Мои попытки разговорить Аркадия Урбановского — художника из города Братска - очень напоминают известную басню Крылова про мартышку и очки. Помните, как мучилась бедная Чита с загадочным предметом?
Вот так примерно я битый час искала подступы к загадкам души и творчества своего героя. Все тщетно. И лишь, когда уже дома внимательно вгляделась в изображения полотен этого самобытного живописца, мне все стало ясно. Аркадий Урбановский не из тех, кто дает ответы. Он – художник, который задает вопросы. И даже, я сказала бы точнее, - художник, который загадывает ребусы.
Некоторые отгадываются «на раз», при этом не теряя своей сквозящей загадочности. Другие сложнее, и, наверное, у каждого зрителя находят свои ассоциации и смыслы. Мне больше всего понравилась картина «Король и королева». Если «по протоколу», то король на ней один, и никакой королевы рядом нет. Но если смотреть «нервом», то скорее нет короля. Он весь поглощен королевой. Он загипнотизирован ею, вибрирует ею, звучит ею, как натянутая струна его минорной лютни. Это читается в его печальной позе менестреля, в летучем полусне его лица, в светящемся тумане колорита всей сцены, которая насквозь музыкальна и зыбка. «Фокус» этой работы незатейлив, но как трогателен и чист! Как тонко пронизывает ее неуловимое дыхание иллюзии, «нас возвышающий обман»!
Аркадий Урбановский – известный художник из Братска, хорошо знакомый знатокам, не прост, интригующ и ускользающ, как и те приметы реальности, которые он пытается… не изобразить, нет (четко продекларированный образ уже мертв!) – обозначить в своих удивительных опытах. Недаром из полотна в полотно гуляет у него кошка (или карликовый тигр?) с голубем в зубах. Фантазия, пойманная и заключенная в зримую форму линии и пятна, - уже слегка «придушена». Похищена из лучезарного эфира и погружена в наш грубый плотный план – эта свободная птица Пикассо. «Дух дышит, где хочет». И Красота, и Чувство, и сама Жизнь никогда не застывают, не становятся законченными и однозначными. Все течет, все изменяется. Поэтому все происходящее (или кажущееся?) – в определенном смысле не совсем всерьез. Весь мир – театр. А если верить интуиции Урбановского – кукольный театр. Кто водит? Есть над чем подумать…
На вопрос о своих кумирах в живописи Аркадий называет сразу несколько имен. Пикассо – первый. Затем Ван Гог, Филонов, Врубель…
- Все – экспериментаторы, новаторы в своем роде, - неуклюже встреваю я со своей эстетической «осведомленностью» - и тут же получаю «по губам».
- Художники!! – с досадой поправляет меня Урбановский. – Они все – художники!
Я пытаюсь реабилитироваться:
- Но каждый из них приходил с каким-то своим новым словом.
- А разве может быть иначе? Только не с новым, а просто – со своим. Вообще, в искусстве все давно открыто и изобретено. Может быть, где-то даже изначально заложено. Просто в какой-то момент это кому-то удается сформулировать в виде своеобразного манифеста.
- А каков Ваш манифест?
- Уфф… Ну, это… Наверное, его можно увидеть.
Урбановский любит Достоевского с его недосказанностями и нарочитым «косноязычием». Ему нравится Гришковец, который вообще немыслим без своих неповторимых интонаций и жестов. Художник не любит переписываться по электронной почте. Говорит, порой перечитаешь старый черновик письма, а там совсем не то, что ты старался выразить. Гораздо предпочтительнее общаться по скайту. Ведь, по мнению художника, «междометия и мимика намного точнее могут передать ожидания и посыл собеседника». Вообще, пластика, мимика, языки невербального общения как более древние и органичные, чем речь, кажутся живописцу и более правдивыми, выразительными, универсальными. Он интуитивно следует совету древних ведических мудрецов: «Думайте не словами». Хочется продолжить: не декларациями, не формулами, не парадигмами.
