«Где вольность и закон? Над нами
Единый властвует топор.
Мы свергнули царей. Убийцу с палачами
Избрали мы в цари. О ужас! о позор!»
(Александр Пушкин, «Андрей Шенье», 1825)
![Павел Иванович Пе́стель (24 июня [5 июля] 1793, Москва — 13 [25] июля 1826, Санкт-Петербург) — офицер, участник военных кампаний 1812—1814 годов, кавалер 6 орденов. Полковник. Руководитель Южного общества декабристов. По приговору суда повешен вместе с другими руководителями декабристского движения 13 (25 по новому стилю) июля 1826 года в Петропавловской крепости.](https://avatars.dzeninfra.ru/get-zen_doc/987771/pub_6335b450e77ddd3376c4db34_6335b6175f6969398f908946/scale_1200)
Согласно опубликованным материалам следствия над декабристами 13 января 1826 года лидер южных декабристов Павел Иванович Пестель среди большого количества других вопросов, получил такой (в перечне материалов следствия вопрос стоит под номером 6):
«Каким образом революционные мысли и правила постепенно возрастали и укоренялись в умах?»
То есть правительству было интересно понять, откуда вот это всё взялось.
И Пестель дал чрезвычайно интересный ответ, который часто цитируется:
«Политические книги у всех в руках, политические науки везде преподаются, политические известия повсюду распространяются. Сие научает всех судить о действиях и поступках Правительства: хвалить одно, холить другое.
- Происшествия 1812, 13, 14 и 15 годов, равно как предшествовавших и последовавших времён показали столько престолов низверженных, столько других постановленных, столько царств уничтоженных, столько новых учреждённых, столько царей изгнанных, столько возвратившихся или призванных и столько опять изгнанных, столько революций совершённых, столько переворотов произведённых, что все сии происшествия ознакомили умы с революциями, с возможностями и удобностями оные производить.
К тому же имеет каждый век свою отличительную черту. Нынешний ознаменовывается революционными мыслями. От одного конца Европы до другого видно везде одно и то же, от Португалии до России, не исключая ни единого государства, даже Англии и Турции, сих двух противоположностей. То же самое зрелище представляет и вся Америка. Дух преобразования заставляет, так сказать, везде умы клокотать (fait bouillir les Esprits). Вот причины, полагаю я, которые породили революционные мысли и правила и укоренили оные в умах».
Давайте вспомним, какие события имел в виду Пестель.
Это, конечно же, Наполеоновские войны. Наполеон, завоевывая европейские государства, менял там правительства, ставил своих родственников и генералов королями. Потом, после победы над Наполеоном, карта Европы снова была перекроена.
Кроме того, в начале 1820-х годов были ещё революционные события в Неаполитанском королевстве и в Испании, было восстание в Греции против Османской империи. Это всё были события, которые декабристы наблюдали.
Вдобавок к этому в конце XVIII века освободились от Британской империи Северо-Американские Соединенные Штаты. И это тоже была свежая по тем временам история...
То есть веками существовала в Европе монархия и всё было довольно понятно. Конечно, иногда случались бунты. Но бунты не меняли общего течения, общего порядка дел как, скажем, Пугачёвское восстание в России. Это была короткая «аномалия».
Теперь же история как бы на глазах пришла в движение. Всё стало меняться, приобретать какие-то совершенно новые черты. Молодые офицеры, прошедшие Наполеоновские войны, ещё чувствовали себя лично причастными ко всем этим событиям. Они были победителями и на их глазах всё это менялось.
И, говоря об этом, думаю нужно подчеркнуть ещё один момент. В следственной анкете каждому декабристу предлагались 7 вопросов. Последним вопросом был следующий:
«С какого времени и откуда заимствовали вы свободный образ мыслей: от сообщества, или внушений других, или от чтения книг, или сочинений в рукописях и каких именно? Кто способствовал укоренению в вас сих мыслей?»
В обширном ответе Пестеля на этот вопрос можно прочесть:
«Возвращение Бурбонского Дома на французский престол и соображения мои в последствии о сем произшествии могу я назвать эпохою в моих политических мнениях, понятиях и образе мыслей; ибо начал рассуждать, что большая часть Коренных Постановлений, введённых Революциею при Ресторации Монархии сохранены и за благия Вещи признаны, между тем как все возставали против Революции и я сам всегда против неё возставал. От сего суждения породилась мысль, что Революция, видно, не так дурна, как говорят, и что может быть даже весьма полезна, в каковой мысли я укреплялся тем другим ещё суждением что те Государства, в коих не было Революции продолжали быть лишёнными подобных преимуществ и учреждений» (орфография и стиль оригинала сохранены).
