— Фитиль горел пять минут двадцать секунд. Обычно мы с Кравченко прыгали в шлюпку-двойку и гребли к мине. В это время катер уходил на безопасное расстояние. Мы поджигали бикфордов шнур, вешали патрон на рог, делали последний толчок вёслами и «бежали». Катер полным ходом шёл навстречу, метрах в шестидесяти мы пересаживались на него, шлюпку крепили на буксир, тральщик отрабатывал полный назад. У нас оставалась пара минут, чтобы уйти от взрыва. Обычно. Тридцатого декабря сорок пятого года всё пошло не так.
СИД передёрнулся от воспоминаний, номер 761 на его груди пошёл рябью. Душа БОТ 3311 слушала, и он продолжил.
— В тот день мы утюжили минное поле без Кравченко, потому что у Зины съехал серенький фильдеперсовый чулок и она заскочила в ближайшую парадную, чтобы поправить туалет. Через три секунды туда же влетел Кравченко, увидел её румяное бедро и понял, что готов смотреть на него всю жизнь. У них было сорок восемь часов на свадьбу, медовый месяц и, заодно, Новый год, а у нас — тёплая зима и приказ очистить фарватер.
СИД присмотрелся. 3311 сидела смирно. Всё та же серая апатия, усталость и обречённость, принесённая в Посмертие из крайней земной жизни. И ненавистная аббревиатура БОТ на груди — душа «без особых талантов». Не важно. Это не важно. Посмертие ранжировало души для последующих воплощений. Кого-то возвышали, кого-то наказывали, присваивали коды, подсчитывали, сверяли и взвешивали. По заслугам. 3311 ничем в жизни не отличалась — жила, как все, терпела, страдала, молила, разочаровывалась, смеялась по пустякам, улыбалась лучам солнца и задумывалась в дождь. Она воспитывала таких же — без особых талантов — детей. И умерла, как многие, не осенённая знамениями, озарениями или подвигами. То ли дело СИД, «существо исключительных достоинств»… Здесь их разделяло то, что Кравченко назвал бы буржуазным пережитком и классовым неравенством, и если СИДы гордо сияли на вершине пирамиды, то БОТы тихо топтались почти у самых её низов. Почти, потому что ниже были ДОПы, а ниже ДОПов… «Бедняги», — подумал СИД. Он-то, в отличие от 3311 всё знал и всё помнил — СИДам можно, а всем, кто ниже, нет. Он знал, что было и что будет, видел души ушедших и нерождённых, в его голове умещались миллиарды возможных миров, миллионы прожитых и триллионы непрожитых жизней, воплощение которых зависело от выбора, осознанного или случайного. Он знал наверняка, что не всегда судьбу определяет взвешенный поступок, иногда это минутный порыв души, обеденное меню или цвет чулок. И случайное решение чаще бывает вернее обдуманного. Но в этот раз он взвесил всё, рассчитал, продумал, проиграл в голове. Потому что дважды уже ошибся. Это его третья попытка вернуть всё на место. У числа «три» правильные вибрации. И «тридцать три» на груди БОТа недвусмысленно намекала ему на поддержку ангела-опекуна. Когда-то он и сам посылал ей такие знаки. У него не вышло, назначили другого, и вот он незримо маячит ему его же методом: «Самойлов, — вопиёт он, — видишь тройку, значит ангел стоит за спиной. Я тут. Всё получится». Получится. Нужно только набраться смелости, чтобы взять на себя больше ответственности. Рассказать ей всё.
В загробной шири времени не существует, а пространство вокруг них застыло. Пошёл снег. Мокрые хлопья мерцали, кружились, отгораживали их от других душ, вездесущей божественной справедливости, вечности. СИД смотрел. Она была рядом. Конечно же, слушала. У БОТов нет своей воли, только предложенная. И он продолжил с верой в то, что предложение будет принято.
