Из писем государя императора Николая Павловича к Ивану Федоровичу Паскевичу (конец венгерской кампании)
Москва, 1 (13) апреля 1849 г.
Мы с тобой совершенно одних мыслей. Австрийцы, не сладив сами, хотят теперь чужими руками жар загребать; оно и легко, и приятно; но я того не хочу. Занять Галицию согласен. Ежели мятежники ворвутся туда, их уничтожить там или в Буковине будет наше дело, как и наше дело совместно с турками защищать княжества.
Но входить в Трансильванию нам нет причины: это дело прямо австрийцев. Итак, 5-й корпус в княжествах, 4-й в Буковине и Южной Галиции, а 3-й, ежели нужно, в Северной: вот наше расположение. Другое было б нам невыгодно во всех отношениях. Так и буду отвечать.
Иначе было б, ежели б австрийцы вовремя просили нашей помощи, которая давно была готова, которую я графу Булю (?) предлагал. Теперь же, когда все испорчено, было б глупо мне поправлять Русской кровью их ошибки.
Заняв Галицию, мы освобождаем все их войска, там оставшиеся, которые могут быть обращены в дело, и это уже немалая помощь, ибо мы отвечаем им за спокойствие их тыла.
Жаль очень, что Радецкий (Йозеф) неосторожно заключил конвенцию перемирия и тем поставил императора в необходимость ее не утверждать; боюсь, чтоб дело сим вновь не запуталось и не подало повод французам вмешаться. Ежели нам вступать в дело, то не иначе должно, как крайне осторожно, не теряя из виду прямых интересов России.
Мне кажется, что австрийцы не упоминают о занятии Галиции или из недоверчивости к влиянию на одноплеменный старый наш край, или они думают, что мы можем войти в Трансильванию из княжеств, что просто глупо и смешно.
Здесь нашел я все в отличном духе и порядке, так что сердцу отрада, и набираю этим зрелищем новые силы на мою тяжелую юдоль! Что видел 17-ю дивизию - очень хорошо, Бутырский полк - отличный полк в армии своей красой.
Дворец отделан чрезвычайно хорошо и достоин украшать Кремль.
Москва, 8 (20) апреля 1849 г.
Я велел послать к тебе Берга (Федор Федорович), с тем, чтоб ты его снабдил полною инструкцией, и он с тем бы ехал в Ольмюц объяснить мои намерения и условия, на которых я действовать и помогать им готов; в противном случае ответить, что я ни во что не вмешиваюсь.
Ему же поручаю требовать, в случае нашего участия, доверенного их офицера, для нахождения при тебе для всех объяснений. Признаюсь, крепко не хочется вступаться во все это.
По примеру прежнего, предвижу одну зависть, злость и неблагодарность, и верно не вмешался бы, ежели б своя рубаха не была ближе к телу, т. е. ежели бы не видал в Бёме и прочих мошенниках в Венгрии не одних врагов Австрии, но врагов всемирного порядка и спокойствия, олицетворенных мерзавцев, злодеев и губителей, которых истребить надо для нашего же спокойствия.
Здесь, благодаря Бога, все прекрасно. Вчера был в новом дворце маскарад, на котором вышло до 14 т. душ, и все было тихо, радушно, весело, так что сердце у меня радовалось, а набрать новых сил на свое дело всегда надобно.
Полагаю 15-го (27-го) отсюда выехать, а буде Волга не задержит, прибыть 17-го (29-го) в Петербург, где снова холера разыгрывается.
Москва, 13 (25) апреля 1849 г.
Полагаю, что скоро настанет нам время действовать. Не одна помощь Австрии для укрощения внутреннего мятежа, и по ее призыву, меня к тому побуждает; чувство и долга защиты спокойствия пределов Богом вверенной мне России меня вызывают на бой: ибо в Венгерском мятеже явственно видны усилия общего заговора против всего священного и, в особенности против России, ибо в главе мятежа и главными орудиями его вечные враги наши, поляки.
Теперь Австрия предоставляет мне совершенно образ и меру помощи. Разумеется, что кормить должны нас они; но полагаю, что вернее закупать нам за наличные деньги или квитанции, как думаешь лучше?
