Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Нынче мы замыкаем второй уже сезон "Однажды 200 лет назад...", но я, признаться, пребываю в некотором замешательстве... Ау, наши корреспонденты, где вы все? С Николинькой Гоголем-Яновским прояснили всё ещё ноябрём. Его долго не будет. Даже славный полярный исследователь Фёдор Матюшкин ничего не повествует (и долго ещё не будет) из своей экспедиции бывшему наставнику Энгельгардту. Но и это ещё не самое страшное!.. В следующем январе нас аж до мая 1823-го покинут братья Булгаковы! Что там с ними произошло - разберёмся, но, откровенно сказать, нашему циклу явно начинают угрожать мелкотемье, отсутствие информации и жалкое прозябанье. Так или иначе - делать нечего, а нынче у нас напоследок - откровенный бенефис Константина Яковлевича Булгакова, который, словно предчувствуя бедственное наше положенье, расписался декабрём как никогда. Впрочем, как-нибудь из ситуации выйдем... А сейчас уже ожидают нас следующие небольшие истории:
- "Спешите делать добро!" или сюжет для годовалого Достоевского
- Награда нашла своего героя
- Негромкие филантропы Эпохи
- Кто же автор богохульства?
- В мире подозрительное спокойствие, в столице - тако же
- "Убивство" времени уважаемого читателя посредством стихов
Начнём с абсолютно душераздирающей истории совершенно в духе всего год как родившегося Фёдора Михайловича... И, кстати, печальный сей анекдот неожиданно раскрывает нам образ петербургского почт-директора с совершенно новой, незнакомой нам, стороны. И хоть история длинновата, поверьте, это стОит вашего времени! Итак, 2 декабря 1822-го это было...
Печальный anecdote от К.Я.Булгакова
"Третьего дня ездили мы с женою к модистке заказывать ей платье к балу Кочубея. Разговорились о нарядах, после – о богатстве, а там – о нищенстве. Утром получил я письмо от одной поручицы, которая описывает мне жалкое свое положение. Так как часто обманывают, я всегда посылаю чиновника разведать и удостовериться, точно ли проситель заслуживает помощи, и с тем сообразуюсь. Он точно подтвердил ее нищету. Я хотел сам ее видеть и показать жене, что такое бедность, о коей она не имеет понятия. Прямо из лавки предложил я ей завезти меня в Коломну, где есть дело. Дорогой сказал ей, что хочу видеть бедную женщину, которая ко мне писала. Она попросилась со мною; этого-то я и хотел. Сколько я ни привык к подобным зрелищам, но сильно был поражен тем, что видел и слышал; каково же ей было? Входим во второй этаж по вонючей лестнице, в вонючую комнату, где перегородка кое из каких досок, где зимою вода мерзнет, мебелей два изломанных стула, кровать, на ней сено, и сидит женщина брюхатая, на руках ребенок, а двое возле нее, старшему сыну 4 года. Дети оборваны, но все ж на них видна некоторая опрятность; мать в самом легком платье, женщина высокая, лет 25-ти, недурна собою, приняла нас без удивления. «Вы, сударыня, ко мне писали в почтамт?» – «Я, сударь». Из выговора видно, что она немка. «Крайность меня довела до сего. Я у вас была однажды, вы мне дали 50 рублей, вы видите мое положение». – «Ваш муж под судом? За что?» Вот ее история. Муж ее был главным комиссионером корпуса, женился на ней в Пруссии, попал под суд и семь лет сидит на гауптвахте. Она, услыша о его несчастии, все бросила и приехала в Россию, или, лучше сказать, пришла, потеряла в первый год троих детей от голода и холода. Все, что имели, у них было прежде секвестровано, и она вот уже пять лет как должна содержать мужа на гауптвахте и детей своею работою. Где нищета, там и болезни. Мужа ее иногда с гауптвахты отпускают домой. Служанки нет, квартиру дают из милости без денег, но какая квартира! Должна родить. «Что со мною будет, что будет с несчастными детьми?!» Все это, однако же, она говорила с таким благородным видом, что более еще нас тронула. «Вы иностранка?» – «Из Пруссии, где у меня старуха-мать; вот более года не имеет она от меня писем, а меня так любит». – «Зачем не пишете к ней?» – «Как я могу заплатить пять рублей за письмо: у меня иногда хлеба нет для детей». – «Напишите завтра письмо, я за ним пришлю и берусь его доставить». Она остолбенела, и в три ручья слезы (до тех пор ни слезинки не было). «Бог вам заплатит. Я уже думала, что для меня нет утешения на свете. Сегодня же напишу письмо». – «Я вам пришлю бумаги». – «Нет, я куплю (показывая 50 рублей, которые ей жена дала): теперь у меня есть чем».
