Обернувшись, околоточный надзиратель узрел перед собой запыхавшуюся юную барышню в странном голубо-персиковом платье. Таких фасонов Филипп Петрович отродясь не видывал.
Солнце лениво катилось к горизонту, озаряя пожелтевшие листья берёз. Отдалённо слышались колокольчики ведомых обратно в денники коров. Где-то вдали пели птицы. Над селом Воробеевка уезда N медленно сгущался туман.
Дверь кабинета уже не молодого околоточного надзирателя Степаненко Филиппа Петровича наконец-то закрылась. Несмотря на то, что рабочий день уже давно закончился, служащий сыскной полиции не торопился домой. Переведя дух, мужчина потянулся за портсигаром, спрятанным в ящике старого стола. Привычно чиркнув спичкой, закурил папиросину «Лаферм». Вбирая терпкий, жгучий дым в легкие, Филипп Петрович задумчиво посмотрел в маленькое окошко.
«Что-то давно не было вестей от Софьи Вениаминовны. Как она поживает в столице? Ходит ли на свои медицинские курсы? Здорова ли она и её семья?», — с этими думами околоточный сталкивался каждый божий день и все порывался взять отпуск, поехать в Санкт-Петербург и увидеться со своей невестой, да необъяснимое предчувствие останавливало мужчину каждый раз. «С другой стороны, если бы она хотела меня пригласить к себе, это уже давно сделали бы ее матушка или отец. Негоже молодой девице самой писать приглашения мужчине, хоть и нареченному ей», — пытался искать оправдание Филипп Петрович.
Так, занятый своими мыслями, сыскной и не заметил, как закончилась его папиросина.
— Ну-с, пора! — проворчал Степаненко и встал из-за стола.
К семи вечера, как обычно, в отделении полиции не было не души. Только дежурный дед Семен неустанно нес свою службу, сидя на тумбочке и прикрыв лицо свежей газеткой. Старик лет шестидесяти мирно похрапывал и зарабатывал свои кровные гроши.
Филипп Петрович тепло улыбнулся и повесил ключ от кабинета на стенку позади дежурного, решив не будить столь доблестного служителя порядка.
От участка до дома, который арендовал околоточный, было около двух кварталов и сыскной решил пройтись по самой «оживленной» улице села. На улице Погорельской был аж целый кабак и аптека, что делало это место самым посещаемым во всей Воробеевке.
На грунтовой дороге стекались литры кислой медовухи, помои и фекалии лошадей и коров, а дети играли в салки, не чураясь грязи. Из кабака гремела нестройная музыка баяна и заунылое пение цыганки Азы. Ведь только она пела по пятницам.
Мужчина быстро достал папиросину и снова закурил. Не желая привлекать к себе внимания, он ускорил шаг. Пройдя кабак, до слуха Филиппа Петровича долетела пара фраз:
—… слыхал, чего платные девки намудрили? Порчу навели на всех порядочных мужей, — доказывал пьяный мясник пастуху.
— Да как так? Чего же удумали? Неужто сглаз наложили? — удивлялся оппонент.
— А вот все как наяву расскажу тебе. Иду я, значится, в этот понедельник, вечор уж, по Лихой улице, не по бабам я был там, конечно. Гляжу — девка эта рыжая что-то шепчет над Мартыном и пылью его посыпает. А глазища какие! Зеленые, и как у кошки в ночи светятся. Я, ясное дело, наутек дал, только и пятки сверкали.
— Рыжая? Марфуша что ли? Да не может быть, — затушевался пастух. — Порядочная она.
— Я тебе говорю, сам видел! А вот в среду, значится, труперда Тамарка заталкивала мужика к себе в коморку. И тоже руками как-то водила над его головой, — все не унимался мясник. — Заговор девок беспутных, зуб даю!
— Макарыч, что-то ты зачастил на Лихой околачиваться, — рассмеялся собеседник. — Пора тебе червонцы в дом тащить, а не по бабам гулять.