Король Прусский просит меня его помирить с Австрией, но могу ли сего достичь, когда правила, руководствующие обоими правительствами, противоположны? Австрия основывает свои действия на "правом" (здесь сохранение монаршей власти), а Пруссия не хочет явного разрыва с революцией; как тут мирить можно? Но драться за их ссоры не будут ни за одних, ни за других.
Вразуми Ридигера (Федор Васильевич), сколь нужно ему будет действовать быстро, осторожно и решительно; надо, чтоб с первого удара нашего дело было переломлено в пользу "правого дела". Надо, чтоб как громом грянуло и все было кончено.
Поляков не щадить, главных сейчас судить по полевому уложению и приговор исполнять на месте; венгров же передавать австрийцам, равно и всех итальянцев, французов и англичан.
Разлив Волги меня здесь задержал; он, надеюсь, не изменит однако моего путешествия к тебе, которое считаю очень нужным.
С.-Петербург, 18 (30) апреля 1849 г.
Так как "успехи" венгров приняли самый опасный размер, что они явно за одно с поляками, потому и нам прямо угрожает опасность; отказать в помощи мы не можем, но дать и должны осторожно, дабы успех был елико можно без сомнения.
Забираться под Вену незачем ни в каком случае. Думаю, что при всех значительных силах венгров, они везде сильными в одно время быть не могут, и вероятно придется драться с отдельными их отрядами, и потому идти, но быстро, разбив один за другим, и так подвигаться вперед между Дунаем и Тейсом, примерно по направлению к Песту.
Вероятно одно наше появление облегчит австрийцев, отвлекая часть венгров от главных сил на нас, дав возможность австрийцам перейти в наступление и, может быть, послужит к конечному поражению венгров.
Ежели Бог благословит, и это будет, тогда война примет другой оборот; останется усмирить край, что уже не наше дело, а дело домашнее австрийцев. Мы же отойдем в Галицию. Ежели только нужна будет помощь австрийцам для покорения Трансильвании, тогда, кажется, можно будет дать ее из Буковины и Южной Галиции 10-ю и 11-ю дивизиями, теперь долженствующими занять сей край.
Ежели дела примут хороший оборот, то все должно скоро кончиться, и тех сил, которые у тебя уже под рукой, будет на первый случай достаточно. Но я люблю рассчитывать наверное, и для того считаю очень нужным усилить кавалерию приводом драгунского корпуса и 2-х Донских батарей к Дубне.
Ежели дело потянется вдаль, очень будет полезно употребить сей отличный корпус на равнинах Венгрии, где он может чудеса наделать. Отъезд мой по-прежнему 1-го (13-го) мая, везу и Нессельроде (Карл Васильевич), который мне по обстоятельствам может быть необходим. Что-то Берг привезет?
С.-Петербург, 23 апреля (5 мая) 1849 г.
Мы видим, что на австрийцев нет никакой надежды; дай Бог, чтоб они хоть Вену отстояли. Мы будем иметь дело с главными силами венгров, усиленных канальями поляками и пришельцами со всех сторон. Надо все твое знание дела, все твое искусство на одоление; но нужна и сила значительная, гораздо значительнее прежней.
Конечно не мне тебе начертать план; об одном прошу, не увлекайся просьбами австрийцев, дай себе срок собрать все условия успеха и тогда с Богом, действуй как на наших врагов быстро, по-русски. Не щади каналий. Ежели Вена и потеряна, дело ты исправишь, уничтожив гнездо бунта.
С.-Петербург, 27 апреля (9 мая) 1849 г.
Как уже по телеграфу тебе писал, так и теперь повторяю, крайне жалею о посылке дивизии в Вену; она Вены не спасет, а может пропасть даром, тогда как нужнее чем когда, чтоб были мы сосредоточены и не иначе действовали как массой, могущей решить дело.
Мы теряли Москву, но не погибли; неужели Австрия, столь часто уже терявшая Вену, на сей раз без нее обойтись не может, тогда как уверена в близком нашем появлении в тылу врага!
