Глава вторая
В которой Гор просыпается в луже собственной крови.
И опять я ничего не помню. Кровь натекла из меня. И нет, я не упал звонким затылком на кафель. Похоже, что я решил отметелить собственное отражение, потому что кулаки разбиты в мясо, а еще проведена успешная подача головой. Я разбил себе лоб с помощью зеркала, потому что вокруг миллиард окровавленных осколков, отражающих весь сюр ситуации, а на лбу здоровенная шишка и запекшаяся сукровица. Я поднимаю самый большой осколок, чтобы оценить свой вид, и тихо матерюсь, потому что выгляжу так, будто из окопа вылез. С другой стороны, есть ли разница, как я выгляжу, потому что я все равно не знаю, а надо ли мне выглядеть хоть немного прилично? Для кого? Зачем?
Пытаюсь привести себя в порядок, параллельно думая о том, что могло такого приключится со мной вчера.
Вцепившись железобетонными пальцами в раковину, орал, в отчаянии выдал серию ударов, завершив все это буйство счастливым обмороком. Счастливым, потому что, наконец, отключился и перестал пытаться уничтожить сам себя. Но я себя знаю, я сегодня продолжу этим заниматься. Самоуничтожение это любимый вид спорта практически всех людей, а я человек, и ничто человеческое, как говорится...
Столько разных способов надурить самого себя, а потом обвинять и страдать от этого. Карусель никогда не останавливается, ты только иногда слазишь немного поблевать в сторонке, а потом снова лезешь крутиться, даже если приятные ощущения уже давно закончились, осталась привычка, с которой ты ничего не можешь поделать, и уже по инерции продолжаешь все эти сумасшедшие действия, которые не приводят к результату, а лишь тратят время.
Тем не менее, в определенный момент ты осознаешь, что настолько сам себя заебал, что тебе невыносимо находиться в собственном теле, и ты принимаешься методично его разрушать.
Разного рода истязания предоставлены в широком объёме, в аду черти не нужны, мы сами берем инструменты и начинаем инквизицию.
Крестовые походы против собственного разума. Джихад сознания. Бой с тенью.
Кого я пытаюсь удивить?
Кого я пытаюсь сразить одним ударом?
Я нахожу табак под столом в гостиной и это благо. Задушить собственные лёгкие, лёгкий BDSM. Так приятно самого себя связать и ограничить, почувствовать уютность сжимающего со всех сторон латекса, который не позволяет выйти за пределы себя, очерчивая понятную границу, обозначает поле влияния.
Ведь если выходить за рамки и расширяться, если познать и признать свою силу, станет невыносимо страшно от возросшей ответственности за происходящее.
Поэтому, именно поэтому я выстегиваюсь сам на себя.
Из раза в раз
Из года в год
Из жизни в жизнь
***
Вышел, повернул за угол, повернул мысль. В протекторах на ботинках застряли шоркающие камешки, скрипя, иду по улице. Холодные последождевые сумерки начали спускаться на город, в котором меня нет. Как будто я сплю и мне сниться моя жизнь в этом месте, которое своей красотой захватывает, завораживает, кружит в танце, не дает повода сомневаться, не дает повода умирать изнутри. Фонари всю ночь стреляют навылет, светом пронзая до подкорки с противоположной стороны. Тот, кто меня не понял бросает книги в костёр, но это не плохо.
Пускай будет так.
С каждым шагом вибрация повышается, и я не замечаю, как проваливаюсь в другую реальность. За дымкой полуприкрытых глаз пейзаж плавно меняется, теряет текстуру и цвет, ночь сменяется на день, асфальт превращается в песчаник, стены домов перекидывают полномочия от кирпича и бетона к известняку. Здесь почти все из него построено, и я продолжаю идти под палящим солнцем по улицам какого-то древнего города для того, чтобы свидетельствовать ненависть бога.
Я чувствую, как в воздухе разлита эта жаркая, невыносимая субстанция, как она пропитывает и просачивается сквозь поры на коже, и ты начинаешь сам, весь, целиком из нее состоять.
Как будто навалили звук, становиться громче слышать и дышать, я продолжаю наблюдать за происходящим. Сначала замечают самые чувствительные, им поначалу тяжелее всего, видно, как у них давлением внутри черепа почти выдавливает глаза, и это повышение порога входа. Постепенно чувство накрывает всех вокруг, с треском рвется реальность и в воздухе висят сияющие черным и красным аидовым светом полосы - места, в которых начинают появляться жгучие порталы в другое измерение. Паники нет, есть только ужас, потому что каждый понял, что отсюда уже точно не сбежать. Они стоят на месте завороженные, не способные кричать, бежать, предпринимать хоть что-то. Воздух стягивает полотном, обволакивает, душит, среди мерцающих частиц застывшего в воздухе кварца и замедленного времени я слышу гулкий зов. Я не могу не подчиниться, но мне отчего-то совсем не страшно.