Для людей декабристского поколения и их родителей опыт Французской революции был негативным. Она расценивалась как кровавый кошмар...
Расценивалась как то, чего ни в коем случае не должно больше случиться, тем более в России, потому что это была очень кровавая история и вслед за ней прошла череда кровопролитных войн. Но затем, после свержения Наполеона, сам Александр I способствовал тому, что ряд государств Европы получили конституции.
И Пестель говорит именно вот об этом. То, что привычно было считать дурным, вдруг оказалось не таким уж плохим и даже полезным…
Всё это очень сильно меняло «оптику» декабристов, меняло их оценки событий. Не только давало какой-то реальный опыт «удобности производить революции», но и позволяло думать, что, действительно, какие-то преобразования не только возможны, но и полезны и нужны. И даже сам русский государь с этим соглашался, проводя какие-то преобразования, соглашаясь или даже настаивая на них в тех или иных государствах Европы...
Нужно сказать, что по сравнению с декабристами революционеры последующих эпох составляли специфичную обособленную среду. В какой-то мере маргинальную. В те времена вступить в какую-нибудь партию «Народная воля», допустим, означало практически порвать все нормальные человеческие и социальные связи.
То есть эти революционеры уходили из семей, подолгу с ними не виделись, иногда вообще ссорились и навек разрывали все отношения. Они жили в своем специфическом мирке, в котором, как во всяком специфическом мирке, были свои понятия о морали, свои требования друг к другу, своя очень жесткая иерархическая внутренняя система отношений и оторванность от нормальной жизни...
У декабристов же ничего такого не было.
Они полностью оставались в обычной, нормальной жизни. Они служили, делали карьеры. Для них не было, в общем-то, противоречия в том, чтобы состоять в тайном политическом обществе и при этом делать карьеру на военной службе. Для них и то и другое было служением Отечеству, стремлением принести ему пользу на том поприще, которое им выпало.
И, кроме того, очень существенным и важным опытом для всех них были именно заграничные походы. Это иллюзия — считать, что все русские дворяне путешествовали за границу. На самом деле это могли себе позволить только представители знатных семейств.
И получилось, что заграничный поход 1813 года — это не только военный поход. Это и грандиозный, позволю себе такое выражение, «туристический» поход огромной массы русского дворянства, которая прошла по Европе и посмотрела на европейский уклад жизни. И они обнаружили, что Россия отстала в массе каких-то вещей, начиная c бытовых.
Офицеры в своих записках увлеченно записывали всякие мелочи, например, как немцы ведут хозяйство, как у них карпы какие-нибудь в прудах разводятся. Это воспринимали как то, что можно заимствовать, учесть, иметь в виду и полезно приспособить у себя в России...
Но так же они смотрели и на общественное устройство. И вернулись в Россию с ощущением, что что-то у нас не так. В первую очередь их возмущало крепостное право, потому что они во время походов успели привыкнуть к мысли, что люди должны быть равны.
Они ведь проделали эти походы рядом с солдатами, а многие были совсем молоденькими офицерами. Декабрист Матвей Муравьёв-Апостол потом в своих мемуарах вспоминал, как они, совсем юные прапорщики, больше времени проводили со своими солдатами, чем с офицерами, и солдаты о них заботились как более старшие по возрасту.
Достаточно часто им случалось ночевать в поле вповалку вместе с солдатами. Укрывались сообща шинелями, чтобы не замерзнуть...
Им казалась совершенно несуразной мысль о том, что эти солдаты — это, по сути, те же крепостные крестьяне, и их семьи — крепостные, и эти солдаты — освободители Европы возвращаются в Россию к зависимому состоянию. И в приведенных чуть ранее словах о готовности декабристов думать о преобразованиях был очень силён именно нравственный посыл...
Ну и конечно же, пребывание в Европе расширило их кругозор и интеллектуальный горизонт. Попав в Париж, они вели себя как любой из нас, попавший в Париж сейчас. Они бегали и осматривали Лувр, театры, музеи, дворцы. Таким образом пополняли какой-то элементарный образовательный багаж.
Впрочем, это не значит, что они не были знакомы с французской литературой и культурой до того. В России, конечно же, было много французских книг. Большинство образованных русских дворян, конечно же, по-французски читали. И они были, разумеется, знакомы с основной актуальной тогда французской мыслью и с книгами французских просветителей.
Но декабрист — явление неоднородное. У них не было того, что потом было обязательно для революционных организаций. У них не было идеологии.
