего – нерефлексивное страдание, уходит в никуда, если только оно не подверглось институциональной или специализированной проработке, если оно не пущено на другие каналы культурного воспроизводства, если частные мнения не санкционированы какой-то инстанцией, имеющей ранг надындивидуального образования». Как отмечал исследователь исторической памяти Вульф Канштайнер, «все воспоминания, включая воспоминания свидетелей, очевидцев, приобретают коллективную значимость, только если они структурированы, представлены и использованы в социальной среде. В результате средства представления, обеспечивающие данный процесс, помогают наилучшим образом проследить эволюцию коллективных воспоминаний, особенно когда мы пытаемся восстановить, реконструировать их постфактум». В связи с этим особое значение приобретает проблема формирования механизмов удержания и воспроизводства коллективной памяти в новых общественно-политических условиях. Коллективную память можно рассматривать как «совокупность представлений о прошлом, структурированных той или иной социальной группой в процессе изобретения, присвоения, селекции событий прошлого, затрагивающих властные взаимоотношения внутри общества». В социальных исследованиях коллективная память все чаще становится атрибутом определенных групп – «сообществ памяти» (communities of memory), а не всего общества в целом. В современных условиях различные общественные группы – интеллектуальные и политические элиты, гражданские объединения (религиозные, этнические группы, ветеранские организации, организации жертв нарушений прав человека и др.), средства массовой информации, а также формальные институты (образовательные, судебные и пр.) – могут выступать посредниками между индивидуальными воспоминаниями и национальной (или официальной) памятью, закрепленной в официальных речах и торжественных мероприятиях, в официальных версиях национальной истории. «Сообщества памяти» сегодня все чаще стремятся к признанию собственной версии коллективной памяти на общенациональном уровне и предъявляют государству соответствующие требования. Появление «сообществ памяти», формирование коллективных памятей различных социальных групп, способных отстаивать свое право на память, бороться за презентацию собственной версии памяти в публичном пространстве предполагает наличие определенного типа общественных отношений. Реализация принципа плюрализма и конкуренции, определенной степени свободы в общественно-политической сфере – это предпосылка возникновения различных коллективных воспоминаний».
В период смены общественно-политического уклада общества важен голос интеллектуалов. Заданная ими общественная дискуссия служит предохранителем, спасающим общество от сползания в привычные практики тоталитарного прошлого. Независимые СМИ – четвертая власть, которая должна стать рупором альтернативных взглядов на прошлое, настоящее и будущее. «Один из основателей «Группы 47», писатель и драматург Зигфрид Ленц с горечью отмечал в 1961 году, что западногерманская действительность того периода «как нельзя лучше отражена в судьях, нарушивших закон; врачах, когда-то работавших над программой эвтаназии, а ныне занимающихся частной практикой; в безнаказанных функционерах жестокого государства, снова находящихся на государственной службе». Ленцу вторил писатель Вольфдитрих Шнурре, с полемическим пылом заявлявший, что «нацисты, которые никогда, по сути, не были отстранены от власти и были объявлены законом невиновными, унаследовали демократию и, под маской дружелюбия и приветливости, проникли в государственные учреждения, экономику, политику, систему правосудия, журналистику, медицину, искусство и научные круги». Публичные высказывания и произведения Генриха Бёлля, Петера Вайса, Гюнтера Грасса, Уве Йонсона, Зигфрида Ленца, Альфреда Андерша, Вольфганга Кёппена, Эриха Марии Ремарка, Рольфа Хоххута, Ганса Фаллады и других авторов постоянно ставили перед немецким читателем вопросы ответственности за прошлое (в 1990‐е годы журналист, публицист и писатель Франк Ширрмахер назовет послевоенную немецкую литературу «производственным центром западногерманской совести»). «Нам пришлось начинать заново», – признавался основатель «Группы-47», писатель Ганс-Вернер Рихтер. «Нам приходилось вырубать просеки в джунглях, чтобы возродить немецкий язык. После 12 лет, в течение которых немецкий был сведен к бессмысленной пропаганде или символизму „внутренней эмиграции“, даже самые простые слова утратили свой истинный смысл. Мы не могли больше использовать такие слова, как „сердце“, „дух“, „кровь“, „земля“, „народ“, „отечество“, потому что во время Третьего рейха они приобрели смысл и значение, которые были отвергнуты теми из нас, кто вернулся с войны. Наш словарный запас изначально был сокращен до нескольких сотен слов, лишенных каких-либо намеков или двусмысленностей…». Важно, что помимо острой критики немецкие интеллектуалы выдвигали альтернативные идеи и программы, заложившие основание последующим социальным, культурным и политическим преобразованиям. Достаточно вспомнить лекционный курс и одноименную книгу Карла Ясперса «Вопрос о вине» (1946), его более поздние труды, включая трактат «Куда движется ФРГ?» (1966), «Немецкую катастрофу» Фридриха Майнеке (1946), статьи философа и социолога Франкфуртской школы Теодора Адорно, публикации Юргена Хабермаса, фундаментальную работу психоаналитиков Александра и Маргарете Митчерлих «Неспособность к скорби. Основы коллективного поведения» (1967)».
