Было еще очень рано и холодно. Странное время года, когда осень еще пытается цепляться парой теплых часов днём, но ночная изморозь и сырой утренний ветер говорят о близкой зиме.
Окно на четвертом этаже слева всегда зажигалось самым первым и гасло последним. Свет, льющийся оттуда, и расписание уроков, где биология была самым первым предметом, отбивали всякое желание идти в школу.
Пройдя через 11 лет школы и 5 лет вуза, я все-равно свяжу свою жизнь со школьной партой.
Мне очень повезло с большинством педагогов, которые встречались в моей жизни. Это были любящие свое дело, свой предмет и свою аудитория профессионалы. От каждого из них я взяла частичку педагогической этики, модель решения конфликтных ситуаций, чувство долга перед миссией учителя.
Большую часть времени я смотрела на них снизу-вверх, но они никогда не были далеки от меня. Я слушала их с открытым ртом, а они хотели, чтобы говорила я.
Предоставить слово ребенку, дать ему время сформулировать свою мысль и придать ей значимость, подкрепив ее аргументами или контраргументами, – это показатель уровня и понимания одной простой мысли: у педагога нет монополии на образовательный процесс. Удивительно было слышать, как опытные учителя говорили, что из моего доклада или проекта они узнали много нового.
Как он может узнать новое? Несколько столетий каждому ученику прививали идею того, что он не может быть умнее педагога. Не может и точка.
Помню, как впервые услышала от какого-то учителя слова: «Ты что, думаешь, умнее меня?»
Я не помню, как зовут этого человека, но хорошо помню тех, кто просил оставить написанный от руки доклад, потому что он очень понравился. Так я сформулировала одно из своих правил: добро не всегда вознаграждается, но зло наказывается всегда.
Сегодня, слыша от самого маленького и застенчивого ребенка: «А вы знаете, что…» я всегда отвечаю: «Не знаю, расскажи, пожалуйста».
Теплая и душная атмосфера раздевалки и горы толстых зимних курток, образующих густые заросли самшита, переносили в тропики, где можно спрятаться и не подниматься к свету, чтобы не стать обожженным мотыльком.
Противная песня первого звонка, призывающего идти дорогами жизни. Сейчас есть только одна дорога – в кабинет на четвертом этаже.
Что есть мелочи в работе учителя, а что - принципиальные компоненты педагогической деятельности?
Несколько тысяч лет назад один умный плотник сказал, что самое важное скрыто в деталях. И я с ним полностью согласна.
Образовательный процесс – это процесс воспитания и обучения, а не просто научения, как дословно переводится с английского «learning». Нельзя искусственно остановить воспитательный процесс и вкладывать только чистую информацию в «чистый разум».
Положение тела, осанка, запах и одежда педагога – все это несет в себе либо притягивающий, либо отталкивающий эффект.
«Ты стала одеваться как учительница», - услышала я от друзей, «одежда не отвлекает на себя внимание от твоих объяснений».
Но главное здесь не одежда. Главное – это поступки педагога в самом большом смысле этого слова. Не может учитель пройти мимо, не заметив, как творится несправедливость или гадость. Отворачиваясь с мыслью о том, что «это не мое дело и не мои дети…», он одобряет то, что происходит.
А разве могут быть «не мои дети»? Я не знаю ни одного коллегу, который не слышал о Януше Корчаке и его великом последнем подвиге. Но, видимо, как клятва Гиппократа в какой-то момент забывается людьми в белых халатах, так и мы не понимаем, что «чужих» детей не бывает.
У учителей есть замечательная профессиональная деформация – мы смотрим на любой детский коллектив очень внимательно и не боимся детей.
«Хватит быть учителем», - часто говорила я своей маме – учителю начальных классов. Не понимала я тогда, что не может она смотреть, как дети, потерявшие контроль со стороны взрослых и решившие, что можно всё или почти всё, сходят с ума. Дети должны быть при деле. Дети должны быть под присмотром.