— Ах, ты, пустобрех несчастный, ты у меня сейчас получишь! — заверещал пьяный мясник и повалился на пастуха.
Филипп Петрович медленно проходил мимо мужиков и словил себя на мысли: «Пора завязывать ходить по Погорельской, только работу себе новую ищу. Проститутки, порчи и пьяницы, как же все это опостылело». Сыскной тут же оглушительно свистнул и побежал разнимать дебоширов. Завидев служителя порядка, оба бездельника вмиг утихли и резво рванули наутек. Только пятки и сверкали.
— Ну и бес с вами, черти окаянные, — смачно плюнув в сторону, процедил Филипп Петрович.
Тут позади мужчины раздалось шуршание ткани и звук громкого падения на землю. Обернувшись, околоточный надзиратель узрел перед собой запыхавшуюся юную барышню в странном голубо-персиковом платье. Таких фасонов Филипп Петрович отродясь не видывал.
— Прошу прощения, господин жандарм-полицейский! Соизволите ли вы помочь мне сию же минуту? Тут казус произошел, — затараторила девушка. Уложенные волосы ее пшеничного цвета имели вид самый что ни на есть потрепанный. Казалось, барышня была на грани истерии.
Филипп Петрович стремглав бросился к девушке и отряхнув свой мундир, ответил:
— Позвольте помочь, сударыня, давайте свою прелестную ручку.
— Ох, благодарю, господин жандарм-полицейский, - охнула от смущения девушка и подала руку. Поправив свое платье, юная особа присела в неглубоком реверансе. — Мне срочно нужна ваша помощь! Сестра моя, Дашенька, в речку прыгнула! Да так и повисла на мосту, платьем зацепилась! Помогите ее спасти, пожалуйста!
Присвистнув от удивления и покрутив усы, Филипп Петрович сразу же отчеканил:
— Так чего же мы медлим, сударыня? Пойдемте же сейчас же на место происшествия! Мост же здесь один во всем селе.
С этими словами, мужчина взял за руку свою спутницу, и они вдвоем побежали к кабаку. Благо, бежать было около пяти саженей. У коновязи стояло несколько чахлых лошаденок и выбрав клячу поживее, Филипп Петрович стремглав подскочил к ней.
— Ездить верхом обучены, сударыня? — спросил блюститель закона.
— Нет… - захлопала пушистыми ресницами девушка. — Может, мы пешком добежим?
— Никак нет, на коне всяко быстрее, давайте, сударыня, я вас подсажу и на этой пегой кобыле мы вмиг домчим!
Девушка, борясь между сильнейшим стыдом и желанием как можно быстрее спасти сестру, выбрала несколько минут позора. Зардевшись как маков цвет, она приняла помощь Филиппа Петровича и с трудом залезла в седло, целомудренно села бочком. Мужчина забрался на клячу и ударил животное в бока. На ржание лошади выбежали выпивохи из кабака, среди них был и хозяин кобылы.
— Но, скотина! Шустрее давай! — гаркнул он и повернулся к зевакам. — Семён Игнатович, я верну лошадь скоро, обещаю.
С этими словами, нерадивые всадники, тридцатитрёхлетний полицейский и неопределенного возраста особа благородных кровей, помчали к берегу реки Синюшка. Конечно же, лошади было нелегко нести столь тяжкую ношу, однако, кобылка оказалась на редкость проворной. Мимо спасателей быстро мелькали стройные ряды берез и только отцветших лип. Ухабистая дорога заставляла крепко держаться в седле. Девушка как на иголках нервно сидела и до сих пор не проронила ни слова.
«Ох, Софья Вениаминовна, простите раба вашего, не по свой воле я так близко к юной барышне сижу, во благо общества тружусь после тяжелого рабочего дня», —мысленно успокаивал себя полицейский.