В обществе, где не предполагается общественная дискуссия, людям придется заново учиться говорить, начав с того факта, что ваш оппонент такой же человек, как вы, что он имеет право на другое мнение, и желает обществу добра, но видит его по-другому. «Статьи Адорно представляют лишь один из многочисленных примеров того, как в интеллектуальной среде постепенно вырабатывались подходы, представляющие альтернативу официальному историческому дискурсу: немецкие интеллектуалы – писатели, философы, педагоги, журналисты, юристы, историки, социологи, теологи – бросали вызов официальной версии исторической памяти. Таким образом, одним из ключевых источников изменений общественно-политической ситуации и политической культуры в послевоенной Германии стало появление и последующее расширение критической публичной сферы (Öffentlichkeit), в которой представители политической, академической, артистической, образовательной элит, активисты гражданского общества постоянно анализировали национальное прошлое и настоящее, артикулировали и обсуждали различные позиции, программы, реагировали на происходящие события. Постепенная смена значений в процессах общественной меморизации в послевоенной ФРГ стала прежде всего результатом активной борьбы и взаимодействия различных «сообществ памяти», плодом сложной и динамичной структуры социальной памяти, сформировавшейся в послевоенный период».
Опыт прошлого не является гарантом того, что в будущем он не повторится. Для этого исторический опыт должен быть закреплен в политическом устройстве. Демократические ценности и практики должны распространяться через культурные институты, чтобы новые поколения продолжили начатые реформы. В России 90-х годов к власти пришли так называемые демократы, но они изменили политические институты в своих интересах. Демократическая власть и власть демократов не одно и тоже. «Постепенный рост влияния альтернативных ценностей привел к реформированию западногерманских культурных и общественно-политических институтов в соответствии с приоритетной задачей критического осмысления прошлого. Этот процесс, в свою очередь, послужил основой для поколенческой дифференциации. Философ и социолог Карл Мангейм, занимавшийся разработкой поколенческой проблематики, подчеркивал, что формирование поколений связано с общей реакцией на некоторые исторические события, воспринимающиеся как вызов существующему социально-политическому порядку. Однако системные кризисы и другие потенциально значимые события могут и не сформировать поколения, если в новых условиях эти события не будут восприниматься как противоречащие структурным элементам политической культуры, ассоциирующейся с предшествующим порядком. Иными словами, если уроки, извлеченные из переживания общего исторического опыта, не будут отражены в новых политических практиках и если новые ценности и нормы не будут передаваться через культурные институты, наличие самого опыта может оказаться недостаточным для обеспечения смены поколений. Если не меняются способы социализации, новые когорты не могут интериоризировать новые ценности и нормы в рамках обновленных институтов, и смена политической культуры маловероятна. В то же время любой системный кризис, как и разрушение традиционных ценностей и норм, может открыть окно возможностей для формирования нового поколения. Принято подчеркивать роль послевоенного поколения в обеспечении социально-культурных перемен в Западной Германии. Но важно помнить, что активизация молодежи в конце 1960‐х годов стала скорее следствием, чем причиной реформистской культурной парадигмы. Формирование послевоенного поколения в ФРГ стало возможным благодаря усилиям старших поколений немцев, занявших ключевые посты в науке, образовании, судебной системе и, наконец, в политике в 1960–1970‐е годы. Они видели свою миссию в обеспечении того, чтобы ФРГ состоялась как демократический проект. Именно благодаря целенаправленной реформистской деятельности представителей военного поколения и «поколения 1945 года» более молодые граждане, рожденные уже после войны, получили возможность проходить социализацию в обновленных и модернизированных образовательных, культурных, научных и политических институтах».