37 ступенек лестницы как 37 ударов судьи молотком. Такие кабинеты должны быть на 10-м этаже, чтобы пока ты до них доходил, уже ничего не хотелось. Все мысли оставались на этой лестнице. Чем ближе был конечный пункт, тем больше ребенок становился Акакием Акакиевичем перед генералом.
Я помню две оценки: «двойка» и «четверка». Такие разные оценки, и такие запоминающиеся.
Двойку я получила, когда не просто не сделала домашнее задание, но и соврала, пытаясь прикрыться. Мой папа хотел идти ругаться и, скорее всего, он смог бы добиться, чтобы «двойку» убрали. Но я категорично ответила, что заслужила ее справедливо и не разрешу ему ругаться с любимым учителем. За мой поступок это была самое малое наказание. Я обманула любимого педагога. Как мне теперь смотреть ему в глаза?
А с «четверкой» все было иначе. Мой ответ был идеален. Но любой идеал, особенно, если он детский, легко разбивается о ледяную душу взрослого. «На пять не знает даже автор учебника». Сколько трудов стоило мне вывести, поселившуюся в моей душе, неуверенность.
У. Черчилль говорил о том, что учителя обладают властью, о которой премьер-министры даже не мечтают. А любая власть несет за собой ответственность. Учитель может одним взглядом, одним движением дать ребенку крылья и полететь вместе с ним в мир бесконечных возможностей разума и гуманизма. Но усмешка или пренебрежение даже самого уверенного юнца закапывают в землю мечты и долго на этом месте ничего не растет, кроме сорняков.
Третий ряд, вторая парта, место у окна. Подъем. Кивок головой. Садитесь! Все в этом кабинете противно и неприятно. Лучший кабинет биологии в округе, окутывающий длинными лианами и закрывающий свет широкими пальмами. Бултыхающаяся гидра и немые рыбы как триптих Босха: талантливо и ужасно.
Я была любимицей многих учителей. Русая девчонка с заливным смехом. Иногда ребята меня отправляли к учителю, чтобы попросить перенести контрольную работу, потому что они тоже знали, что я «любимчик».
В этом месте происходит неминуемый слом высокой идеи педагогики о человеческой природе – мы, в первую очередь, люди. А людям свойственно любить и не любить, симпатизировать и сторониться друг друга.
Должен ли, а самое главное, может ли учитель, как Христос, любить людей без деления их на страты? Общество давно ответило на этот вопрос. Последней точкой в этой дилемме была Вторая мировая война. Любить – нет, но уважать – обязательно.
Именно права ребенка и уважение к этим правам должны стоять в центре всего, что происходит в школе.
Соседка получила «три». Три части лица, разделенные слезами. Маленькие посетители, подобно ползающему над учительским столом хамелеону, – овладели навыком маскировки. Дети становятся пейзажем.
Стрелка часов доходит до бабочки Брамеи европейской. Весь класс знает эту чешуекрылую. Это вестник хороших новостей – через минуту закончится этот «стэндфордский» эксперимент.
Ф. Тютчев, написавший бессмертные стихи, изучаемые так рано и также рано забываемые, говорил о сочувствии как «благодати». Проявить это чувство совсем не сложно, но эффект от его присутствия в отношениях между взрослым и ребенком сопоставим с силой сверхновой звезды.
Сочувствие сегодня является первым критерием профессиональной пригодности педагога. Вот и получается, что отметил Создатель человека этой благодатью или предрек другие профессии, где «брак обходится не так дорого».
Переступив через порог класса, с ребенка спадали кандалы пренебрежения. Походкой путника в пустыне, увидевшего мираж, десятки маленьких ножек бегут совсем в другую сторону. В той стороне есть много воды, заливные луга, радуга и мягкие руки себе подобного.
Как бабочка, прошедшая через грязь и холод гусеницы, так и дети, прошедшие через «железо и твердь» безразличного взрослого, взмывают ввысь, когда их «ближайший» педагог опускает руку на плечо и с улыбкой тысячи солнц говорит: «Как урок прошел, хулиганка?».
Валерия Бородинцева
