Из цикла очерков "Археология духа"
...Это было время, когда наука активно противопоставила себя божьему промыслу. Особенно заметны оказались эти старания в науках так называемого натурального ряда, в науках занятых изучением природы. Была заложена основа Вавилонской башни естествознания, с вершины которой особо бестрепетные естествоиспытатели собирались «ухватить Бога за бороду». Застрельщиком того взгляда, что естествознание может объяснить вполне материальными причинами всё, что прежде объяснялось божьими законами, выступил в России Дмитрий Писарев, публицист, круглый невежда во всём и неоднократный пациент психиатрической клиники. Студент Павлов был усерднейшим его читателем и почитателем. Особенное же влияние на умы новых поколений Европы, подготовленных стихийным богоборчеством, возымела теория Чарльза Дарвина. Он отважился сказать, что человека создал отнюдь не господь, а естественный отбор. Человек произошёл от обезьяны, а та миллионы лет назад была кистепёрой рыбой. Природа отшлифовала сначала рыбу, потом обезьяну, и вот вышло нечто совершенное в виде человека.
Материализм чистой воды. Так у прагматиков и реалистов всего мира появился свой пророк — Чарльз Дарвин. Он объяснил, откуда у человека взялась его оболочка.
Понятно, что дальше должен был появиться другой пророк, который бы объяснил таким же безбожным манером, откуда взялась вся духовная начинка, которая в человеке. И в первую очередь объяснить, что такое ум, и есть ли в человеке душа, которой, как полагалось верить божьему народу, нет ни у обезьяны, ни у кистепёрой рыбы. И откуда они, эти душа и ум, у нас взялись?
Павлов станет таким человеком, который сможет это объяснить. Его в Европе так и станут называть — вторым Чарльзом Дарвином.
А произошло это так. Павлов, решивший посвятить себя постижению процессов пищеварения, стал изучать, как эти процессы протекают у собак. При помощи тончайших операций подопытному псу был вмонтирован второй желудок, изолированный от первого. И в этом втором желудке, в котором не было никаких посторонних примесей и прочих нечистот, стало возможным как на ладони видеть всё, что было скрыто до той поры. Если, к примеру, собаке положить в рот кусок мяса, то в изолированном желудке тотчас появляется желудочный сок, готовый переваривать пищу на атомы, чтобы питать этим собачий организм, каждую его клетку.
Как же поступают невидимые и неслышимые команды от собачьей пасти в этот желудок? Павлов не раз замечал, делая сотни изощрённых операций в собачьем нутре, что если перерезан бывает нерв в его пути ото рта к желудку, то никакого сока уже не образуется, сколько не суй мяса в собачью пасть.
Нервы уже были открыты к тому времени и их первооткрывателем считают Луиджи Гальвани, читавшего публичные лекции по анатомии в Болонском университете с 1762 года. Павлов же первым понял, как работают эти нервы.
Так что всё дело в нервах. И божий промысел тут тоже совершенно ни при чём. Причина и здесь вполне материалистическая. Струнами нервов опутан организм, оттого и налажены так чётко все жизненные процессы.
Так место души в сознании обывателя и заняли нервы. «...Честь имею объявиться, прошу любить и жаловать: современный Мефистофель — это я!», — торжественно, но и иронично, наверное, заявит Иван Павлов. Но мир, падкий и до сей поры на мефистофелей разного толка и рода, воспримет это заявление на чистом голубом глазу. Павлов, играя на божьих струнах в живом организме, не заметил, или не хотел замечать их неземных свойств.
Вероятно, ему это надо было. Получив за исследование тайны пищеварения Нобелевскую премию, он становился автоматически главой материалистической физиологии в мире.
Между тем, в этом открытии и в самом деле есть подлинное величие. Были впервые названы законы, которым подчиняется поведение всякого живого существа, от комара и до человека. Это был аналог Ньютонова закона в биологии, в живой вселенной.
Дальше происходит следующее. Однажды Павлов или его сотрудники заметили, что умнейшая в лаборатории собака, которую Иван Петрович в честь себя назвал Джоном, стала неожиданным образом выделять сок во втором желудке не тогда даже, когда ему уже дали мясо, а только заслышав чутким ухом шаги своего кормильца за стенкой. Это внесло начальное смятение в стихийный материализм поповского сына, каковым был Павлов по рождению. Тут начинался новый этап грандиозных предположений, которые вели к окончательной разгадке того, что Павлов назвал «последней тайной жизни». Ведь нервы никак не связывали собачий желудок с человеком за стенкой. С этого и начался пристальный интерес Павлова к свойствам мозга. Учёный понял, что его грубая игра на собачьих нервах до сей поры, никак не шла далее собачьего вальса. Ему же захотелось сыграть второй ноктюрн Шопена ми бемоль мажор. Значит, сделал он вывод, у собаки в коре головного мозга закрепилась связь между звуком шагов и получением еды. Позже такую же реакцию у собаки можно было развить не только на звук шагов, но и на звон колокольчика, свет, тепло, холод и т. д. Отсюда уже недалеко было до выводов, что подобные же реакции мозга лежат в основе всех действий и всей повседневной жизни самого человека. Что человеком можно управлять произвольно, внушая ему условные рефлексы помимо тех безусловных, которые даются ему при рождении.
Примерно в это же время поэт Сергей Есенин, имевший неодолимый самородный рефлекс творчества тоже сделал открытие. И в той же области, в которой работал Павлов. Касалось это открытие опять же музыки души. Только вывод этот резко противоречил материалистическому естествознанию. Есенин, не понимая откуда у него берутся великого достоинства стихи, догадался, что он сам и есть простая «божья дудка». Что Господь, когда желает чтобы его песни дошли до земли, выпевает их через душу и мысль избранных людей и наделяет их для того поэтическим даром. Такова естественная природа самых сложных рефлексов — рефлексов творчества. Может быть, этот идеалистический вывод и был истинным и самым точным. Кто же его знает?
Свою основную монографию о высшей нервной деятельности академик Павлов опять назвал плодом «непрерывного 25-летнего думания».
За это его собирались номинировать ещё раз на Нобелевскую премию, но не успели. Павлов умер, а премию давали только живым.
Окончательными тактами его дальнейшей игры на божьих струнах можно считать такие: «Я изучаю высшую нервную деятельность и знаю, что все человеческие чувства: радость, горе, печаль, гнев, ненависть, мысли человека, самая способность мыслить и рассуждать — связаны, каждая из них, с особой клеткой человеческого мозга и её нервами. А когда тело перестаёт жить, тогда все эти чувства и мысли человека, как бы оторвавшись от мозговых клеток, уже умерших, в силу общего закона о том, что ничто — ни энергия, ни материя — не исчезают бесследно и составляют ту душу, бессмертную душу, которую исповедует христианская вера».
Чувствуете, как в этом окончательном виде теория Павлова совпадает со стихийным выводом Сергея Есенина. Так что право божьего промысла и бессмертной в этом промысле души тут восстановлено в полной мере. Материалист Павлов опытным путём доказал существование души. А душа, это ведь и есть уже территория Бога. Возможно, за это ему назначена была награда, гораздо более высокая, чем премия Альфреда Нобеля. Эти вполне христианские мысли и дали повод к бесконечному спору — был ли академик Павлов верующим, или был он безбожником и материалистом…