Процесс покаяния немецким обществом происходил не одномоментно. Интерес к преступному прошлому в разных группах общества отличался. Общенациональное осознание началось не так давно, но больше не прекращалось. «Именно на начало 1980‐х годов приходится действительный рост интереса к нацистскому прошлому. Некоторые эксперты вообще полагают, что тема Холокоста приобрела общественную значимость в Западной Германии лишь начиная с 1980‐х, поэтому любая ретроспективная оценка развития послевоенной ФРГ в терминах «шестидесяти лет проработки прошлого» ошибочна и неадекватна. Практически все наблюдатели сходятся в мнении, что триггером для актуализации памяти о Холокосте в национальном масштабе стал показ по центральному телевидению в январе 1979 года мини-сериала «Холокост», снятого американским режиссером Марвином Чомски, и последовавшие за этим публичные дебаты. До этого момента, несмотря на судебные разбирательства в отношении нацистских преступников и протесты студентов против «преступного поколения» в конце 1960‐х годов, тема нацизма оставалась уделом интеллектуалов и отдельных гражданских групп: она все еще не была социально значимой. Итак, рост интереса к прошлому, достигший апогея в 1980‐е годы и уже не утихавший до наших дней, был постепенным. Изначально проработка прошлого была уделом преимущественно западногерманских интеллектуалов, ставших первооткрывателями самокритичной, рефлексирующей национальной идентичности. К концу 1960‐х эта траектория памяти существенно расширилась благодаря студенческому движению, а в 1970‐е база ее поддержки разрослась в связи с появлением массовых социальных движений. В 1970–1980‐х годах, отмеченных массовой популярностью истории повседневности, уже не только интеллектуалы и близкие к ним группы, но и более широкие слои населения стали вовлекаться в процесс осмысления и переосмысления национального прошлого. Высокий интерес к повседневной истории как внутри, так и за пределами академических кругов произвел волну публикаций, открывающих правду о жизни в Третьем рейхе поколениям немцев, не имевших личных воспоминаний об этом историческом периоде. Таким образом, история повседневности значительно расширила социальную вовлеченность граждан и, прежде всего – молодых людей, в процесс критического осмысления нацистского прошлого. Благодаря этому немецкая молодежь активно участвовала в исследовательских проектах в рамках ежегодно проводимых с 1973 года исторических школьных конкурсов и в образовательных проектах, организованных мемориальными центрами на территориях бывших концлагерей».
Роль учителя, преподавателя, наставника одна из ключевых в момент трансформации общества. Их влияние на неокрепшие умы способно повлиять на жизнь будущих поколений. «Программа «перевоспитания» (Umerziehung) в рамках общей программы демократизации побежденного рейха была одной из значимых военных целей союзников, заявленных в Потсдамском соглашении в качестве общей задачи на перспективу. «Перевоспитание немецкого народа – неотъемлемая часть политики, направленной на содействие развитию демократической формы правления и восстановлению стабильной и мирной экономики», – говорилось в директиве № 1779, изданной Объединенным комитетом начальников штабов вооруженных сил США в июле 1947 года220. Программа «перевоспитания» включала в себя удаление активных нацистов с преподавательских должностей, изменения в системе школьного обучения, широкомасштабную общенациональную кампанию политического образования, разработанную для немцев разных возрастов и социально-экономического уровня. В теории это был, пожалуй, наиболее обширный и амбициозный план в истории, призванный осуществить относительно быструю культурную трансформацию бывшей диктатуры. Одним из главных приоритетов в рамках реформы образования стало искоренение нацизма и милитаризма из всех аспектов немецкой образовательной системы и культурной жизни. В требованиях военной администрации к немецким школьным властям, выпущенных 14 марта 1947 года, содержалось распоряжение всем педагогам «исключить из своего обучения все, что прославляет милитаризм или национализм, разъясняет практику войны или мобилизации и подготовки к войне, будь то в научной, экономической или промышленной областях». Немецкие власти призывались «устранить все, что способствует изучению военной географии и геополитики; пропагандирует, возрождает