Был довольно большой разброс мнений. Они много спорили. Среди них были люди очень разного уровня образования. Не надо думать, что это была сплошь столичная аристократия, говорившая по-французски. Там были и провинциальные офицеры из бедных дворянских семей. У них было скромное образование. Писали с дикими грамматическими ошибками.
Тем не менее было какое-то общее «поле», общая готовность думать о будущем России у них была. Однако она не так уж радикально выделяла их из всего остального общества. И это создавало непривычную коллизию во время следствия.
Позднейшим революционерам XIX века сенаторы или жандармские чиновники, которые сидели напротив них, были социально и классово совсем чужды. Между ними не было ничего общего, был барьер...
А вот у декабристов не было такого барьера с членами Следственного комитета. Это были их родственники, давние знакомые, бывшие начальники.
Например, в Следственном комитете заседали генералы Александр Чернышёв и Бенкендорф. Они были однополчанами, боевыми товарищами и друзьями декабристов Лунина и Волконского ...
А Волконский вообще в мемуарах в конце жизни писал о Бенкендорфе очень тепло, как о своём хорошем и добром друге и боевом товарище…
Декабристы были органической частью русского общества. И была возможна, например, коллизия, случившаяся с другой семьей Муравьёвых.
Михаил Никитич Муравьёв — известный просветитель и писатель екатерининского времени, конца XVIII века. В начале александровского царствования он был попечителем Московского университета и товарищем (то есть заместителем) министра народного просвещения.
Так вот, Михаил Никитич давал уроки русского языка и истории молодым великим князьям Александру Павловичу, будущему Александру I, и Константину Павловичу, то есть участвовал в их воспитании.
А его сын Никита Михайлович — один из крупнейших деятелей декабристского движения, автор конституционного проекта, и второй сын, Александр Михайлович, тоже был в декабристском движении. Один и тот же человек воспитывал и будущего царя, и будущего декабриста!
9 февраля 1816 года в Петербурге, в казармах гвардейского Семёновского полка, в квартире двух братьев, молодых офицеров Сергея и Матвея Муравьевых-Апостолов, собрались их друзья, однополчане и отчасти родственники. Поспорив некоторое время про политику, они решили создать тайное политическое общество, которое получило название Союз спасения, или Общество истинных и верных сынов Отечества.
Собственно, учредителей общества было шесть человек. Это сами Сергей и Матвей Муравьёвы-Апостолы, полковник генерального штаба Александр Муравьёв, будущий автор «Конституции» Никита Муравьёв, князь Сергей Трубецкой и Иван Якушкин.
(5 фото листать)
Семёновские офицеры были очень молодыми — от 21 до 26 лет. Самым старшим был 26-летний Сергей Трубецкой. Они недавно вернулись с войны. Они были в боевых наградах. Это был костяк основателей Союза спасения.
Впоследствии довольно быстро к ним примкнули их друзья и единомышленники, такие как Михаил Лунин, Павел Пестель, уже известный тогда поэт и литератор Фёдор Глинка, князь Фёдор Шаховской. Однако в целом Союз спасения был немногочисленной организацией. Историки насчитывают в нём примерно до 30 членов.
(3 фото)
Собственно, что они хотели?
Как вспоминал Иван Дмитриевич Якушкин, основное их настроение было такое:
«В продолжение двух лет мы имели перед глазами великие события, решившие судьбы народов, и некоторым образом участвовали в них; теперь было невыносимо смотреть на пустую петербургскую жизнь и слушать болтовню стариков, выхваляющих всё старое и порицающих всякое движение вперед. Мы ушли от них на 100 лет вперед».
Вот оно — ощущение молодых офицеров, вернувшихся с войны, на глазах которых преобразовался мир, а дома всё осталось по-старому. Им хотелось что-то с этим уже сделать. Привести миропорядок в более справедливое состояние.
Программа у них тогда была довольно неопределенной. Взгляды участников тоже не отличались большой отчётливостью. Вообще у декабристов никогда не было ничего похожего на идеологию. Были разные мнения, споры, дискуссии.
Прежде всего, конечно, их возмущало крепостное право. Они хотели ограничения самодержавия, во-первых, конституцией, которая бы ставила законодательные рамки, и, во-вторых, каким-то представительным органом, чем-то вроде избранного парламента.
Кроме того, они были офицерами. Неудивительно, что в первых пунктах их программ были и ограничение 25-летнего срока службы солдат, и реформирование рекрутских повинностей. То есть они выступали за какой-то более гуманный и справедливый способ набора солдат в армию и их службы...