— Мы шутили, что Балтийское море напичкано минами, как суп клёцками. Приходилось использовать каждый ходовой день, но мы всё же надеялись встретить первый мирный год не хуже, чем Кравченко, — в Матросском клубе, у пахучей, украшенной разноцветными свечами ёлки, с обедом из трёх блюд. Я, как обычно, закрепил патрон и уже высадился на катере, когда мотор заглох. Буксир от шлюпки намотался на винт. Тральщик дрейфовал к мине. Все замерли. Я видел, как в пятидесяти метрах горит шнур, как стелется голубой дымок. Машинально нащупал в кармане нож, скинул бушлат и прыгнул в воду. В этот миг перед глазами заплясал счастливый Кравченко, помахивал фильдеперсовым чулком. Я мечтал оказаться на его месте, есть суп, пить водку и кусать вместе с Зиной тугую булку хлеба, невзначай касаясь своими губами её, отражаться в её глазах, взрываться от прикосновений, гореть в объятьях. Ледяная волна плеснула в лицо реальностью: в сверкающих бликах, прикрытая белоснежной фатой морозной крошки, передо мной качалась на волнах рогатая чёрная смерть.
БОТ 3311 посмотрела на СИДа в упор, солёное Балтийское море плескалось и пенилось в её глазах.
— Шнуру оставалось гореть десятка два моих вдохов, отмеренных судьбой, чтобы успеть перерезать шкертик, на котором висел злосчастный патрон и моя непрожитая жизнь. Я торчал поплавком и безуспешно махал ножичком в гигантской тарелке медно-жёлтого супа, остывшего до обморожения конечностей. Надо мной — огромное лицо Кравченко. Он улыбался, глядя сквозь меня, загребал ложкой клёцки. Я клял и нож, и верёвку. Пенька оказалась крепче стали — не перерезать, хоть плачь! А огонёк всё бежал и плевать ему было на меня, катер с матросами, настоящее с будущим, которого, я думал, у меня уже не будет. Зина…
СИД на миг потерял самообладание. Его аура благородного цвета индиго сползла к зелёному и жёлтому.
— Я предал её дважды. Решил, что придумал искру, которая проскочила между нами в день, когда Кравченко сказал: «Вот, Самойлов, это моя Зина», — и тогда единственным огоньком, важным в моей жизни, оказался маленький синий чёрт, пожирающий шнур, который вопреки всему соединял меня с мечтами о жизни, о ёлке в Матросском клубе и — несмотря на Кравченко — о новой встрече с Зиниными зелёными глазами. Собрав последние силы, я рванул лезвие. Подрывной патрон булькнул на глубину, я следом. Дальше помню, что плавал в окружении перевёрнутых вверх пузом рыб, ничего не слышал, кто-то нырял, искал, а я опускался ниже, тело сводило судорогой. И вот тут, перед самым переходом в Посмертие, мне открылась истина: я понял, что на месте Кравченко должен быть я.
Стармех тогда поставил две задачи: отнести отчётную документацию по обезвреженным минам машинистке, которая жила в той самой парадной, куда заскочила Зина поправить чулок; и демонтировать «дашку» — это мы так пулемёт называли, потому что ДКШ, понимаешь? Не важно. Победа была за нами, эта штука ограничивала мобильность катера. По инструкции надо было снять. Как я сказал, шнур горит пять минут двадцать секунд. Случись что, лишний балласт грозил оставить нас в супе с клёцками навсегда. Я думал, что выбирая «дашку», выбираю жизнь. Ошибся. С именем ошибся, — смущённо пошутил СИД. — И в парадную с отчётной документацией влетел Кравченко. В третью, между прочим, парадную. Пока я опускался во мрак, пулемётной очередью прошибала виски странная, но неотвратимая правда: я люблю Зину, любил её всегда и буду любить вечно, потому что на свете есть только одна любовь, которую проносят люди через все земные воплощения. Она же и есть свет. Краешком уплывающего сознания я успел зацепиться за него и умер.
— И стал СИДом, — голос 3311 поскрипывал, как отыгравшая пластинка с патефона в бомбоубежище. — «Существо исключительных достоинств» дают душам за героизм во спасение.
— В том числе, - аура 761 вновь обрела цвет индиго. То ли от героических воспоминаний, то ли от того, что у него начало получаться! Она заговорила. Значит анализирует. Значит история зацепила спящие, потаённые уголки её души.
— Войны многих возвысили. Что было, когда ты нашёл Зину? — спросила БОТ и 761 просиял.
— Ты знаешь, что я её нашёл?
