Для меня праздники заканчиваются быстрее, чем для всех остальных – с понедельника в Германии начинается новый рабочий год. Только пара дней у меня есть, чтобы прийти в себя и привести в порядок дом. Поразмыслив немного, я принимаю решение немного отдохнуть от своей двухмесячной стахановской стройки. Дни теперь самые короткие, по утрам темно, ну и усталость уже накопилась. В свои непривычно тихие свободные вечера я хочу почитать, но в доме совсем не осталось книг – мне ничего не остается, как в один из выходных дней выбраться в город, а там после посещения книжного магазина я заезжаю, конечно, к матери помыться.
Я едва успеваю войти, как понимаю, что у них тут снова что-то произошло. Мой сын чего-то натворил?! Но мать молчит, а Николай только кряхтит и ищет уединения. Младших дома нет, у них какие-то мероприятия по интересам. Рассудив, что не озвученная проблема может меня и вовсе не касаться, я запираюсь в ванной, но и оттуда слышу приглушенные тревожные голоса.
- Что у вас тут опять случилось? – бодро вопрошаю я после водных процедур. – Чего бы он там не разбил, это всего лишь вещь, которая, как известно, ничто по сравнению с бесценной человеческой жизнью.
Остальные полчаса мне остается только слушать – поводом для многословного и предельно эмоционального высказывания матери становится маленькая смятая бумажка, которую она случайно обнаружила в нуждавшихся в стирке джинсах сестры. Бумажку я могу опознать очень легко, но никакой потребности в успокоительном моя черствая душа не ощущает.
- Мама, ей скоро восемнадцать лет, - по возможности щадя родительские чувства, напоминаю я.
- Ей скоро ЕГЭ сдавать! – всхлипывает мать, Николай горестно кивает.
- И какое тут противоречие? – удивляюсь я.
- Ей об учебе надо думать, а не о глупостях всяких!
- Возраст такой, - успокаиваю я. – Ты же в восемнадцать лет тоже не о выпускных экзаменах думала. И не говори ничего – раз я здесь стою, значит точно не о них. А она, судя по всему, потомства пока не планирует, значит, наверняка, и про учебу еще помнит.
Мы обсуждаем эту драму еще полчаса до того самого момента пока я не обещаю лично и серьезно поговорить с сестрой. Буквально через мгновение после этого в замке поворачивается ключ – Володя вернулся с хоккея.
Подчиняясь суровой необходимости, я забираю Ларса из детского клуба и вместе с ним иду в тот Макдональдс, где по агентурным данным должна быть моя сестра. Шумную и пеструю компанию подростков мы находим без труда. Тут я целиком и полностью полагаюсь на компетенцию своего отпрыска – он как самонаводящаяся ракета летит к тетке, с воплями «Вера, Вера» сшибая все на своем пути. Мне остается просто подойти и спасти ее от этой накрывшей малыша волны чувств. Завязывается непринужденный светский разговор – я чувствую, как в неравной борьбе с угловатыми подростками выигрываю приз дамских симпатий, как поднимаются акции моей сестры и зреет бунт среди молодых самцов – мне все это в кайф. После этого мы отходим в сторону детской комнаты, и мне остается только наблюдать. Через десять минут я знаю, кто он и нахожу его ничем не хуже других.
Накормив сына и удовлетворив свое любопытство, я вновь подхожу к их столику:
- Вера, мы домой. Ты с нами?
- Нет, - но ответ звучит так неуверенно.
- Идем, идем, - подбадриваю я, - а то мне часа через два уже уезжать.
Она нехотя плетется вслед за мной. Уже на улице нас догоняет герой-любовник.
- Вадим, - представляюсь я еще раз и сую руку этому Александру Матросову. Какое-то время мы идем молча. Потом я начинаю проповедь. – Что, сестра, запалила контору? – вопрошаю я строго. В тот же момент раздается горестный всхлип и сбивчивый бубнеж подростка. – Ну давайте, расскажите мне, как вы свою будущую жизнь планируете?
Из той каши, которую я в состоянии разобрать между всхлипами и вспышками неконтролируемого гнева складывается впечатление, что они решили позориться до конца.
- Что вот прям так и в ЗАГС? – как бес искушения вопрошаю я. – И сразу к восьми на работу, к шести домой, обед в микроволновке, тихий вечер в кругу семьи, в десять спать, потому что завтра на службу, в выходные в боулинг, потому что ни на что другое денег нет, скука, отчаяние и кричащий младенец в апофеозе? Ни тебе бухалова с друзьями, ни случайных встреч, никакой молодости?
Они оба стоят и с большим удивлением смотрят на меня. Я примерно представляю ход их мысли – я взрослый, а значит, старый. Именно поэтому единственное, что я хочу сейчас услышать, не правда, не их планы и мечты, а формальное уверение в том, что они не доставят проблем. А единственный известный вариант такой клятвы для них – это обещание вступить в законный брак.
- Ты хороший парень, молодец, но я не хочу, чтобы ты женился на моей сестре просто потому, что ты порядочный человек, а родители вас запалили. Я не хочу, чтобы ты, Вера, вдруг поняла, что живешь с человеком, который тебя не любит или которого уже давно не любишь ты сама. И никто этого не хочет!
- Это ты с мамой на эту тему не общался, - возражает сестра. – Она уже весь мозг раскрошила своими причитаниями.