— Как вас хоть зовут, сударыня? — сквозь шум ночного ветра прокричал мужчина. — Я — Филипп Петрович Степаненко, околоточный надзиратель.
— Ах, простите, господин околоточный, я Мария Александровна, дочь графа Александра Михайловича Воробеева, — испуганно прощебетала девица.
— Ну-с, будем знакомы, Мария Александровна! — натянув на себя улыбку, ответил Степаненко. Нервно сглотнув, про себя подумал: «Не сносить мне головы, коль с одной из дочерей помещика что-то неладное случится!».
Тем временем, столь отличные друг от друга авантюристы подъехали к долгожданному мосту. Речка Синюшка шириной от силы с десяток сажени, тихо отражала растущий месяц. Над рекой простилался небольшой мосточек, а на нем, зацепившись за кринолин своего пышного платья, повисла барышня. Только один торчащий крючок на мосту отделял ее от спокойной водной глади. Девушка стыдливо молчала и закрыла лицо руками. Темные волосы развивались в такт ветру. С полной ноги в белом чулке соскользнула одна голубая туфелька в тон ее туалету.
Всадники быстро спешились, и Мария Александровна бросилась к сестре со слезами на глазах.
— Даша, Дашенька, родненькая моя, я подмогу привела! Ты только держись, мы скоро тебя вызволим, — успокаивающе прошептала девушка. Филипп Петрович уже направился к центру моста.
Словно очнувшись от дремы, Дарья Александровна, с опухшими глазами, зарыдала:
— Оставь меня, Маша! Дай хоть избавиться от позора моего! Ох, согрешила я, идиотка безбожная! Не быть нам с ним вместе!
— Что же ты такое говоришь, сестренка? Все в жизни поправимо, ты, главное, выберись невредимой, а там, папенька с маменькой что-нибудь придумают, - бледная от страха ответила Мария Александровна. — А положение твое мы скроем как-нибудь, ты только не волнуйся.
Услышав эти слова, сказанные в присутствии незнакомца, висевшая на мосту девушка вспыхнула от гнева и начала вырываться из рук только что подошедшего Филиппа Петровича. Пребывая в недоумении от услышанного, околоточный схватил Дарью подмышки и потянул вверх. В ответ яростная девица извивалась как уж на сковородке и всячески препятствовала своему спасению.
— Нет! Отпустите! Душегуб, содомит! — завизжала подвешенная за кринолин. — Дайте мне умереть спокойно, это мой выбор! Не хочу жить с таким позором!
— Сейчас же позвольте вас спасти, сударыня! Вы оказываете сопротивление государственной власти, — сжав зубы, прошипел служитель порядка и снова потянул девушку наверх.
— Спасение утопающих — дело рук самих утопающих! — отрезала девушка и укусила за руку полицейского. С этими словами она качнулась в сторону и, сделав резкий рывок вниз, прыгнула в воду.
Мария Александровна от испуга закрыла лицо и ахнула. Филипп Петрович же неободрительно покачал головой и снял свой головной убор. На берегу Синюшки собралось пол села, а с ними и разъяренный граф Воробеев с женой.
Сидя по грудь в воде, Дарья Александровна недоуменно озиралась по сторонам. На голове ее восседала лягушка с вязкой тиной. Речка, в которой девушка решила утонуть, оказалась не того масштаба.
— Вот видите, mon chéri, до чего доводит свобода нравов? Это все гувернантки ваши французские! Говорил же, лучше звать англичанок, они гораздо строже! Позор семье! — кричал граф. — Ну, же, чего стоите, остолопы? Вытаскивайте Дарью Александровну из воды!
Поймав себя на мысли, что на этом его служба закончилась, Филипп Петрович уважительно откланялся. И тут он задумался, а виновна ли французская гувернантка? Разве сторонний человек в ответе за чувства другого человека?
Так и не найдя ответа, околоточный надзиратель закурил последнюю папиросину и пошел домой.