Но дело прошедшее, я могу ошибаться и слишком верю и уважаю твое мнение, чтоб с тобой спорить или препятствовать действовать по твоему убеждению; ты Варшавский герой, а я твой старый бригадный командир на парадной площади.
Полагаю ехать в ночь на 2-е (14-е) и могу быть у тебя, думаю, 5-го (17-го), вечером (в это варшавское пребывание Николая Павловича, император австрийский Франц-Иосиф, на виду народа целовал ему руку)).
В Лазенках вели поставить внутренний караул от гвард. казачьего полка, в комнате, в которой стоят уборные (7-0?)), которые переставить по дверям круглой залы и пост, где они стояли, равно и на лестнице ко мне, занимать казакам.
Французскую республику я признал, ибо они исполнили условия моего признания. Желательно, чтоб французское правительство осталось только при ныне руководительствующих им правилах. Здесь мы шайку наших арестовали, следствие идет и объяснит нам многое.
Варшава, 10 (22) июня 1849 г.
Теперь дай мне тебя побранить за то, что ты, вопреки моей усердной просьбе, изволил ездить за форпосты. Не грешно ли тебе всех нас пугать? Что стоило бы подать цепь вперед!
Ох, отец- командир, не любишь ты меня, ежели моими усердными молитвами пренебрегаешь. Вспомни, кто ты и что на тебе! Не сердись на старого твоего бригадного: он тебя ей-ей душевно любит!!! Неужели ты этого не знаешь?
Варшава, 19 июня (1 июля) 1849 г.
20-го (2-го). Сейчас прибыл из австрийской армии флигель-адъютант Бенкендорф с письмом от императора, извещающим меня о взятии Рохда, после небольшой канонады. Молодой император сам подвергался опасности, перейдя со стрелками разобранный мост молодцом, но не слишком осторожно.
В письме он настаивает, чтоб Граббе (Павел Христофорович) шел вперед: я на это отвечать не буду, но Граббе предоставляю действовать по своему усмотрению, не исключая возможности и подвинуться, когда 4 батальона, 2 батареи и 16 эскадронов его усилят и австрийская армия беспрепятственно дойдёт до Коморна к Пешту и мост будет ими наведен между Пресбурга и Коморна для облегчения сообщений с Чоричем, оставленным на левом берегу Дуная.
Ранее же Граббе было смешно и думать выдвигать вперед. Тогда же, напротив, он почти что примкнет к правому флангу твоему, ежели пойдёт на Офен.
Варшава, 22 июня (4 июля) 1849 г.
Неприятель, кажется, растаял, и дай Бог, чтоб было так, от одного страха твоего появления; тогда значит, что Бог услышал молитвы мои, чтоб щадить дорогую Русскую кровь. Что далее? Разумею очень, сколь тебя стесняет затруднение в продовольствии: кажется, однако, по словам Николаи (Леонтий Павлович), что все подвозы им встречены исправно, и теперь, с наложенной контрибуцией на Дебречин, можно надеяться, что ни в чем недостатка не будет. Ужасает меня одна холера.
Александрия (близ Петергофа), 6 (18) июля 1849 г.
Непонятно поведение короля Вюртембергского (Вильгельм I); говорят, что будто он к тому был вынужден отказом войск за ним следовать. Зато король Баварский (Максимилиан II) начал хорошо действовать, равно и Ганноверский (Эрнст Август).
Объявление короля Прусского хорошо, ежели это принять можно как первый шаг к разрыву с Франкфуртом и ежели кончит пакостную войну с датчанами. Сношения наши с Англией и с Францией очень хороши, и с этой стороны все в порядке. От Граббе из Царьграда еще ничего не получал, но знаю, что его приезд там произвел полезное впечатление.
Важная настала минута; но, с помощью Божьей и с твоим дружеским советом и содействием не теряю надежды. Подтверди по войскам быть крайне осторожными в обхождении с жителями, войди в сношение с властями, чтобы запечатывали книжные лавки и cabinets de lecture до истребления в них вредных публикаций и книг; приостановить свободу книгопечатания необходимо во всем занятом нами крае.