Я подхожу к постаменту, на котором возвышается сидящий в позе самурая (сэйдза, хотя самураев, пока что еще даже не изобрели) живой бог. Это его медитация гнева, мне позволено находиться рядом. Он велик. Ростом. Сущностью. Происхождением. Велик, величественен, исполнен. На него трудно смотреть, потому что он ослепляет и обжигает сиянием своей истины, не позволяет ни миллиграмму ложного просочиться в свое поле.
Рядом физически тяжело и давяще, приходится отслеживать вторичные мыслеформы, удерживать каркас оболочки.
Иначе...
Иначе разорвет и растащит, низкие вибрации вычищают протоки.
Время замедлилось, я вижу, как отслаивается омертвевшая кожа с рук.
По сторонам страшно смотреть, но я не могу не видеть, даже с закрытыми глазами, как он взрывает город изнутри.
Грозовая ярость обрушивается шквалом огня, испепеляющее пламя проноситься вдоль улиц, в момент испаряя людское марево.
Два оставшихся в живых человека.
Я и она.
Я слышу ее тихий всхлип у него за спиной. Поберег, спрятал.
Возлюбленная великого бога Гора, императрица трех пустынь, моя мать.
Однажды, будучи юной, доброй и несмышленой, обменяла свой браслет с чистыми изумрудами на безделицу. Деревянную флейту, которую подарила моему отцу. Сказала, никаких камней и золота не жаль, если только ТЫ мне улыбаешься. Не знала, что он тогда прикидывался мальчишкой с синими глазами, просто чтобы посмеяться.
Так смеялся, что сам не заметил, как от ее смеха провалился в Царство Аида. Вернулся, разумеется. Ему все можно.
Можно стать самопровозглашенным наместником, можно повернуть русло реки вспять, можно исполниться презрением и начать войну миров.
Можно в этой войне занять любую сторону, и принести самого себя в жертву ради победы. Можно веселиться и веселить других богов. Можно от человеческой женщины заиметь дитя, так раньше никто не делал, но этому точно все нипочём, он не подчиняется никаким правилам.
И можно уничтожить самый великий город на земле, столицу империи, город пересечения трех торговых путей и порта. Уничтожить, просто потому что можешь это сделать.
Можно придумать тысячу причин, да нужно ли?
Не имея обязанности никому объяснять свои поступки, Боги играют в трёхмерные шахматы, просто потому что скучно. Обладая силой и бессмертием они ставят на поле свои фигуры, и начинают сражение. Шахматы - не единственная аналогия, которую мы у них переняли. Нам тоже хочется быть богами, нам тоже хочется играть. Мы играем в го, мы играем в бридж, мы играем в покер. Континентами и странами, городами и деревнями. Мы играем даже друг с другом, постоянно меняя правила, на лету переключаясь на другую игру.
Мы так сильно хотим познать эту природную жестокость, забывая о том, что Боги не знали жалости, и поэтому были обречены на смерть.
Настоящую смерть, без перезаписи, без бэкапов на резервном сервере.
Ту, которой каждый из нас отчаянно боится, но никогда не получит.
Ту, от которой так трясется и дрожит существо, познавшее бесконечность, и не хотящее ее терять.
Ту, которая случится не с нами.
Потому что по воле случая в нас произошла трансмутация сострадания, а это отправляет наши души прямиком в рекурсивное колесо сансары.
И если вы думаете, что это не так...
Что ж
«Ненависть корчится где-то
Ненависть шрамом нательным» (Тима ищет свет - Волна)
Будучи сыном своего отца, я нисколько не удивлялся, когда понимал, что моя ненависть так же может сжигать целые города. Я унаследовал от него этот поток невероятной силы, которую, будучи человеком не всегда мог контролировать. Я умудрялся разрушать самые хорошие вещи и самых прекрасных людей.