— Ты сказал, что предал её дважды. Для того чтобы предать ещё раз, её нужно было найти, разве нет?
Чуда не случилось, но ангел ещё маячил — число «тридцать три» в номере на груди БОТа подмигнуло оранжевым. Подавал надежду.
— Всё так. Мне на секунду показалось… Не важно. Я нашёл её там же, где оставил. С Кравченко, — СИД сник и начал терять цвет, момент откровения приближался. Он думал, что её интерес поможет ему, но рассказывать стало труднее. Он боялся, что она осудит, отвернётся, не поймёт. «В конце концов, она же БОТ», — он узнал этот предательский шепоток. Он растекался липкой, приторной лужицей. Самойлов умудрился вляпаться в неё уже дважды.
— Знаешь, в чём стратегическая задача ангелов? — собрался он, 3311 отрицательно качнула головой. — Жертвовать. Они могут творить чудеса только через жертву. Мне тяжело об этом рассказывать, загляни.
3311 обхватила руками голову СИДа, внимательно посмотрела в его глаза и… нырнула в 31 декабря 1955 года.
Залив кипел, сыпал брызгами. В полёте они превращались в льдинки, смешивались с метелью. Шквальный норд-вест поднимал с земли столбы снега, швырял в общую центрифугу. В центре стояла маленькая хрупкая женщина. Кричала так, чтобы никто не слышал. Порыв ветра сорвал с головы платок, растрепал русые волосы. Шальная льдинка рассекла щёку.
— Это я? — 3311 задала вопрос, ответ на который уже знала.
— Да. Это ты, Зина.
Женщина закрыла ранку краешком платка и поплелась к автобусной остановке. Город сиял мишурой, пах ёлками и бенгальскими огнями. Снега навалило много и дороги встали. До полуночи оставалось тридцать минут. На остановке Зина подошла к телефону-автомату.
— Мама! Мама, ты слышишь меня?
— Дочка, ну где же ты? Скорее домой. Кравченко уже к бутылке прикладывается. Майонез купила?
— У меня рак, мама.
— Что? Не слышу! — на фоне раздавались крики детей и звон посуды.
— Снега намело, говорю, скоро буду…
3311 смотрела, как Зина повесила трубку. Резиновые ноги не держали. Она пошатнулась и наверняка бы упала, но возле неё появился ангел. Зина не видела, не могла его видеть. Не верила, не ждала. Но он был там, чуть заметно мерцал фиолетовым. Поддержал за локоть, вдохнул тепла. Тяжёлые, мокрые хлопья снега оседали на его крыльях, переливались.
— Ты? — спросила 3311, не отводя глаз.
СИД кивнул. Ещё раз присмотрелся к БОТу. Её воспалённые глаза сочились капельницами цитостатиков. Он отвёл взгляд.
— Я должен был вернуть ей свет любви. Умирая, я утащил его с собой, сделал её несчастной, лишил самой возможности любить и быть любимой. Зина предназначалась мне, но я стал СИДом, а «существа исключительных достоинств» не воплощаются на Земле людьми. Только ангелами. Без любви она была обречена на одиночество, болезни и преждевременную смерть. Меня отправили к ней, чтобы вернуть свет. Я стал её ангелом.
— Но в них не верят.
— Надо было постараться. Чудо через жертву, помнишь? Я не смог. — СИД осунулся, потом выпрямился, сделал движение, похожее на то, как люди набирают в лёгкие воздух. И решился.
— Свет мог вернуть Зине здоровье, жизнь и полную любви семейную жизнь. С Кравченко. Не со мной. Я не мог смириться с этим. Не мог простить им шанса на простое человеческое счастье. Оно предназначалось мне. Она предназначалась мне. И я медлил, а свет жёг, сдавливал, ломал крылья. Я таскался за Зиной повсюду: сидел в очередях онкологии, гладил по голове при облучении, жалел детей, ненавидел Кравченко, страдал, протестовал, смирялся. Я снова увяз в тарелке супа с клёцками, каждая из которых была подобна чёрной рогатой мине, а липкий синий чёрт плясал и плевался искрами под самым моим носом. Она умерла в пятьдесят седьмом.
— Почему это было так сложно?