Мой отъезд по-прежнему, и хотя уже войск кроме резервных не найду в Бресте, еду тем путем, чтобы их видеть. Думаю быть в Варшаве 12 (24). Жена тебе кланяется и радуется, что Богом тебе предоставлено укротить и сей бунт. Аминь.
Варшава, 16 (28) июля 1849 г.
Доходят слухи, что у нас завелось потворство на грабеж и мародерство, правда ли? Прошу тебя настоятельно сделать наистрожайший пример не только над грабителями, но и в особенности над теми постыдными начальниками, которых слабость или равнодушие к моей воле изложенной ясно в приказе моем, при вступлении в Венгрию.
Подобного срама я и знать не хочу в моей армии. Отвечай мне на это. Жду тоже представлений о наградах отличившихся. Желал бы иметь тоже подробное донесение об делах при Вайцене и в преследовании, я об них знаю только в общем очерке.
Затеи Венгров о Косте (в. к. Константин Николаевич) или об поступлении под нашу державу тем только важны, что подобие поляков показывает их бессмыслие; но и сколь трудно будет устроить вновь край, при отсутствии силы и без ясного понятия, в каком положении край. Это стоить будет трудов не менее войны.
Король Прусский (здесь брат Александры Федоровны) прислал мне чрез Рохау (Людвиг Август фон) настоятельную просьбу, его примирить с Австрией; задача нелегкая, доколь основания вражды существуют без перемены. Впрочем, Пруссия день ото дня возвращается, опытом зла, к здравому рассудку, но тихо, постепенно.
Даже во многих местах не хотят больше ни конституции, ни выборов, а просто желают воротиться к прежнему порядку, и чудо! Король сам признался, да поздно, что этот оборот на прежнее был бы самое счастливое дело, но у него ни духа, ни головы нет, чтоб суметь это сделать.
Ежели ты найдешь удобным исполнить по моим предположениям, то прошу тебя, когда ты определишь свое возвращение, велеть и Косте (в.к. Константин Николаевич) возвратиться сюда. Нетерпеливо ждать буду известий, каков ты, уничтожен ли Гёргей (Артур) и что решил далее.
Варшава, 29 июля (10-го августа) 1849 г.
Вчера был здесь князь Шварценберг (Карл Филипп цу), присланный императором, чтоб объяснить все положение их дел; оно неблестяще. Я ему откровенно все объяснил и не скрыл твоих и моих мнений на счет будущего положения Венгрии и необходимости сообразить теперь же, чем они нас сменят, и есть ли у них довольно способов, чтоб обеспечить спокойствие края.
Он говорит, что они ставят 100 тысяч войска и весь край под военным управлением. Очень желают, чтобы мы продолжали занимать Галицию, что я решительно отклонил. Мы так и условились: по окончании войны против устроенных армий, наша армия воротится домой; но дабы Галиция могла быть обеспечена, наши войска вдоль границы будут в готовности в нее войти при первой надобности.
Теперь надо желать, чтоб военные действия могли ведены быть как возможно быстрее и настойчивее, чтоб кончить до дурной погоды и дурных дорог. Иначе мы потеряем половину армии от болезней и распутицы. Да поможет в сем Господь, а за Его помощью полагаюсь вполне на моего отца- командира. Дай Бог тебе сил и здоровья!
Отцовское мое сердце радовалось, читая твои лестные строки для сына. Счастлив он, что мог заслужить твое доброе мнение, а еще более, ежели из твоих рук удостоится ордена св. Георгия 4-й степени; не мне его удостаивать: это принадлежит тебе, и я этим горжусь за сына.
Здесь все тихо и хорошо, кроме холеры, которая в войсках усиливается. Прибыл французский посланный, известный генерал Ламорисьер; все, что он мне говорил, прилично. Пруссия с Австрией близки к разладу, и я должен их мирить; дело нелегкое, и для чего и молю Бога о скорейшем окончании, дабы снова армию иметь под руками и тем им сказать: "не дурачьтесь, а не то я вас!"
Варшава, 4 (16) августа 1849 г.