Естественно, дальше шёл круг претензий, довольно понятный каждому, кто задумывался вообще о России того времени. Это справедливые суды, уничтожение лихоимства, то есть взяточничества, и масса других вещей общегуманистической направленности.
При этом нужно помнить, конечно, что декабристы — дворяне, их отцы — помещики. Этим молодым людям при нормальном течении вещей когда-то предстояло стать владельцами отцовских имений. То есть их порыв против крепостного права был направлен, безусловно, против основ материального существования их собственных семей и их сословного круга.
Для них в этом смысле вопрос справедливости и нравственности был важнее.
При этом они сильно отличались от нас тем, что мы живем в мире, пережившем марксизм, мы уже привыкли считать, что экономика лежит в основе всего, что происходит с обществом. Это для нас аксиома.
Но в ту эпоху это не то что не было аксиомой, наука политической экономии тогда только возникла, только появились первые работы. Будущие декабристы, будучи людьми любознательными, интересовались этой новой наукой. В том же 1816 году некоторые из них слушали в Петербурге частные лекции профессора Куницына. Это был профессор из Царскосельского лицея, он среди прочего учил Пушкина. Они заказали частные лекции по политэкономии, чтобы ознакомиться с этой новой наукой.
Мысль, что крепостное право тормозит экономическое развитие России, совершенно не была для них фундаментальной. Это мы сейчас, говоря о крепостном праве, в первую очередь думаем об этом.
Для них такой подход и такая постановка вопроса были не актуальны. Для них главным и актуальным были нравственное содержание и вопрос элементарной человеческой справедливости. Как один человек может быть принадлежностью другого? Им это уже казалось достаточно диким и архаичным.
Отмечу, что с одной стороны, декабристы, получается, первое русское поколение, которое всерьёз готово отменить собственные привилегии.
С другой стороны, сама по себе эта идея о равенстве людей, о всяком гуманизме не была абсолютно новой.
Приведу цитату отца Павла Пестеля, Ивана Борисовича, который был крупным чиновником. Он много лет занимал должность генерал-губернатора всей Сибири. Когда сын был ещё маленьким, ему было лет 11, отец как сенатор совершал ревизию Казанской губернии.
Средства связи были слабые. В Петербурге плохо понимали, что происходит на самом деле в той или иной губернии, и посылали сановника разобраться. И вот он проводил такую ревизию и счёл нужным написать сыновьям, Павлу и его братьям, очень длинное и чрезвычайно эмоциональное письмо. Письмо выделяется из всего, что отец писал сыновьям в то время.
Он описывал, как, проезжая по казанским деревням, нашёл множество злоупотреблений. Бедных крестьян притесняли местные чиновники. И вот он, проезжая, принимал жалобы, на месте кого-то отставлял от должности, восстанавливал попранную справедливость. Крестьяне целыми деревнями выходили его благодарить, падали перед ним на колени.
Вот что он написал:
«Ах! Дорогие мои дети, просите Бога, чтобы он дал вам сердца, способные живо чувствовать счастье от того, что доставляешь его ближним.
Нет блаженства равного тому, когда облегчаешь угнетённых.
Вот, мои добрые друзья, единственное и наибольшее удовольствие, какое даёт нам высокое положение, — это иметь возможность сделать больше счастливых».
В целом то, что пишет Пестель-отец, было вполне в рамках сентиментальной добродетельной проповеди XVIII века. Но он, наверняка, не рассчитывал, что сын его поймёт настолько буквально...
На фоне этого разговора о равенстве декабристы, конечно, выступали против всевозможных сословных перегородок, против привилегий собственного сословия и за ограничение ничем законодательно не ограниченной власти самодержавного монарха.
Однако голоса об ограничении самодержавия раздавались и в XVIII веке. Но тогда это было скорее некой претензией аристократии на свою долю власти. На то, чтобы больше и плотнее участвовать в государственном управлении.
Декабристы же говорили о всеобщем участии во власти. Может быть, если не о всеобщем, то очень широком избирательном праве. Но тут нужно сделать оговорку.
Они мечтали о республике и об избирательном праве в стране, где население по большей части было аграрное и почти поголовно безграмотное. И совершенно непонятно, каким образом эти крестьяне реально должны были голосовать.
В принципе, декабристы это осознавали.
Как вариант решения Никита Муравьев в своей «Конституции» предлагал имущественный ценз. То есть право избирать и право быть избранными имели бы только люди, обладающие уже какой-то собственностью, домом или капиталом выше определенного порога.
