– Николай, в Большом театре вы красиво «стояли спиной»? В плане того, что не общались и всегда держались особняком.
– Практически ни с кем не общался.
– Почему? Неинтересно?
– Нет.
– А они с вами хотели общаться?
– Не думаю. Мы очень не подходили друг другу ментально. Я не жалею об этом, но как-то вот прошло это все.
Сейчас очень многие коллеги просят прощения за то, что они, писали обо мне гадости в жизни, в интервью и так далее. И каждый из них мне говорит, кто его попросил это сделать. Я говорю: «Зачем вы у меня просите прощения? Честно скажите вот то, что вы мне сейчас сказали. Вы же меня оскорбляли в публичном пространстве через интернет, напишите, что вот «Иван Иванович»...
– Сделали?
– Нет.
– Почему?
– Боятся.
– Как вы можете объяснить такое количество скандалов вокруг себя за время работы в Большом?
– А самая заметная фигура. Как говорила Майя Михайловна Плисецкая, «главное, чтобы фамилия была правильно написана». А как, о чем там?.. Кто сейчас помнит, что было?
Очень смешно было, когда они раздували это, я стоял, думал. Знаете, люди платят колоссальные деньги за рекламу. Они делали мне такую рекламу, ну, надо потратить несколько миллионов иностранной валюты для того, чтобы тебе сделали такой пиар, чтобы о тебе столько говорили.
А самое страшное, я скажу одну вещь, когда ты проработал в каком-то коллективе 40 лет, 50 лет и ты остаешься многоточием навсегда – это страшно! Я смотрю на них и понимаю, что страшнее наказания, чем судьба, им жизнь не дала и никогда не даст. Их никто не помнит!
– Двадцать один год в Большом театре. Вот за столько лет любовь к танцу не остыла? Гурченко всю жизнь говорила, что свои «Пять минут» ненавидела.
– Не-ет. Слушайте, Гурченко очень смешно говорила. Людмила Марковна была и с юмором, и с цинизмом. Она очень смешно говорила: «здесь из каждой щели несет за пять минут». «Я все это заработала в пять минут».
Кстати, Людмила Марковна была фантастическим поклонником балета. Она так в нем разбиралась. Как-то мы с ней сидели на каком-то вечере, она мне стала вдруг рассказывать: кто, как исполнял «Кармен», показывать движения, в чем была одета. И она показывала: у кого и что она брала. Это было очень интересно.
Знаете, нет, я балет очень люблю. Просто я понял такую вещь: есть момент, есть граница, через нее переходить нельзя. Дальше – пропасть.
– Вам не было страшно, что жизни после Большого не будет?
– Нет. Никогда не было страшно. Понимаете, еще раз, я в нем. Плисецкая там. Вишневская там. Да, они вынуждены были уйти. Да, против них огромное количество серости встало, их выдавливало, но серость это место не заняла. Место осталось пустым.
– Ну да. Но тем не менее.
– Нет-нет. Просто по-другому не бывает, к сожалению, все имеет свой конец. Дело в том, что мое время на сцене было занято только мной. Вот этот двадцать один год – это моя эра в Большом театре.
– Не жалеете, что она закончилась?
– Нет. Она была! Кто может сказать, что они имели это? Мне было понятно, что, к сожалению, это конечно, и я хочу сказать, что когда ты каждый год в один и тот же день выходишь, исполняешь одну и ту же роль – и это не драматический спектакль, это не монолог, хотя прекрасно понимаю, что с возрастом даже монолог произносить сложно, а тут тебе надо имитировать полет, а ты не летишь уже – мышца не летит. Нет. Нет, не хочу!