— Потому что она не просила о помощи, не верила в чудо. Она тихо ломалась, смирялась со своей участью, затухала. — СИД знал, что оправдывается. Слова наполняли сладостью рецепторы. Его понесло. — Я маячил тройками на градуснике, часах, страницах медкарты, номерах кабинетов и автобусов.
3311 вопросительно взглянула на него, и он увидел полыхающие огнём тройки вместо зрачков. Они обжигали его. Язычки пламени расползались. Нет, теперь она не затухала, она разгоралась всё ярче.
— Разве кто-то тогда на катере просил тебя прыгнуть в воду? — 3311 встала. Уютный снежный шалаш, успевший насыпаться вокруг них, рухнул, оставляя пушистые белые шапки на полупрозрачных головах. — Почему ты рассказываешь это мне? И почему мне так нестерпимо больно это слышать?
Огонь потух. Её глаза проливались всеми земными дождями.
— Потому что на свете есть только одна любовь, и иногда лучше её потерять, чем вовсе не находить. — СИД подлетел совсем близко, нежно обнял БОТа и засиял. Свет проник в каждую клеточку её души, наполнил счастьем, смехом, лёгкостью и глубиной одновременно. Она носилась со всеми ветрами Вселенной, ныряла в океанские глубины, сверкала угольками звёзд, клубилась дымом лесного костра в предрассветном тумане, кралась тенями и сияла белоснежными вершинами гор. Дышала.
— Самойлов?
— Зина…
Аура 3311 заискрилась оранжевым солнцем.
— БОТ 331, на выход! — величественный голос, как у Левитана, заполнил пустоту Посмертия. Зину отбросило к выходу. Она не отпустила руку, и Самойлова швырнуло вместе с ней. Загудела сирена, загробная ширь затряслась и замигала. Левитан зачитал неотвратимое:
— СИД 761, вы не имеете права находиться в зоне выхода. Вы не имели права посвящать БОТа в прошлые воплощения. Вы не исполнили свои стратегические задачи. За множественные нарушения вы лишаетесь достоинств, знания, памяти и права быть СИДом. Проследуйте в зону Катарсиса.
— Но он исполнил! — 3311 кричала и падала. Приземляясь, она видела, что Самойлов продолжал падать ниже.
— Иии! Иии! — вырывалось теперь у неё вместо желаемого «исполнил». — Ии-ии, — пискнула она, едва осознала себя младенцем и тут же всё забыла.
***
— Ты, смотри, как раскричалась, Машенька! — баба Фрося омывала новорожденную тёплой водичкой, крестила, нашёптывала молитву, пока молодая мама Маша приходила в себя. Рожать в бане не входило в её планы, но Юшкозеро замело и выехать в роддом не представлялось никакой возможности.
В Юшкозере они оказались благодаря мужу Вадику, который настоял встретить Новый год в деревне, двумя семьями, у настоящей пахучей ёлки, с традиционным «Оливье», самогоном и красной икрой. Но вместо весёлого застолья Машка рожала. Целые сутки. Повитуха баба Фрося жаловалась, что ребёночка не пускают. Расставляла иконы, предлагала Машке распустить волосы и молиться. Машка пыжилась, отмахивалась и стоически переносила потуги. Выла в унисон с мокрой, сверкающей за окном вьюгой.
— Оооой, не гунди, Фросяяяааа. Достала своими молитвами. Не верю я в них. Нет чудес на свете.
Гул непогоды разорвал бой курантов. Машка вспомнила про гостей, шампанское, концерт по телевизору. Обида и злость придали сил, и она изо всех сил потужилась. Девочка выскочила с боевым «чпок», как пробка из шампанского. Из Машкиных глаз посыпались оранжевые искры. Или ей показалось.
— Может, Зиночкой назовёшь? — Фрося тайком смахнула слезу и принялась пеленать девчушку. — Мамку мою так звали. Она от рака умерла. Мне тогда десять годков было.
— Баба Фрось, ты нормальная? Какая Зиночка? — Машка немного отдышалась, попыталась привстать. — Алинкой будет. Ну-ка, помоги мне. Домой хочу — мысли о шампанском некстати одолевали свежеиспечённую мать.