Это доказывало бы некоторую состоятельность такого человека, его способность принимать решения и в том числе распоряжаться судьбами страны, раз он смог распорядиться собственным достоянием.
А вот Пестель, наоборот, очень решительно с этим спорил. У Пестеля очень много раз — и в его конституционном проекте, и в том, что он писал на следствии, объясняя свои взгляды, — присутствуют предостережения и выступления против этого. По его мнению возникнет пагубная «аристокрация богатств». То есть на смену родовой аристократии придёт власть богатых людей. Считал, что этого нельзя допускать. Он настаивал на всеобщем избирательном праве.
У декабристов был постоянный спор, как должна быть устроена верховная власть: республика или конституционная монархия. Но они понимали и конституционную монархию, когда при короле существует парламент и конституция, и республику как практически одно и то же.
Разница между президентом и царём в их понимании состояла только в форме передачи власти. Президент выбирается, а монархия — это власть наследственная.
Никита Муравьев склонялся к конституционной монархии. Пестель же менял свои взгляды и склонялся то к конституционной монархии, то к республике. На следствии сам он утверждал, что считал этот вопрос не самым принципиальным. Даже «Русскую правду» Пестель писал так, чтобы эту главу можно было легко заменить, не трогая всё остальное.
Сам по себе этот спор о республике и конституционной монархии показывает одну важную черту декабристов.
Они все хотели преобразований и реформ. Но они не были одержимы идеей революции и непременно маниакального свержения самодержавия. Если бы власть сама пошла на реформы, наверное, эти молодые люди были бы первыми, кто ринулся бы участвовать в этом.
В те годы Александр I сам демонстрировал очень много либеральных намерений. Все знали, что он тоже человек передовых взглядов. Он подумывал о конституции. Переворот в его взглядах наступил только в начале 1820-х годов, когда он стал гораздо консервативнее.
Если бы власть двинулась в сторону реформ, декабристы бы не были в оппозиции. Они бы, в общем, были помощниками власти.
Но поскольку власть в сторону реформ не двинулась, они продолжали линию тайных обществ.
Устав Союза спасения, первой созданной декабристами организации, был написан Пестелем по поручению товарищей.
Устав не понравился.
Пестель пытался заимствовать очень много организационных форм, в том числе масонских, поскольку сам был масоном. Он создал очень сложный устав со сложным ритуалом приёма, градациями посвящения членов, разнообразными клятвами. Но мы не знаем точно, поскольку этот устав до нас не дошёл. Мы знаем о нём только в пересказе декабристов ...
Возникло много споров о внутреннем содержании общества. Были отвергнуты идея цареубийства и идея о временном правительстве с диктаторскими полномочиями (предложена П. И. Пестелем).
В результате в 1818 году они распустили Союз спасения и преобразовали его в Союз благоденствия, устав которого до нас дошёл. Её называли также «Зелёной книгой» по цвету переплёта, который был выбран не случайно. Зелёный цвет символизировал надежду…
В этом уставе акцент делался на нравственном совершенствовании, благотворительности и всевозможном распространении добра и справедливости вокруг себя.
Вот, например, какие слова были во вступлении к «Зелёной книге» (Уставу):
«... Ежели подробно рассмотреть все отрасли правления, то легко убедиться можно, что добродетель должна входить в состав каждой; что даже сама справедливость, которая, как выше было сказано, есть исполнение законов, по невозможности правительству всегда за оным блюсти, обязана единой токмо добродетели своим существованием.
Добродетель, т. е. добрые нравы народов, всегда были и будут опорою государств: не станет добродетели, и никакое правительство, никакие благие законы не удержат его от падения; разврат всюду водворится, поселит вражду между всеми состояниями, заставит забыть и даже гнушаться пользою общею; предпочтение личных выгод всем другим, невежество, лихоимство, подлость, суеверие и безбожие, презрение к Отечеству и равнодушие к несчастию ближнего займут место любви к пользе общей, просвещения, право-душия, чести, истинной веры и искренней к ближнему привязанности...»
По воспоминаниям некоторых участников Союза благоденствия, была ещё вторая, секретная часть устава, которую не всем членам даже показывали. Вот там были более революционные вещи...
Участники Союза колебались и спорили. Они рассуждали о возможности революционных преобразований. Говорили о постепенной работе на спокойную эволюцию общества путём распространения своих взглядов, идей равенства и конституционных идей ...
А вот о чём они договорились и почему провалилось восстание на Сенатской площади в декабре 1825 года, обсудим на одной из следующих встреч.