Жена спросила, что ей нужно. «Мне ничего, но дайте что-нибудь бедным деткам; у нас так холодно, что я согреть их иногда не могу». Видя, что жену это слишком трогало, сказал я ей, что пора ехать. Я обещал бедной женщине похлопотать о ее муже. Она уверена, что он не так виноват; «Впрочем, – говорит, – может быть, я не так сужу; я не могу поверить, чтобы вина его была умышленна».
Когда мы пошли, она нас проводила до двери, без всяких комплиментов, и затворила ее за нами. Дети прекрасные. Бедные, так для них странно было видеть людей порядочно одетыми; выпуча глаза, на нас смотрели, но не дики и отвечали мне тотчас.
В карете ну моя жена плакать. После этого можно ли думать о балах, о нарядах? Мы тратим сотни рублей, а бедным есть нечего. Можно, но надобно и бедных не забывать. У нас обедал Тургенев. За столом только и говорили о сей несчастной, все были тронуты. Решил Тургенев, что поедет к ней после обеда и повезет сам то, что ей пошлем. После обеда ну складчину делать. Жена платья, Оленька теплый капот для матери, дети натаскали игрушек детям, принесли свои башмаки, теплые платья, старые шапки. Ты спросишь, да что же тут Сашка? Будто играя, влез ко мне на колени и тихонько на ухо: «Папенька, у меня есть деньги; могу я им послать?» Разумеется! Побежал, потащил няню, принес свою казну и подошел к Тургеневу, ничего не говоря, тихонько, положил ему в руку и скрылся. Ну, право, всех нас тронул до слез. Костя послал изюм, который ему мать прислала, Соня – игрушки. Одним словом, навьючили Тургенева. Оттуда он возвратился к нам и привез благословения несчастной матери. Всем было легко на душе после доброго дела. Теперь станем хлопотать о муже и пособлять жене. Я велел поискать квартиру теплее; найму ей женщину, которая бы за ней ходила, и, переведя на новую квартиру, сделаю сюрприз жене, повезу ее к ней. Наши богачи и не знают, что есть столь несчастные люди на свете".
******************************************
Брат Александр Яковлевич - сам человек добросердечный - немедленно (8 декабря) на печальную и трогательную эту историю откликается ожидаемо. Да и чьё, господа, сердце не дрогнет от столь яркого описания чужих несчастий?
- Дух мой был как-то расположен к унынию, и история вашей бедной пруссачки очень меня растрогала, как и доброе сердце ангела этого Сашки. С такою душою должен он будет быть счастлив. Сколько есть богоугодных заведений, и все истинно несчастные остаются без призрения! На все надобна протекция. Никто не даст себе труда отыскивать бедных, удостоверяться в их положении, как ты сделал. Не лучше ли такой несчастной дать 500 рублей, нежели разделить эту сумму и раздавать ее праздным бродягам, просящим на улицах и обогащающим кабаки? Все это от того, что везде действует не истинное сострадание, а тщеславие... Где речь о добром деле, тут Тургенев уже готов. Комиссию дали вы ему самую приятную. Ежели бы Марицу с ребячества приучили к подобным зрелищам нищеты, она бы знала цену всему и сто раз бы более наслаждалась своим благополучием. Я очень распространился про приключение ваше, так меня тронуло это. Я прочитывал сам оное раза два и читал это детям и жене. Подобные уроки не во всех найдешь книгах, даже и хороших, а тут действующие лица все к нам близки
Я отнюдь не случайно выделил жирным фразу Александра Яковлевича о Тургеневе. Вечный хлопотун по делам всех, невольный чичероне Пушкина, провожавший его в последний путь на место упокоения, он и умер-то в декабре 1845-го, простудившись при раздаче денег каторжникам - всего в 61, оставив лучшего своего друга Петра Андреевича Вяземского бедовать на грешной этой земле долгих ещё три десятка лет... Из подобных добровольных филантропов по отношению к убогим и сирым вспоминается милейший тюремный доктор Фёдор Петрович Гааз, так же хлопотавший за заключенных из своих средств. Вполне вероятно, он встречался с Тургеневым на Воробьёвых Горах, где была кузница для перековки несчастных в разработанные Гаазом особые, облегчённые кандалы, и где, раздавая милостыньку, и простыл смертельно Александр Иванович.