Ненависть вытравила на мне шрамы
Кислотой проела незаживающие раны
Дымящиеся воронки от снарядов
Я провел в сражениях так много дней, лет, веков
Чтобы понять
Что я сражаюсь
С самим собой
В отчаянии, достигнув самого дна, я принимался вытаскивать из грязи
Такие же потерянные души
И, оставшись в одиночестве в этой бездонной яме
Понимал
Что мне уже никто не поможет
И никто не помогал
Крик раздавался в пустоте
И кроме этого крика
Я не слышал ничего
Пока однажды не понял
Что этот крик издавать и слушать некому
Самоосознающая пустота вольна строить реальность такой, чтобы казаться веселой самой себе
Хотя ни веселья, ни горя, ни радости, ни страха не существует
Я выбираю сделать этот шаг
От ненависти до любви
Длинною в пять тысяч ли
В два эона
В три переложенных в пятимерное измерение экватора
Для того чтобы
Уложив голову пробитым затылком вниз
Смотреть закрытыми глазами в потолок
И слушать в наушниках звук натянутых струн
Звук артерий и вен
И хохот сирен
Чтобы идти по улице, случайно заворачивать в случайный бар
Встретить там беспокойство, концентрацию, скуку
Чтобы пойти дальше в темноту переулка
За два поворота справиться с тротуаром
Выйти к домику, в котором звук и свет
И раствориться раз и навсегда в этих беспорядочных сполохах
Людей, жара камина, тёплых рук и теплых взглядов
***
От матери мне досталась часть, которую именуют состраданием, и которая не имеет ничего общего с жалостью.
Возможно, отец хотел, чтобы так получилось, потому что в смешении разных ингредиентов ДНК получается иное качество, мутация жизни.
Я способен на уничтожение, ярость, взрыв. Но, пользуясь инструментом управления силой, я так же способен этого НЕ СДЕЛАТЬ. И это самое дорогое и ценное, что у меня есть.
Потому что разрушение - это очень просто, стоит только поддаться этому потоку, ничем его не сдерживать, распаляя гнев, создаёшь реакцию побочки, цепную энтропию, которая затихает только на исходе топлива, то есть, когда уже нечего разрушать.
И та же самая сдача своей собственной силе, ее принятие, признание, ее уважение приводят к тому, что ты становишься способен не то, чтобы останавливать, или бороться с нею, но мягко и без сопротивления нивелировать эффект поджигания форсунок, и перенаправить готовящийся атомный взрыв в реакторе в русло созидания.
Сострадание не означает, что ты бросаешься спасать утопающих в собственных слезах котиков. Это так же не означает, что кто-то должен приходить к тебе на помощь.
Но вот когда меня разрывает на части от моей собственной энергии, когда весь день наполнен бегом за белым кроликом, и все разговоры и все дела не только не тратят этот потенциал, но, как будто, еще больше разгоняют и разжигают, и не отпускает. Накидываются дальше: люди, идеи, просьбы, смыслы.
Но.
Приходит друг. Говорит, я забираю тебя с этой вечеринки. И, даже если очень весело, обуваешься, накидываешь пальто, и выходишь за ним в прохладную горную ночь.
Пара кварталов вниз по улице, и вы на месте.
Без лишних разговоров, без тревоги, без напряжения, четко и по делу.
Садись, держи кружку с водой, давай прольем чай, будем смотреть фильм.
Неважно, неважно, неважно.
Главное рядом, главное, связь с космосом налажена и встроенный приемник посылает сигнал SOS тому, кто способен услышать.
Услышал.
Сидел в ночи, рядом, близко, током, мягким, теплым, пробуждалась простая нежность, которая не требует, а лишь обнимает тебя и твою душу.
Смотри, вот я, здесь, творю: мир, историю, звук.
Смотри, вот ты, здесь, творишь: мир, историю, звук.
Вместе.
Только так эти вещи работают. Вместе.
В сплетении наших мыслеобразов, устремляясь вибрацией в космос, внедренное через неокортекс понимание сути и сущи.
Я знаю, каково быть тобой, благодарю, что показываешь мне, как это.
Ты знаешь, каково быть мной, поэтому выходишь на связь именно тогда, когда это необходимо.
Это саппорт и опора, это то самое ощущение общности, к которой все неистово стремятся, но никак не могут достичь.
А такое достигается только на тональностях родственного духа.
Я распознаю в мелких деталях свою стаю.
Запах. Цвет глаз. Звук твоего голоса.
Я вижу твою способность на Со-переживание.
И мы вместе отправляемся путь, длинною в один день, или в целую вечность. Это не имеет абсолютно никакого значения, времени совсем не осталось, или его у нас попросту нет.
У нас его совершенно нет на разборки, обвинения, обиды, выяснения отношений.
От этого повышается ценность каждого мига, который мы можем подарить друг другу. В чистоте сознания, в ясности мысли, в скорости понимания. Я дарю все самое лучшее - тебе, прямо сейчас.
Потому что я просто не могу себе позволить этого не делать. Потому что если я не выбираю качество, я предаю себя. Я предаю свое происхождение, свое величие и свою силу, которая в наказание всегда оборачивается против меня.