- Фигня, - уверенно заявляю я. – Просто вы на разных языках говорите, друг друга не понимаете. К счастью, у тебя есть я, поэтому не благодари, а просто слушай. Единственное, чего все хотят, это чтобы вы продолжали дружбу с головой. Секс – это прекрасно, а в вашем возрасте еще и очень своевременно, но в жизни есть и другие увлекательные вещи. А есть и те, которые просто жизненно необходимы, например, стать востребованным специалистом. А это дольше и сложнее, - я задумываюсь. Они молчат. Понимают ли они меня? Можно ли меня понять? Им теперь? – Поясню. Есть у меня приятель – хороший мальчик, который встречался с хорошей девочкой. Масса приятных впечатлений, год, другой. Но мальчик учился и стал инженером, с карьерой и перспективами, а девочка была так влюблена, она училась на дизайнера, но мечтала стать женой. Именно поэтому у них и родился малыш. Мальчик, как я уже говорил, был правильным – он, конечно, женился на своей хорошей девочке. И приходя домой радовался тому, что содержит жену и ребенка. И девочка радовалась, что получилось, в конце концов, так, как она хотела. Но мальчик работал и ездил в командировки, а она сидела дома одна. Денег у них особо не было и девочка, конечно, скучала, любовь ее поблекла и скоро появилась новая. А потом еще одна и еще одна. Пока мальчику не стало очевидно, что каким бы хорошим он ни был, как бы он ни ценил институт семьи и как бы ни заботился о своем сыне, единственный шанс не сесть за убийство – это просто уйти. Он так и сделал.
Некоторое время мы молчим.
- Это ведь не друг твой, да? – спрашивает Вера тихо. – Это ты про себя рассказал?
- Нет, конечно, - отвечаю я неопределенно. Вера больше не задает глупых вопросов и тревожно прижимается к Глебу.
Потом я выдаю свое:
- Так понятнее? – они снова молчат, но теперь как-то иначе. - Тр@х@тесь сколько хотите, глупостей только не делайте и учиться не забывайте!
Дома я докладываю о своей встрече с предполагаемым противником и проведении разъяснительной работы среди младшего командного состава:
- Нормальный парень, - подвожу я итог, - от ответственности не бегает, но и горячку не порет. И Вера в адеквате, со здоровым взглядом на жизнь. Я их завтра к вам в гости пригласил – знакомьтесь. Только, мама, давай ты обойдешься без патетики и возведения института семьи в культ? Без младенца ни один восемнадцатилетний пацан не женится, а Вере такой расклад всю жизнь сломает, так что пусть пока так поживут, хорошо?
Мать смотрит на меня так, что даже мне становится очевидным, что только мой высокий внутрисемейный статус, мой немецкий ВНЖ и подаренное Николаю авто удерживают ее сейчас от обидных упреков.
Вере придется трудно. Как и всем другим в ее возрасте.
А мне надо ехать.
В дороге я думаю о той страшной сказке, которой сегодня пугал молодых – что в ней реальность, что художественный вымысел. Для меня самого до сих пор остается загадкой, зачем я женился и как выдержал столько лет супружеской жизни. Вероятно, я по натуре одиночка и совместная жизнь не для меня. Даже Марианна в итоге это поняла и слиняла в направлении кого-то более подходящего. А ведь поначалу она взялась за меня более, чем серьезно. Плоть слаба, тем более, моя плоть – долго оказывать сопротивление я бы не смог и она это знала, а дальше дело техники. И как это работает, Марианна знала очень хорошо, она сама мне об этом говорила…
Я резко выжимаю тормоз. На проселочной дороге, в ночи мне срочно нужно позвонить в Германию или куда-то еще, где ее теперь носят черти.
- Привет, - кричу я в трубку. – Как у тебя дела? Ты где вообще сейчас? С кем? – в трубке слышен радостный, торопливый голос. События последних полутора лет вылетают в меня как из пулемета. Все примерно так, как я и предполагал. – У меня к тебе один очень серьезный вопрос, - прерываю я ее безостановочную болтовню. – Я сейчас очень далеко, в России, но мне очень нужно знать одну вещь: ты их все-таки проколола? – Марианна сначала молчит так, как будто бы не понимает, о чем я, а потом замолкает так, как будто бы поняла. – Не переживай ты так, никто не умер! И любить тебя я буду всегда. Просто скажи мне: да или нет?
На другом конце провода трагическая пауза. Складывается ощущение что там скрывают, по меньшей мере, убийство Кеннеди. И наконец, тихое:
- Да…
Я заливаюсь счастливым хохотом:
- Вот ты коза! Чуть до дурдома меня не довела! – она что-то отвечает, но я уже не слышу. – Ты мой ангел-хранитель, наглый, беспредельный ангел! Спасибо за откровенность.
Мы болтаем еще какое-то время. Недолго. Просто из вежливости.
И вот я вновь, один, в ночи, на проселочной дороге.
Свет фар вырывает из тела ночи только жалкий кусок грязи с обочины – дальше мира не существует, там кромешная тьма. Не мелькнет огонек в полуночной избе, не нагонит теней молодой лес, даже встречных машин на дороге нет – только степь. Под полями ли, под лугами, под выгонами для скота – все равно степь, дикая, живучая, родная. Сейчас она скрыта снегом, его навалило метра по два, так, что насыпь дороги сравнялась с бескрайними просторами. Ветер гонит с них снежную крупу, в свете фар этот круговорот можно принять за танец, за ворожбу, за приглашение. Куда? Куда-то, в сердце степи, в дорогу…
Первый мой порыв, конечно, поехать к Ларе. Все ей рассказать, объяснить. В том, как все вышло, не было моего расчета. И я не насильник! Это единственное, о чем я могу сейчас думать, единственное, о чем хочу говорить. Мне надо сказать ей это, все это, наконец, объяснить.
Снежные водовороты будто заодно со мной и словно гонят меня в путь.
Но потом…
Я медлю, думаю снова и продолжаю свой путь. Я еду домой.
Сейчас поздно, они уже спят и, конечно, не ждут меня в столь поздний час. Меня ждут только коза на сносях, вечно голодный пес и старая кошка.