Ещё Шота Руставели писал: "Что припрячешь – то погубишь, что раздашь – вернётся снова". Именно так вышло и с Константином Яковлевичем. Доброе дело, содеянное им в пользу несчастной немки и милых её детишек, неожиданно (и, разумеется, вне всякой связи с произошедшим) принесло ему монаршью милость, о чём он и сообщает брату 13 декабря.
- Вчера утром ездил я во дворец, был у руки у императрицы Марии Федоровны... Дошла моя очередь, поцеловал руку. «Я очень рада вас видеть и благодарю за все радости, какие вы мне доставляете. Письма моей дочери Марии всегда приходят ко мне за двенадцать дней, так что я даже могу заранее рассчитывать, когда получу ответ. И с другими моими корреспонденциями такая же быстрота и точность. Это подлинное совершенство, и мы вам сим обязаны». Поклон да назад. За мною шел Нарышкин Кирилл. Она ему: «Подлинно, г-н Булгаков сделал и продолжает делать чудеса», – продолжала хвалить, я – пятиться назад. Государыня, обернувшись ко мне: «Не хотите слушать, как мы плохо о вас говорим?» Вечером на балу, потанцевав несколько польских, сел я с Рибопьером, Новосильцевым, ее секретарем, и Васильчиковым играть в вист. Государыня, обходя столы, изволила подойти и к нам. «Боже, я вижу Булгакова! Я исполнена признательности к вам» – и столько наговорила лестного о моей исправности, обязательности, которую все хвалят, о всех пользах, которые я доставляю публике, что я уже начал и краснеть. Во время ужина поел я немного и пошел бродить; тут опять изволила подойти. «Я не вижу вашей жены». – «Государыня, она не смогла иметь чести представиться здесь по причине нездоровья». – «Надобно беречь себя. Зима наступила». – «Я этим особенно доволен, государыня, потому что почта не будет более испытывать таких задержек, коим она подвержена так давно». – «Это ведь не по прибытию почты можно заметить, что дороги дурны. Вы нашли средство все исправить». Ну уж, брат, не заслужить мне никогда столько милостей. Тебе ими хвастаю, потому что точно похвалы эти очень для меня лестны, доказывая, что у меня все идет довольно хорошо. Кажется, императрице нет причины делать мне комплименты. Повторяю, что хвастаю; но далее тебя это не должно идти...
Столько комплиментов - и от вдовствующей Императрицы, и от Государыни... Чаще делайте добрые дела, господа. И воздастся! А не воздастся при жизни, так точно зачтётся после...
Петербургский почт-директор оставил после себя пятерых детей и очень добрую память в столице. Приведённый выше пример его благодеяния - не единственный. " ...его нравственные правила и убеждения были чище, его сердечность глубже, его доброта чужда своекорыстных соображений. Он был всем доступен и со всеми вежлив, особенно с подчиненными, и он являлся, по словам Вяземского, «средоточием, к которому стекались повсеместные просьбы». Но, увы, как мы уже убедились неоднократно, чаще всего Господь призывает к себе в первую очередь именно таких праведников, как Булгаков да Тургенев. Скончался Константин Яковлевич всего-то 52-х лет в октябре 1835-го от последствий апоплексического удара. Чудовищная несправедливость, да...
Но вернёмся к Тургеневу... Ведь в декабре 1822-го он, да князь Пётр Андреевич Вяземский невольно становятся свидетельствующими в позднейшем деле Правительства против Пушкина как автора богохульственной "Гавриилиады", от чего поэт долго публично открещивался как мог. Однако, в письме своём к Тургеневу от 10 декабря 1822 года князь Пётр Андреевич пишет:
"... Пушкин прислал мне одну свою прекрасную шалость:
Шестнадцать лет, невинное смиренье,
Бровь темная, двух девственных холмов,
Под полотном упругое движенье,
Нога любви, жемчужный ряд зубов…
Зачем же ты, еврейка, улыбнулась,
И по лицу румянец пробежал?