Когда я выбирал гасить свой огонь, это выступало очередным катализатором, бензином в костер, который по итогу мог спалить не только палатку и лагерь, но и весь лес.
Держа в руках обгоревшую мертвую птицу, я поливал слезами отчаяния смерть, которой нет, но она есть. Вот же, в моих ладонях, радужное оперение, черный нагар. Поющее, радостное создание, трелью разносящее звонкое утро в осеннем лесу, лежит, повернув аккуратную головку набок и чуть приоткрыв маленький клювик, и не двигается, не дышит, не дышит.
Горечь подступала к горлу давящим комом, слезами тут не поможешь, смерть никак не исправить, и ситуацию никак не спасти.
Это было так больно для моей души, так неистово жгло и горело в груди, что я понял и причину, и следствие, и исток и исход.
Маленькая птичка в моей руке больше не будет петь, но я сделаю так, что из-за моей неконтролируемой ненависти больше никто не пострадает.
Потому что такого не заслуживает никто из живущих, никто из тех, кто, даже будучи глуп, или слеп или невежественен, не является ни чистым злом, ни концентрацией его, ни его вместилищем.
А является лишь сосудом, транслятором, кристаллом, искрой Источника, из которого мы все, одинаково и единовременно, произошли.
Так может ли один божественный от - звук желать зла и боли другому, такому же от - звуку? Только сам себе причиняешь и боль, и удовольствие, игра в миллиард песчинок, которые есть одно сплошное океанское дно.
***
Я обучался самурайскому искусству бесстрашия в самых ужасных своих сражениях, и теперь, спустя столько лет, я не боюсь. Я не боюсь почувствовать, что ты меня не любишь, а это было страшнее всего.
Потому что.
Саксофон не перестанет звучать от того, что ты уходишь в сумрак вечной тьмы, ты забираешь с собой часть моего сердца, но не всё. Потому что, как будто тысячи раз смотрел тебе в спину, желая разрядить туда всю обойму.
Но ты идешь и не оборачиваешься, а я оставил только один патрон, и он явно не для тебя. Потому что, моя ненаглядная, я никак не мог на тебя наглядеться. Потому что, моя дорогая, я не мог выменять тебя ни у одного из самых богатых менял. Потому что, моя любовь, ты сражаешь меня наповал, когда я смотрю в твои глаза, они, как два револьвера, «Берта и Дырокол.» (Э.Веркин)
И когда я вспоминаю, ради чего я сжег целый город, у меня не остается ни жалости, ни тоски.
«Они же жрать тебя захотели, слизывать с липких пальцев, и бог не простил,
Диких неандертальцев» (С. Ананасова)
Я не знал сострадания, но ты его знала.
Я не знал любви, но ты показала.
Как это
Когда ограничиваясь пространством между нами, волновые потоки пульсируют сетью, окутывая и обволакивая, мягким дрожащим электромагнитным напряжением, заставляя искорки между нами плясать и сиять. Когда я веду рукой по твоей коже, и начинаю чувствовать, как будто это моя кожа тоже. Как будто внутри мы спаялись, сцепились, срослись, и у нас одно на двоих сердце.
Как будто я уже не различаю разницы между тобой и мной, между внешним и тем что внутри, и в такой сингулярности меня точно все устраивает.
Ты - совершенство нежности, ты та, кто может успокоить бешеное пламя моей ярости. Ты не одна из нас, ты не одна из них. Я, похоже, так и не разобрался, что ты за существо. Но решил, не стоит будить спящее эхо. Потому что видя, на что способна твоя любовь, я чуть не поседел от страха, когда представил, на что может быть способна твоя ненависть. Я бы очень сильно не хотел однажды тебя такой узнать. Потому что это будет последнее, что я увижу, а потом наступит настоящая смерть, и тебе не помешает ни мое божественное происхождение, ни законы физики этого мира, потому что уничтожать так, как ты можешь, не может никто.
Я однажды тебя утратил.
И с тех пор так хочу вернутся, что в отчаянии пробиваю головой зеркала и стекла, в попытках вспомнить боль, причинить ее самому себе и отрезвится от своих диких снов.
Которые все разные, но все об одном и том же.
Подумалось, что меня зовут: Гор, потому что будто побывал им, в том пространстве и времени сна.
Потому что я потомок его, носитель его силы, и тот, кто сможет продолжить великий род.
Но как бы там ни было, я - не он.
И это снова не мое имя.
Я просыпаюсь в луже собственной крови, но это не приговор.
Я всего лишь разбил свое отражение, подрался с тем, над кем у меня нет власти.
Я всего лишь снова не узнал себя в зеркале.
Печальный факт. Веселая жизнь.