— Маша! Маш? Ты живая там? Я вроде младенческий крик слышал? Родила?! — у порога бани топтал снег Вадик. — Хочешь, я тебя домой перенесу? Там мать тебе супчика с клёцками сварила.
Вадик отворил дверь, на него смотрели три пары глаз, мал мала меньше.
— Мааааша, — нараспев закричал он. — Машкаааа! Счастье! Вот теперь ты у нас не просто Маша, а мамаша! Понимаешь, да? Ма Маша!
Машка разулыбалась устало и гордо, вверила дочку в надёжные руки бабы Фроси, а себя — Вадику, и позволила себе расслабиться. Аромат супа с клёцками тянулся через открытую в кухне форточку, доходил до Машкиного носа, обещал счастливую семейную жизнь.
***
Тарелка дымилась. Язычки пламени плясали вокруг, клёцки подпрыгивали и кружились на волнах медно-жёлтого бульона. Иногда взрывались. ДОП 761 просмотрел дыру в огне почерневшей буржуйки. Раз за разом он видел одну и ту же картину и никак не мог понять, зачем ему показывают суп с клёцками. Особенности жизни в Катарсисе начинали его раздражать, но буква «П» в аббревиатуре «ДОП» оставляла надежду. «Дегенеративная особь с перспективой» — это шанс возвыситься до БОТа. А там и до СИДа недалеко. Почему ему так хотелось дорасти до СИДа 761 не понимал. Но стремиться никто не запрещал.
ДОП нащупал в потёмках бушлат, кое-как влез в рукава, всунул ноги в стылые калоши и пошаркал на улицу рубить поленья. В его Катарсисе всегда шёл снег. Сегодня снежинки ложились тихо и медленно. Калоши оставляли чёрные следы на мокром белом ковре. ДОП выдернул из пенька топор, оглядел горизонт и обмер. Метрах в шестидесяти от него стоял дом. Он вырос из ниоткуда. Уютный, тёплый, зовущий. Оранжевые окна светились любовью. Пульсировали. 761 понял: его время пришло.
— Мяу! — отчётливо прозвучало в голове.
— Вы серьёзно? — ДОП не верил ушам.
— Мииау! — ещё раз позвал дом.
— Мяу?! Вы шутите! В следующей жизни я буду котом?! — смятение сменилось разочарованием, потом обидой за испорченную карму. — Ну уж нет! Я хочу в люди!
— Миииииаааааауууу! — это было очень настойчиво.
Из окна дома высунулась светло-русая голова. ДОП поймал её взгляд и утонул в зелёных глазах. Пухлая ручка призывно махала. Его ждали. Он оглянулся: холодная лачуга, куча неколотых дров. Под ногами топор. Калоши примёрзли к земле, снег насыпал за воротник. «В конце концов, что я теряю?, — подумал ДОП и сделал шаг к дому. На девственно белом снегу появились кошачьи следы. — Я буду сидеть на батарее, слушать сказки, глазеть в окно, засыпать в её мягких руках, купаться в любви и ласке», — это был сиюминутный импульс. Он сделал ещё шаг, изловчился и прыгнул в маленькие мягкие ручонки.
— Котик, ты будеф фыть у наф. Мама скафала, тебе мофно, да, баба Фрофь?
— Да, Алиночка, да, зайчик, — подтвердила бабушка.
— Нафову тебя Фэмом. Хорошее имя, бабуль?
— Буржуазный пережиток, — фыркнула баба Фрося. — Всё ясно, Машенька, - сказала в мобильник и подхватила котёнка.
— Нет. Дай. Я фама понефу.
Алинка засунула кота за пазуху. Там было тепло и уютно, от девочки пахло супом с клёцками. «Я привыкну», — успел подумать ДОП, прежде чем воспоминания покинули его. — «Главное, чтоб не утопили».
Рассказ — призёр конкурса «Кубок Брэдбери — 2021» опубликован на Синем сайте и в сборнике «Кубок Брэдбери-2021», изд-во «Перископ-Волга»
Подписывайтесь на наш канал, оставляйте отзывы, ставьте палец вверх – вместе интереснее!
Свои произведения вы можете публиковать на Синем сайте , получить адекватную критику и найти читателей. Лучшие познают ДЗЕН!
#наши авторы #что почитать #синий сайт #литература #рассказ #мистика