Седой старик, плохой столяр и плотник,
В селеньи был единственный работник.
И день, и ночь, имея много дел
То с уровнем, то с верною пилою,
То с топором, немного он смотрел
На прелести, которыми владел.
И тайный цвет, которому судьбою
Назначена была иная честь,
На стебельке не смел еще процвесть.
Ленивый муж своею старой лейкой,
В час утренний не орошал его;
Он, как отец…
Ее кормил – и больше ничего.
Уже 15 декабря (а и в самом деле - славно работает почта меж столицами!) Александр Иванович отвечает:
Сию минуту получил письмецо твое от 10-го декабря с шалостью Пушкина, но пришли полную...
Ежели и были какие-то сомнения в авторстве возмутительной поэмы, то...
Всё, господа, я решительно исчерпал скромные свои возможности по части эпистолярного жанра, стало быть, начнём чтение иных свидетельств эпохи, т.е. газеты. Передо мною - сегодняшний нумер "Санкт-Петербургских ведомостей" от пятницы 1 декабря 1822 года.
В мире - на удивление спокойно. Зарубежные новости представлены такой чепухою, что даже странно - как о том может сообщать столь солидное издание?
- Из Мадрита сообщают. Герцог Инфантадо, коего хотели взять под стражу, ушёл, как сказывают, в Португалию. *Ну и, доложу вам, правильно. Что же герцогу - сложа руки, сидеть и ждать, пока в железы закуют? Тем более, что Португалия - премилая страна, сам там бывал... когда-то... больше уж, верно, не буду...
- Лондонъ. Из Южно-Американских провинций привезены сюда апельсины неизвестнаго доселе рода и весьма приятнаго вкуса. Они продаются по 1 и 2 шиллинга
- Оттуда же. Сэр Вальтеръ Скоттъ избран помощником Депутата от Графства Роксбургскаго *Ошибки нет. Сэр Вальтер Скотт - тот самый
- Датская армия состоит ныне из 30.838 человек строевых войск и резерва, назначеннаго для 13 полков, и 4-х егерских корпусов из 27.450 человек. * Сурьёзные вояки - эти датчане! "Но сурово брови мы насупим, если враг..."
Какие милые новости! Даже с печальных, страдающих под пятою турецкаго султана, берегов Греции нет ни строчки. Как будто не в этом году произошла чудовищная по жестокости Хиосская резня! Видно, к концу года все мировые "ястребы" подустали и решили передохнуть. И давно бы так!
Раз так, то и мы не будем нарушать декабрьской идиллии сухою буквою, например, официальных торгов, казённых известий и аукционов, а бегло пройдёмся по такой же безмятежной смеси.
- На В.О. против 6-й линии на живорыбных садках купца Демидова продаются вновь привезенныя живыя стерляди разной величины и доброты * Обратите внимание на утраченное уже ныне ещё одно значение слово "доброта". Например, наш нынешний министр труда тоже - очень даже добрый человек!
- Капель музыкантов, состоящая из 9 человек, предлагает почтенной публике свои услуги. Спросить о них на Мойке между Красным и Синим мостами в доме Генерал Маiора Воеводскаго под №о 159. *Отчего-то безумно жаль этих служителей Эвтерпы... Целых девять человек, и дети, поди, у них есть, и жёны... Сиди, дожидайся, пока какому-нибудь вельможе придёт в голову усладить слух квинтетом Боккерини. И ведь наверняка ещё жаться станет, плут этакой...
- Благородная девица немолодых лет, знающая Французский, Немецкий и Русский языки, желает определиться собеседницею или гувернанткою. Спросить о ней на В.О., в 7-й линии в доме купца Емелина под №57, у Дарьи Ивановны. Тут же продается малопоношенный лисий мех с воротником для салопа. * Эх, судьба... За что ж ты так наказала сию "девицу немолодых лет"? Молодость пролетела, капиталу не скоплено ни рубля... И пожелает ли кто взять такую... "собеседницею"? Бог даст, хоть "лисий мех" кто купит, а то уже и Дарье Ивановне (так понимаю, супруге купца Емелина), поди, в тягость насельница стала...
