Мобилизация, возможное закрытие границ для мужчин призывного возраста, ограничения на въезд для россиян по туристическим визам в страны ЕС, возможно, выездные визы для всех. Читаю про это и чувствую себя в матрице. В книге Оруэлла. В плохом кино.
Папины корни в Польше и Узбекистане. Мамины - на Дону, в Луганске и в Литве. Папины родственники, казалось, всегда жили по всему миру. Я с детства знала, что Федермессеры есть в Кишиневе, в Баку, в Батуми, в Карелии, в Ленинграде, в Австралии, в США. Маминых близких можно отыскать в Вильнюсе, в Донецке, в Волгограде. Кого-то я пару раз видела в детстве, но большинство знала лишь по рассказам родителей.
В детстве увидеть родных с папиной стороны из Австралии или Америки казалось прекрасной далекой мечтой. Я понимала, что по нечастой фамилии Федермессер мы как-нибудь когда-нибудь сможем отыскать друг друга. Потом очень многие действительно нашлись благодаря интернету и соцсетям. В последние 25 лет мне повезло много ездить - и по работе, и просто так, путешествуя, - и я повидала многих. Это было удивительно. Поколениями жили врозь, порой - по разные стороны океана, но мы похожи, у нас одинаковые имена, профессии, вкус в одежде, еде и книгах, одинаково крупные передние зубы…
Родственники по всему миру - это результат войн (гражданской и первой и второй мировой), холокоста, распада СССР, падения Берлинской стены, жизни в свободной стране…
Сегодня я понимаю, что снова могу быть лишена возможности видеть своих брата-сестер-племянников. Не смогу посетить бабушкину могилу в Литве, где еще живёт множество маминых родственников.
Вильнюс, Берлин, Любляна, Амстердам, Тель-Авив, Нью-Йорк, Брюссель, Лондон… я чувствовала себя человеком, которому рады в разных странах.
Обретать возможности всегда лучше, чем терять их. Хочется думать, что это не навсегда.
*
Все непреложней с годами, все чаще и чаще,
я начинаю испытывать странное чувство,
словно я заново эти листаю страницы,
словно однажды уже я читал эту книгу.
Мне начинает все чаще с годами казаться —
и все решительней крепнет во мне убежденье —
этих листов пожелтевших руками касаться
мне, несомненно, однажды уже приходилось.
Я говорю вам — послушайте, о, не печальтесь,
о, не скорбите безмерно о вашей потере —
ибо я помню,
что где-то на пятой странице
вы все равно успокоитесь и обретете.
Я говорю вам — не следует так убиваться,
о, погодите, увидите, все обойдется –
ибо я помню,
что где-то страниц через десять
вы напеваете некий мотивчик веселый.
Я говорю вам — не надо заламывать руки,
хоть вам и кажется небо сегодня с овчину —
ибо я помню,
что где-то на сотой странице
вы улыбаетесь, как ничего не бывало.
Я говорю вам — я в этом могу поручиться,
я говорю вам — ручаюсь моей головою,
ибо, воистину, ведаю все, что случится
следом за тою и следом за этой главою.
Я и себе говорю — ничего, не печалься.
Я и себя утешаю — не плачь, обойдется.
Я и себе повторяю —
ведь все это было,
было, бывало, а вот обошлось, миновало.
Я говорю себе — будут и горше страницы,
будут горчайшие, будут последние строки,
чтобы печалиться, чтобы заламывать руки, —
да ведь и это всего до страницы такой-то.
Ю. Левитанский