или оправдывает доктрины нацизма, превозносит достижения нацистских лидеров; поддерживает политику дискриминации по признаку расы, национальности, вероисповедания или политических убеждений; является враждебным или стремится нарушить отношения между любой из Объединенных Наций». Немецкие чиновники в сфере образования оповещались, что любое нарушение этих положений повлечет за собой немедленное увольнение и наказание. Образовательным учреждениям запрещалось включать в свои учебные планы военную подготовку и курсы по военным предметам. Как свидетельствуют различные отчеты того периода, западные и особенно американские официальные лица весьма опасались сохранения авторитарной фигуры учителя в школьных классах. Они разделяли мнение, что система образования в Германии никогда, в том числе до прихода нацистов к власти, не была демократической. И специалисты в области образования, и военные чиновники осознавали, что педагогическим колледжам придется бороться не только с наследием национал-социализма, но и с идеями кайзеровских педагогов, которые доминировали в немецких школах до 1918 года и которые реализовывались с тех пор многими учителями старшего поколения и в Веймарской республике, и в Третьем рейхе. Подобные подходы, по мнению экспертов, «подавляли рост независимого мышления, критического наблюдения и практик участия в немецких школьных классах».
Чиновники военной администрации в западных зонах рассматривали активное участие в демократических практиках в качестве решающего фактора укрепления демократических идеалов и призывали к интеграции подобных практик в немецкие школы. Исследователь образовательной реформы в американской оккупационной зоне Брайан Пуака перечислил способы, с помощью которых учителям предлагалось интегрировать демократические принципы в классную работу: «дебаты, парламентские практики, классные выборы, студенческие клубы, школьные газеты и ежедневные вопросы учителям. Подчеркивалась роль социальных наук в обучении и студентов, и преподавателей. Подобные нововведения должны были гарантировать, что националистически ориентированный авторитарный учитель прежних времен не вернется в школьные классы, а новая система отношений «учитель – ученик» станет неотъемлемым компонентом послевоенной немецкой демократии. Как уточняет Пуака, контроль над системой преподавания в средней школе был обеспечен в результате введения двойного процесса удаления и обновления кадров, одновременной денацификации и подготовки учителей. Решающим фактором послевоенного обновления в среднем образовании стало удаление из школ особенно ревностных нацистов. Хотя многие немцы были недовольны процессом денацификации, в долгосрочной перспективе эти усилия, по мнению исследователя, оказали благотворное влияние на немецкое образование. Власти в западных зонах мотивировали немецких педагогов перерабатывать существующие школьные учебники, разработав в начале оккупационного периода критерии их оценки. Американские чиновники в сфере образования оценивали новые учебники «на основании целей, точности, соответствия возрасту и интересам учащихся, легкости понимания, связи с усвоением опыта, учебной деятельности, наличием учебных пособий и иллюстраций», что способствовало обновлению учебной литературы».
Представлены статистические данные. «Эти изменения нашли отражение и в структурах общественного сознания. Если в мае 1964 года 54 % опрошенных согласились с тем, что «правительство национал-социалистов было несправедливым правительством и преступным режимом», то в ноябре 1978 года доля согласных с этим утверждением выросла до 71 % (не согласились 28 % в 1964 и 21 % в 1978 году). Ярким свидетельством того, насколько сложным и медленным был процесс переосмысления национального прошлого в послевоенной ФРГ, может послужить таблица, демонстрирующая динамику общественного восприятия роли Гитлера. В мае 1955 года 48 % опрошенных согласились, что «если бы не война, Гитлер был бы одним из величайших государственных деятелей Германии» (лишь 36 % опрошенных не согласились с этим высказыванием). Эта оценка роли диктатора менялась чрезвычайно медленно, но устойчиво. Так что в опросе, проведенном Институтом Алленсбаха в мае 1967 года, картина фактически «перевернулась»: доля согласных с утверждением сократилась до 32 %, а доля несогласных преодолела 50-процентный рубеж (и в ноябре 1978 года достигла 55 %)».