А погоды в столице 200 лет назад были такие... Накануне, в середу 29 ноября и утром, и днем был только 0, а к вечеру даже растеплелось до +1. Но зато было облачно, пасмурно и снежно. Снег при такой температуре, понятно, мокрый, тяжёлый... Неприятно-с. И дворникам - работа, и лошадкам тяжелее. А в Петербурге нынешнем всё гораздо приятнее: температура 29-го 200 лет спустя была минус два, абсолютно сухо, и, кажется, даже без ветра. Дворники отдыхают!
Охохох... Охохохохох... Это я так разохался по-стариковски от того, что представлять декабрьскую поэзию`1822-го у нас снова будет... Василий Васильевич Капнист, уже, кажется, трижды отдувавшийся за нерадивых поэтов в этом году. Вот ведь ленивые господа - эти поэты! И что бы, кажется, им стоило какую-нибудь безделицу сочинить между аи и "сыром лимбургским живым"? А нам приятно! И не то, чтобы я как-то недолюбливал милейшего Василья Васильича, вовсе нет, свою лепту в развитие русских культуры и слова он внёс изрядно. Кабы наш цикл назывался, скажем, "Однажды 230 лет назад" - цены бы Капнисту не было! Впрочем, вы сами сейчас поймёте - о чём я. Между прочим, и огромнейшее стихотворение-то, написанное им 7 декабря 1822 года, и называется прекурьёзно: "Убивство". Так вот... чтобы не стать "убивцем" вашего времени, сокращу оное до пределов разумного: дабы и произведение не испортить ненароком, и жестокосердечным ценсором с бараньими ножницами в руках не прослыть.
Убивство! кто твой первый чтитель?
Кто жизнь свою тебе обрек?
Не дебри кровожадный житель,
Не лев, не тигр – но человек.
О чудо, о преврат ужасный!
В деснице твари сей прекрасной,
Сего подобия творца,
Орудье смерти свирепело,
И первую убивство зрело
Свою в нем жертву и жреца.
Так, так, – с первоначальна века
От смертных буйство возросло,
И вдруг с паденьем человека
Ниспало на вселенну зло:
Все звери лютость ощутили,
Но гладны челюсти багрили
Лишь кровью разнородной им,
Союзы братства уважали
И сей завет передавали
Поднесь исчадиям своим.
Но Каин, первый сын разврата,
Свирепой завистью возжжен,
Убивства длань подъял на брата;
Увы! и Авель пал сражен...
... С тех пор, чтоб чрево прихотливо
Не овощьми лишь пресыщать,
Отродье Евино строптиво
Животных устремилось жрать...
... И буйство славы возрастало,
И лавром тот себя венчал,
Чье сердце лишь побед алкало,
От коих мир весь трепетал;
Причислен к первенцам героев,
Кто посреди свирепых боев
Несчетно смертных умертвил,
Отцом отечества назвался,
Сынов кто кровью обагрялся
И тяжким игом их гнетил.
Восстани, боже сил! Высоку
Простри длань мщенья на убийц!
И жажду утоли жестоку
Остервенелых кровопийц,
Сверши над злобой суд твой правый,
Низринь алтарь кичливой славы
И златолюбия кумир;
Порывы укрощая бранны,
Смягчи в нас души обуянны
И миром умири весь мир
Да, глубоко копает Василий Васильевич. Не поверите, оригинал раза в три больше приведённого "подстриженного" текста. Одно слово - философия... Особенно хозяйке удались консервы... А вот изумительный тавтологический призыв "миром умирить весь мир", пожалуй, не худо бы взять на вооруженье и спустя двести лет после почтеннейшего Капниста.
Таким (или примерно таким) увиделся мне декабрь 1822 года, а уж хорош он был или плох - судить всяко не мне. Закрываем второй сезон и расстаёмся с ним - ненадолго! Ведь уже 3 января нас ждёт очередная статья "Однажды 200 лет назад..."
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Предыдущие публикации цикла "Однажды 200 лет назад...", а также много ещё чего - в иллюстрированном гиде по публикациям на историческую тематику "РУССКIЙ ГЕРОДОТЪ" или в новом каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ЛУЧШЕЕ. Сокращённый гид по каналу