Слава и благодарение милосердному Богу, слава и благодарение тебе, мой любезный отец-командир! Ты достиг вознаграждения за твою твердость, за твое терпение. Что же мне сказать про то чувство, которое мной овладело при получении твоего радостного известия? (конец Венгерской военной кампании).
Я пал на колени и благодарил Бога за то, что Он любит православную Россию, и благодарю тебя, Его орудие, того, которого вторично воля Его призвала на попрание мятежа, и на сей раз, к счастью, без дальнего пролития нашей драгоценной Русской крови.
Да воздаст тебе Господь за все твои великие услуги, я же прижимаю тебя к сердцу от благодарной души. В знак моей признательности и благодарности пред Россией и той армией, которую ты вел на новую славу, я приказал тебе отдавать везде и в моем присутствии все те почести военные, которые уставом определены моему лицу.
Сына моего, Наследника (будущий Александр II), я посылаю сегодня с сим известием в Вену к императору и прошу помиловать Гёргея или дозволить мне ему назначить пребывание в России.
Ты прекрасно поступил во всем, и я ничего не имею прибавить. Остается решить, что делать с полками. Начальников, положивших у нас оружие, вели под строгим караулом доставить сюда. Про чих наших подданных отослать под конвоем в Замосць, где будет можно их участь решить; Галичан и прочий сброд надо передать австрийцам.
Полагаю, что, кончив с Гёргеем и устроив обратное движение войск, ты воротишься скорее сюда, чего душевно желаю. Я здесь тебя дождусь, и потом тебе и мне надо будет серьезно полечиться.
Варшава, 7 (19) августа 1849 г.
Я совершенно доволен всеми твоими решениями и распоряжениями, по письму к Ридигеру, Гёргея. Иного ответа и дать нельзя было; прочее зависит от австрийского императора. Простит он, хорошо; ежели нет, то я дозволю Гёргею переселиться в Россию; но никого, ни его, ни других в службу не приму, ибо они изменили своему государю, а таким у нас в рядах никогда места не будет.
Записку твою про будущее положение Венгрии нахожу совершенно основательной и по всему согласен с тобой и передал сыну для доклада императору. Прочее от него одного зависит и до меня уже не касается, как и за последствия не отвечаю ни в каком случае. Гёргея оставь у себя впредь до решения его участи.
Но прошу настоятельно, чтоб не было со всей этой сволочью никаких у нас близких сношений, ибо легко от этого сближения и наша молодежь заразиться может. Они бунтовщики, и нам подло и низко с ними сближаться; довольно и того, что их милуем.
Из всех трофеев, буде есть знамена или штандарты, пришли их сюда, прочее все следует возвратить хозяину-императору.
Удовлетворить прихоти венгров, сдавать крепости одним нам, нахожу противным рассудку и здравой политике. Это не армия в поле, от упорства которых война продлиться могла бы; армий не существует, крепости рано или поздно сдаться должны, и сдаться своему законному государю и никому другому; угроза же их подняться на воздух - смешна, а была б серьезна, то туда им дорога, ибо столькими же канальями на свете меньше будет, а казнить их своя собственная рука.
Саблю Гёргея прошу в арсенал в Царское Село, равно и прочих начальников. В числе пленных нашлись ли поляки и кто такие? Есть ли тоже наши беглые?
Варшава, 11 (23) августа 1849 г.
Сегодня утром прибыл Саша (в. к. Александр Николаевич) из Вены и привез мне прилагаемые здесь в копии два письма императора и инструкцию, императором данную генералу Гайнау для руководства, при разборе и участии пленных.
Гёргея император прощает, и я дозволяю тебе дать прочесть письмо с пометкой моей; вслед затем отправь его с флигель-адъютантом графом Шуваловым в Вену прямо к князю Шварценбергу; прочее исполни по желанию императора, взяв строгие меры, чтоб никаких беспорядков не произошло.
Император намерен всех простить после суда над бывшими офицерами его армии, разве кто оговорен в других уголовных преступлениях. Депутатов же и прочих гражданских вели равномерно арестованными сдать австрийцам.
Этим считаю и дело конченным. Пора нам возвращать войска.