Аркадий Урбановский не раз проявил себя как интересный театральный художник. За сценографию к спектаклю «Маленькие трагедии» Пушкина в Братском драматическом театре несколько лет назад он получил губернаторскую премию. Но больше ему запомнились работы над гоголевскими пьесами, потому что «Гоголь идеально театрален» (и в этом он с художником одной крови). «Ревизора» он оформлял для русской труппы в Абаканском театре. Все декорации были скроены и сшиты из полиэтилена с подсветкой внутри. Весь кукольный мирок гоголевских персонажей был надувным, зримо и выпукло вынося на авансцену центральный мотив всеобщего надувательства. А в конце спектакля, когда на жителей губернии обрушивалось чудовищное разоблачение, весь этот мирок сдувался, как эфемерный фантом. Необычное решение нашел Урбановский-сценограф и для гоголевской «Женитьбы». В центре действия царила огромная кровать Агафьи Тихоновны, окруженная балдахином. Ближе к финалу чудесный полог падал и обнажал прутья клетки, узником которой оказывался неосторожный Подколесин.
- Что ж, матримониальные устремления женщины Вы трактовали как тиранию?
- В гоголевском варианте именно так.
- Аркадий, правда, что вы пишете свои картины пальцами?
- Не только пальцами. Я крашу, чем попало под руку, пальцами в том числе. Это могут быть всякие шкрябалки, стукалки, надо будет нанести след от тряпки – возьму тряпку и нанесу. И, конечно, использую кисти, это замечательный инструмент.
- Пишете Вы преимущественно акрилом. Почему?
- Не знаю, нравится. Это очень хороший материал. Акрил быстро сохнет. Он не позволяет ошибаться. Его практически невозможно смыть. Если что, приходится шлифовать работу наждачкой. Иногда это дает неожиданный эффект. Вообще, почти всегда то, что получается на финише, - не совсем то, что задумывал вначале.
- Вы сказали, что у Вас в картинах всегда персонажами являются некие фигурки, которые взаимодействуют между собой. А как картина взаимодействует с автором во время рождения? Кто из них лидер?
- А получается такой своеобразный пинг-понг. То я веду, то материал. Материал – это все: и краска, и холст, и мои руки, и настроение, и то, что я рисую, и еще что-то или кто-то без имени и образа… Так вот у этого материала столько же возможностей, сколько у Бога, никогда нельзя предугадать, что получится.
- Это игра?
- Да, это игра, как, наверное, все на свете.
- Вы ждете вдохновения?
- А чего его ждать? Просто встаю утром пораньше и иду в свою мастерскую. Если вдохновение «заартачится», там всегда есть чем заняться, есть масса каких-то технических работ. Кризисы бывают у всех, но это не значит, что надо лежать на боку, тогда они быстрее и проходят. Вообще, художник – это не какая-то особенная работа, не боги горшки обжигают. Это такое же ремесло, как любое другое. Работа, которую надо работать. Как работа дворника, например. У дворника только кисть побольше и потяжелей. Все зависит от отношения к делу. Есть художники, которые относятся к своему делу, как дворники. А есть дворники, которые делают свой труд, как художники. А вся мифология про Музу там, про воспарения – болтовня и выпендреж.
- Вы не кокетничаете, хотя бы отчасти?
- Ничуть.
- И все же художник видит не так, как обычный человек.
- Наверное. Но это умение – тоже всего лишь один из инструментов. И надо просто им владеть и добросовестно трудиться.
- А хочется признания, славы?
- Хочется денег побольше, так, чтоб не зависеть от хлеба насущного, чтоб работать свободно. Свободы хочется. Но это нереально, нечего и мечтать.
Мечтать, может, и не стоит. Но свобода все-таки есть. Если не у самого живописца, то у его творений. У образов, линий, теней, силуэтов, у загадочных мизансцен в рамах его полотен. Их не поймаешь в сети внятных толкований. Они живут изменчиво, летуче и глубоко. Гораздо глубже акриловой поверхности.
Как эта угловатая скрипачка с картины «У-4». Что с ней? Она выводит звук, зелено-золотой, протяжный и дрожащий? Или она сама из звука возникает, вместе с роем трубящих бумажных ангелов? Сейчас – так, а через миг –иначе…
Марина Рыбак. Фото с интернет-ресурсов